Папа, напиши о Чупакабре! Деревенский детектив

– Даже не думай! – встала в позу жена, облизывая свои испачканные в томате губы.

– Но машина же не резиновая! Надо что-то оставить! – возмутился я. – Какой же велосипед без руля!

– Себя лучше оставь! Заодно ремонт на кухне сделаешь, вот уже два года жду.

– Нет, я папу не оставлю! – обняла меня ласково дочка и заискивающе взглянула в глаза своей мамы. – Как же мы без папы?

– Ничего страшного. Не велика потеря, нового найдем! – все не унималась Катя.

– Шутка шутками, но куда же его всунуть? – начинал уже злиться я, размахивая рулем.

– Да что ты все заладил – всунуть, всунуть, – и Катя больно ущипнула меня за мякоть ягодицы. – Не говори таких пошлых слов при дочери! К багажнику наверх привяжи.

– Это плохая идея, мама! – и дочь вырвала руль из моих рук и прижала его к себе, как любимую игрушку. – Напоминаю Вам, дорогие мои мамочка и папочка, как мы однажды под Воронежем подобным образом уже потеряли чемодан с брюссельской капустой на радость голодающим местным веганам.

– Что ж! Пожалуй, ребенок прав, – согласился я, вытянув губы в попытке поцеловать жену, но тут же получил удар уже от Насти.

– Папа, я давно не ребенок! Мне паспорт через два года дадут.

– Да, правда, – увернулась от меня Катя. – Что ты ее все время ребенком называешь? Ведь знаешь, как она все это болезненно воспринимает, и все свое талдычишь: «ребенок, ребенок…» Мы уже взрослые девочки… Верно, Настенька? Дай поцелую тебя в щечку…

Больше я старался не спорить, ощущая себя между двух огней. Нам предстояло ехать почти сутки на машине. И, несмотря на то, что дорога была хорошая, жми да жми на газ, но мы все в конце пути изрядно устали и, помню, как уже вслух считали последние километры, подгоняя время.

– Широка страна моя родная, много в ней лесов полей и рек… – запел я душевно советскую песню, когда слева и справа от нас, наконец, замелькали зеленые нивы, а на прозрачном, лазурном небе показалась снежная шапка Эльбруса.

Помню еще, как все мы были в диком восторге от винограда, раскинувшего свои буйные лозы на серые от времени жерди, как кружилась голова от предгорного воздуха, как радостно вздрогнуло сердце от раскатистого крика петуха на заборе, и как волновалась душа при виде пасущихся на холмах лошадей. Все эти впечатления нельзя передать словами…

– Папочка, как тут чудесно! – призналась дочь, так и держа при себе руль всю дорогу.

Мы только что нашли ключи от хаты в дупле ореха и отворили калитку с каким-то смакующим ожиданием волшебства, все еще очарованные красотой и первозданностью окружающей нас природы.

– Неужели так еще живут? – опомнилась вдруг жена, которую уже начинал пугать предстоящий крестьянский быт.

– Так жили наши предки многие сотни лет, – с гордостью сказал я. – Но не волнуйся, милая. Отец Даниил говорил нам, что в хату проведен водопровод, есть, кажется, бойлер с горячей водой и даже ванна с туалетом. И еще интернет ловит.

– М-да. Надеюсь, печь в нормальном состоянии? Скоро, мука должна прийти…

2. Неприятности на почте

Помню, как с утра палило солнце, и я, надев на себя чистую рубашку из приятного льна, отправился пешком на местную почту. Нужно было оплатить квитанции за свет и воду а заодно получить долгожданную посылку из Москвы, которая так застенчиво и долго шла к нам, петляя по просторам страны, точно запозднившаяся старая дева в дремучем лесу. Со мной в дорогу увязалась на велосипеде Настя, и мы, воодушевленные, по пути любовались еще шикарными грецкими орехами.

Само здание находилось в десяти минутах ходьбы, так что я совсем не предполагал тогда, что наше приключение может затянуться на более длительный срок.

– Оп-с, – услышал я раздосадованный возглас дочери.

Она первой доехала до почты и удивленно пожала плечами.

– Закрыта что ли? – крикнул я, подходя ближе к тяжелому амбарному замку на двери.

Вдруг за нашими спинами раздался скрип колесиков, и когда мы обернулись, то увидели на инвалидной коляске мужика в рваной тельняшке. Создавалось впечатление, что он перед всеми разрывал эту тельняшку, доказывая что-то.

– Сынок, сигаретку… – и для убедительности он показал мне жестом, что хочет курить.

Я хлопнул себя по карманам и подбросил ему на колени нераспечатанную пачку «Парламента».

– А что-нибудь попроще есть, ну там «Беломор» или «Дукат»? – был недоволен он.

– А cheval donnе on ne regarde pas la bouche, – ответил я по-французски, что означало, что дареному коню в зубы не смотрят.

– Басурман что ли? – враждебно покосился на меня попрошайка.

– Из Москвы мы… из столицы нашей Родины…

– Ага, Родины… видали мы вашу Родину, – и он показал нам кукиш.

– Ты скажи лучше, mon cher ami, где почтальонша? – постарался я не замечать эту вопиющую наглость. – Уже как пятнадцать минут десятого..

– Маринка-то? Козу, наверно, доит. Погодь немного, ща подойдет, – и попрошайка благополучно покатил дальше, а я почувствовал то неприятное чувство, когда вас как будто провели вокруг пальца.

Как назло от досады захотелось курить, но второй пачки Парламента у меня, к сожалению, не было. Чтобы как-то отвлечься, я зашел на детскую площадку, расположенную напротив почты, и покатался на каких-то качелях, вспоминая детство, пока дочка наматывала круги на велосипеде. Редкие хуторяне, проходя мимо, искоса посматривали на меня, будто я попирал их святыню, а одна бабка с хворостиной в руке, гнавшая впереди себя прихрамывающего гуся, даже покачала головой.

– Ну и отъел задище! – фыркнула она, ударив хворостиной нерасторопную птицу, но я воспринял ее замечание на свой счет, и решил сойти с качелей.

Затем от скуки я стал читать объявления на фонарных столбах, медленно обходя их и закинув руки за спину. В основном, на них была реклама комбикорма, а также сообщалось о скупке колхозных паев за «очень дорого». Помню, я еще был недоволен тем, что эти бумажки, потрепанные ветрами и непогодами, сильно портят здешний ландшафт, и что за это даже надо наказывать штрафами. Тогда я еще не знал, что скоро и мое объявление будет висеть на одном из этих столбов, обмотанное для надежности скотчем.

Наконец, какая-то важная тетка в теле проехала мимо на велосипеде, даже не взглянув в нашу сторону. Интуитивно я сразу понял, что это как раз и есть почтальонша Маринка.

– Здрасьте… – непроизвольно открылся мой рот, потому что я никогда прежде не видел столько безвкусия.

Во-первых, эти шлепанцы, на ужасный цвет которых обратит внимание любой уважающий себя психиатр. И никакие оправдания, что цвет этот хорошо маскирует навозную жижу, если в нее наступить, не канают. «Ну и что? – скажете Вы, недоумевая. – Чего автор прицепился к этим шлепанцам, какие продавали, такие и купили?!» «Хорошо, – отвечу я на это, – но посмотрите, друзья, как эти пластмассовые тапки дисгармонируют с постоянно сползающими носками, и это в сорокаградусную жару!»

Тем временем, Маринка лихо притормозила у дверей почты, оставив за собой облако пыли, и, как ностальгирующая по большой сцене провинциальная балерина, плавно вынесла ногу через раму велосипеда. Все это надо было видеть. При этом шлепанец, конечно же, спал под действием инерционных сил.

– Ну, чего уставился? – не выдержала мой пристальный взгляд она.

– Нравитесь, – процедил я сквозь зубы, пытаясь выдавить из себя улыбку.

– Извращенец что ль…, – сказала она кокетливо, просовывая ногу обратно в слетевший шлепанец.

И она была права. Многие отдали бы последний грош за то, чтобы хоть одним глазком взглянуть на это чудо деревенской жизни – с большим трудом натянутые на огромный зад лосины, и потом эта явно мужская майка, позволяющая окружающим определить густоту волосяного покрова в подмышках и количество жирных складок на животе.

– А тьфу ты, черт! Ключи забыла, – вдруг опомнилась Маринка, состряпав отвратительную мину.

Мы еще не успели понять смысл сказанных ею слов, как эта, мягко сказать, странная женщина дернула за замок с такой силой, будто собиралась сорвать дверь с петель. Слава богу, попытка не удалась, иначе бы нам пришлось бы искать ее дурацкие шлёпанцы под завалами.

– А ну отвернись, ротозей, а то глаз выколю! И ты, девочка, отвернись, вся в папу!

Я сначала не понял шутки, подумав грешным делом, что Маринка по причине природной своей стыдливости нас стесняется и хочет просто подтянуть свои лосины или, может быть, почесать свой слипшийся от синтетики зад.