Ледяная дорога. Исторический роман

– Путаны! – захлопали радостно в ладоши офицеры, наделяя каждую из этих продажных женщин непереводимыми эпитетами.

В ответ раскованные девочки, кокетливо улыбаясь, подтягивали свои чулочки и слали горячие воздушные поцелуи. Одна из них, с прической каре и восточными чертами лица, посасывала длинный мундштук, держа его элегантно в руке, облаченной в белую перчатку, и вела себя непринужденно. У нее был едва выступавший животик, и Сара заметила, как ее муж побледнел и спрятался за занавеску.

– Кто это? – спросила Сара у него. – Она не похожа на проститутку.

– Это албанка Замира, певица из кабаре, она приезжает к нам на лето, – ответил он, стараясь не придавать сказанному большое значение, но интуиция жены подсказывала ей, что он спал с этой женщиной.

Как странно, но Сара симпатизировала Замире. К тому же, все чувства, испытываемые когда-либо к мужу, давно остыли, и она считала ниже человеческого достоинства устраивать скандалы на ревностной почве.

– Красивая, – прошептала она.

– Ты так считаешь? – удивился Джузеппо, всматриваясь в новых гостей. – Да, она молода и красива. Я пригласил ее для Джиорджино. А где же наш друг? – и хозяин виллы словно опомнился и, обернувшись, увидел уткнувшегося в тарелку старика. – О, черт! Сеньор Курт, помогите мне, пожалуйста, сопроводить падре в гостиную. Сеньор Джиорджино, сейчас мы Вас положим на кушетку, Вас осмотрит доктор… Сара, пожалуйста, прими музыкантов… Я очень надеюсь, что пианино не расстроено. Тереза, принеси кувшин прохладной воды!

Пока шла суета вокруг падре, который почему-то сопротивлялся идти на покой, из автомобиля выбрались два стройных молодых человека в черных рубашках, похожих на те, что носят фашисты на факельных шествиях, но только с расстёгнутым воротом и с широкими красными подтяжками. Кудрявые длинноволосые головы украшали артистичные шляпы, что делало их сходство с какими-то цыганами или румынами. К тому же, один из них был со скрипичным футляром, другой с бандонеоном.

– Музыканты, – догадалась Сара. – Наконец-то хоть что-то стоящее на сегодняшний день! Идите же к нам! Поднимайтесь!

Молодые ребята, казалось, не слышали восторженный призыв хозяйки виллы. Они продолжали озираться по сторонам, словно ожидая особого приглашения, пока Антонио не показал им направление, куда следовать.

– Ну что Вы стоите, точно бараны перед новыми воротами! – хмурился он. – Вас ждут.

Но они не спешили и терпеливо ждали, когда спустившиеся во двор наиболее прыткие офицеры не расхватают всех визжащих от смеха путан, некоторых из которых понесли на руках. Замира же шла сама, гордо отклонив предложенную ей руку. Она встретилась глазами с Сарой и все поняла.

– Добро пожаловать! Добро пожаловать! – повторял мельтешащий перед ней мальчишка-собачник. – Сеньор Джузеппо поручил мне посадить Вас на лучшее место.

Когда двор опустел, тот, что с бандонеоном, вытащил на свет божий из автомобиля неказистого сгорбленного старичка в сильно поношенном смокинге, с заплатками на локтях, который, поправив белую розочку в петличке, стал стряхивать дорожную пыль, блески и пудру с примятых брюк. На его коленях, очевидно, из-за нехватки свободного места в салоне сидела одна из этих упругих виляющих попок. Сара узнала в нем маэстро Валенсио – талантливого пианиста, дающего концерты на частных милонгах и активного борца за отмену автомобильного движения в Риоманджоре. Он галантно кивнул ей.

Самым последним из вновь прибывших оказался степенный, невысокого роста мужчина с седой бородкой, в солидном английском котелке. Это был доктор Когенмен. В руках он держал большой кожаный саквояж и не выпускал его даже тогда, когда один из слуг Джузеппо предложил ему свою помощь. Поправив запотевшее пенсне, доктор осведомился у слуги, как здоровье гостей, и, услышав исчерпывающий ответ, что сеньоры только что заказали третий ящик шампанского, деловито отправился по ступенькам в холл. Вакханалия продолжилась.

4. Гостеприимство Джузеппо

То, что происходило потом на вилле инженера Джузеппо, принимавшего своих нацистских друзей, сохранилось в воспоминаниях очевидцев какими-то смутными очертаниями, разве что с редкими вспышками просветления, хорошо сдобренными байками прачки Кончитты. Мы приведем лишь некоторые правдоподобные эпизоды того вечера, которые приблизят нас невольно к развязке и, может быть, лучше объяснят мотивы наших главных героев. Но, прежде всего, стоит сказать, что для проницательной Сары это был пир во время чумы, и она являлась несомненно восходящей звездой этого безумного, во многом чудовищного своей беспощадностью вечера. Или даже, вернее сказать, подобно загнанному зверю в клетке, металась она из угла в угол под прицелом охотников, облаянная и обруганная сворой шакалов, ощущая всем своим существом, как бешено стучит ее сердце в сладко-болезненной, никогда прежде неведанной ей истоме, сердце, которое находилось сейчас на тонкой грани между страстью и смертью. Будь то занесенное случайным ветром перышко из крыла ангела или сброшенный ненароком щелчком указательного пальца пепел с сигареты дьявола, любое провидение могло склонить эти судьбоносные чаши весов в ту или иную сторону. Пожалуй, смерть для Сары была даже лучшим избавлением, тем спасительным усмирением проснувшейся в миг природы женщины, которая жаждет захлебнуться в пучине овладеваемых ею страстей и еще по инерции хватается за соломинку морали, и если и выпускает ее из рук, то только уже в обреченном падении в эту манящую бездну. Да, она вдруг поняла, что страстно желает Рудольфа, что без него вся ее жизнь не имеет смысла, что весь этот брак с Джузеппо давно опошлен его многочисленными изменами, и ей стало страшно за бесцельно потраченные прежде годы, в которых пропала ее юность и гибла молодость.

– О, Агапетто… – прошептали ее губы под звуки Кумпарсито, и Рудольф, прочитав этот страстный призыв по губам этой красивой женщины, смотрел на нее, уже не отводя взгляда, точно великий провидец, понимая каждое движение ее мысли и плоти и знающий заранее, чем все это может закончиться.

Пока муж с доктором Когенманом были заняты здоровьем хватившего лишнего падре, этот широкоплечий, рослый офицер Вермахта сделал шаг вперед и протянул ей свою сильную руку, и она взяла ее, уже не колеблясь. Две противоположности соединились, между ними пробежал электрический ток, и Сара даже не заметила, как подкосились ее колени, но Рудольф подхватил ее, точно пушинку, и увлек на центр танцпола. Взвизгнула скрипка, пробуждая даже самую черствую душу, и фашистские палачи превратились в галантных кавалеров, а увязшие в трясине разврата путаны – в чувственных, благородных сеньорит. По паркету брызнула и разлилась, точно теплое материнское молоко, родная мелодия танго.

Кто-то из зрителей захлопал шумно в ладоши, подбадривая танцоров, уже разделившихся и вставших друг напротив друг друга. Офицеры, которые танцевали, приняли вид мачо с какой-то наглой насмешливостью, даже Рудольф скрестил руки на груди и взялся за подбородок, ухмыляясь глазами. Сеньориты же, приняв навязанные им правила игры, двинулись в такт вызывающе, очень умело перебирая ногами и обходя оценивающих их движения партнеров. Так не могло долго продолжаться, и мужские руки грубо остановили их и отбросили перед собой.

– О, Агапетто… – успела прошептать Сара, ощутив широкую ладонь Рудольфа на своей оголенной спине, и, ведомая им, понеслась в ритме танго, едва сдерживая себя от переполняющих чувств.

Все замелькало перед глазами, быстро забываясь в счастливейшем миге от долгожданной встречи. Бандонеонист, беспечно присевший на край стола, заиграл, как в последний раз, помогая стуком каблука правого ботинка отбивать нужный такт, а сгорбленный старик-маэстро, склонившись над черно-белыми клавишами, стал похож на мага-волшебника, творившего свои великие чары. И словно вспыхнувший факел в ночи по залу прозвучал восхитительный голос Замиры и никогда нетленные слова Карлоса Гарделя.

«Si supieras que a?n dentro de mi alma

Conservo aquel cari?o que tuve para ti

Quien sabe si supieras

Que nunca te he olvidado»

(О, если бы ты знала, что я в своей душе все еще храню нежность, которую испытывал к тебе… О, если бы ты знала, что я тебя никогда не забывал.)

Сара искусно крутила бедрами, великолепно кружилась, умело перебирая ногами так, что ее каблуки практически не касались паркета. При этом платье от Мадлен Вионы при каждом повороте красивой бирюзовой волной поднималось, показывая жадно созерцающим зрителям стройность ног этой женщины.

Она хорошо чувствовала поддержку партнера, плавно изгибалась, обнимая его за плечи, оголяя свою чувственную шею для поцелуя. Он наклонялся к ней для этого поцелуя, но она тут же отстранялась, дразнила его пальчиком и вдруг сама бросалась в объятия, страстно обвивая его мощный торс ногами, точно голодная змея. И вся непредсказуемость, пугающая, острая, как клинок убийцы, не теряла при этом всей своей нежности. В какие-то моменты Сара словно сдавалась, и, делая в головокружительном кручении красиво ногами, покорялась ласкам мужчины, но на этот раз уже Рудольф грубо отшвыривал ее, точно не желая больше видеть, а она снова настаивала, падала на него, приподнимая один каблук вверх, и так повторялось до бесконечности, пока под аплодисменты восторженных зрителей они, наконец, не обнялись и не соприкоснулись губами. Потом пошла веселая «Рио-Рита», и кажется тогда и прозвучал первый выстрел. Хотя немногие свидетели тех событий уверяли, что выстрел произошел чуть раньше: в самый момент поцелуя. Но так или иначе, гости, занятые шумным весельем, не очень-то и обратили на все это внимания, и всполошились только тогда, когда раздался второй. Стреляли где-то наверху, в гостиной, куда отвели несколько минут назад почивать падре. Музыка смолкла, лишь маэстро по инерции нажимал на отдельные клавиши и прикладывал ухо, точно проверяя рояль на настроенность. Все в тревоге переглядывались. Женщины прятались за спины офицеров. Ситуация стал проясняться, когда с лестницы кубарем скатился сначала котелок, а потом и сам сеньор доктор. Следом, практически одновременно, полетел его саквояж, и на самой низкой ступени догнал своего хозяина, больно ударив того по голове.

– В чем дело, Джузеппо? – закричала в тревоге Сара, когда наверху показался ее бледный муж, все еще пытающийся вырвать из рук осатаневшего Курта пистолет.

– Выведите этого сеньора во двор. Ему надо освежиться… – пыхтел в нелегкой борьбе хозяин виллы, вдавливая немца в стену и помогая себе резко коленом.

– Es ist ein guter Grund, dir ins Gesicht zu schie?en, (О, это хороший довод выстрелить тебе в рожу!) – шипел от злости согнувшийся от боли немец. – Как можешь ты, потомственный ариец, защищать этого грязного еврея!

В зале раздались возгласы на немецком замешкавшихся офицеров, пытающихся успокоить дерущихся, но никто не спешил броситься к Джузеппо на помощь. Между тем, хотя и силы схватившихся были практически равны, итальянский инженер, не обладающей армейской выносливостью, начинал заметно сдавать, и неизвестно чем все могло бы кончиться, если бы Курту удалось завладеть оружием. Перепуганный до смерти доктор Когенман так и сидел на полу, вздыхая и охая, теребя разбитое пенсне, точно расстроившись именно из-за треснувшего стекла.

– Сеньоры, господа офицеры, что же вы… – шептал он, вздыхая и охая, не находя у последних никакого сочувствия. – Да-с, типичная белая горячка. Очень запущенный случай.

В этот миг Рудольф уловил умоляющий взгляд Сары, сомкнувшей свои ладони перед грудью, и отважно бросился наверх к дерущимся. Ни беспокойство за судьбу его родного брата, ни элементарный инстинкт безопасности побудил его к такому решительному действию, когда он в два-три прыжка оказался на лестнице. Им двигало, и он признавался себе потом в этом, только одно желание – угодить этой женщине. Он готов был разорвать всё и вся ради нее, и это его одновременно и удивляло, и настораживало. Когда третий оглушительный выстрел застал его где-то на середине лестницы и заставил инстинктивно пригнуться, он думал только о Саре, опасаясь шальной пули, направленной в зал. Именно тогда Сара вскрикнула и упала на паркет, и Рудольф на мгновение стал самым несчастным человеком на свете, испытав неописуемое горькое опустошение и боль. И только когда кто-то из залы прокричал «Воды! Это обморок!», он облегченно вздохнул и ринулся в самый разгар битвы и помог Джузеппо выкрутить из рук брата оружие.

Когда Сара очнулась у себя в комнате, то увидела, как доктор Когенман держит ее руку и пытается нащупать пульс. Со своим треснутым пенсне и примятым от недавнего падения с лестницы видом он выглядел комично. Окна были открыты настежь, и со двора слышалась бранная, на повышенных тонах речь офицеров и ответное ворчание мужа, который ни черта не смыслил в немецком и всеми возможными способами пытался втолковать, чтобы они как можно скорее проваливали отсюда. Но гости упрямились. Потом его терпение, очевидно, закончилось, и он завопил, гневно топая ногами.

– Tutti quanti. Forza, via di qua! (Все убирайтесь прочь, пошли вон!)

Этот истерический сорвавшийся тон, возможно, мог оскорбить любого, для кого он предназначался, и была большая вероятность никому ненужной толкучки, но подбежавшие на помощь многочисленные слуги морально поддержали своего хозяина и буквально заслонили его своими телами. Особенно в этом патриотичном порыве проявила себя толстушка Тереза.