Муж главою в печали поник,
призадумался крепко. И смело
он затем её длинный язык
отсекает! Казалось бы, – баста.
Дело сделано, жертва молчит,
и жене об ужасном несчастье
мореход со слезой говорит:
«По дороге скончалась». Однако
дело приняло тот оборот,
при котором жена его как-то
разузнала, что тихо живёт
безъязыкая рядом, в сарае,
и ковры там сюжетные ткёт,
как Арахна[5 - Арахна – искусная ткачиха. Возгордилась своим мастерством и вызвала на состязание Афину – покровительницу этого ремесла. В наказание за гордыню превращена в паука.] иглою играя,
и отмщения верного ждёт.
Состраданьем к сестрице пылая,
мореходова смотрит жена
на сыночка. Взыграла родная
в ней кровинушка: «Будет сестра
отомщённой… Вина сюда! Ну же,
торопитесь Либера почтить!
Слугам к ночи готовить нам ужин!
Мясо будет, кинжал наточить
мне осталось…» И в царских палатах
так светло, ведь десятки огней
зажжены. Из супруговой хаты
удалила жена всех людей
(есть причина: особое яство
приготовила мужу она).
Тишина воцарилась, как в яслях
палестинских. Выходит, неся
золочёное блюдо, и следом
ей какая-то служка. Ножом
разрезают мясное. Отведал
мореход, похвалил. Но потом
поднимает накидку немая.
Царь кричит и хватает мечи.
– «Ну, отведал сыночка? Не мало?» —
вопрошает супруга в ночи.
– «Ах, вы фурии злобные! Стервы!» —
мореход разъярён. И на том
завершается thriller (наверно,
ясно всем, что за царским столом
началось). То ли парок уроки
молодцам здесь иль просто игра
положений? Свирепствовал рок и
наслаждался резнёй до утра[6 - Основа баллады – известный древнегреческий сюжет о двух сёстрах, Прокне и Филомеле.].
Санкт-Петербург
Корабль без мачты
Одиночества жили за стенкой,
отделённые ей друг от друга.
Не друзья и совсем не супруги —
одиночества в тёмных застенках.
Иногда её рубль алиментный
выручал, ведь сынишку с натугой
поднимала, как парус на струге
казаки после боя. Заметно
уставала от будней, работы,
от клиентов, от планов на лето,
от весны и от вечера, утра —
от всего. Но когда его боты
в коридоре встречала, светлела,
и, как водится, в зеркале мутном
поправляла причёску. Сосед же
увлечён был Давидом, Корреджо,
Рафаэлем, Веласкесом, Данте —
человек он был экстравагантный.
Вновь с надеждой ему «Добрый вечер…»
она тихо шептала, волнуясь,
и горячие мысли (про ужин
и про свечи, про винные струи)
пролетали, как белые птицы.
«О, привет! Очевидно, не спится?» —
он кричал (и раздумья про ужин
и про свечи, вино, даже плечи
в нём неслышно кружились, и «Ну же,
горемыка! Скажи: Я на встречу
о, мадам Вас теперь приглашаю!»
и – с оттенком иронии – «троны
и империи Вам предлагаю!»)
Но молчал – или хуже – всё снова
начинал говорить о поэтах,
о художниках, и: «Полвторого?!
Катастрофа! Сегодня на этом
и закончим. Ведь завтра назначен
у меня семинар. Ну, спокойной
(«Идиот я!») желаю Вам ночи!
Да сомкнутся прелестные очи
без проблем!» И он с миной покорной
уходил, как корабль без мачты.
Все вздыхали о том втихомолку.
Только нету о этого толку.
Санкт-Петербург
Дорогой Эвридики