Виртуальная терапия

Виртуальная терапия
Глеб Сафроненко

Что делать, если сознание отказывается воспринимать реальность? Есть два пути: первый – изменить реальность, второй – изменить собственное сознание, обратившись к психиатру (как вариант). Но, делая выбор из двух предложенных вариантов, мы всегда ошибаемся с выбором, причем, независимо от сделанного выбора. Правильным будет третий вариант: обратиться к психиатру, чтобы изменить свое сознание, а затем вместе с ним (психиатром) изменить и реальность.

Глеб Сафроненко

Виртуальная терапия

Глава I

Диспансер

На дворе был понедельник двадцатого января две тысячи двадцатого года. Был, но прошел и больше уже никогда не вернется. Как и всегда для кого-то этот день был радостным, для кого-то трагичным, для кого-то самым обычным серым днем, ничем не отличающимся от множества других таких же. Некто идущий по улице небольшого провинциального, но вовсе не уютного городка счел этот день днем тягостного предзнаменования чего-то плохо, но неизбежного. Этот нЕкто все последние дни считал таковыми, он во всем вокруг видел что-то тревожное, нехорошее, и предзнаменующее что-то совсем страшное, но что именно понять он не мог, так же как и не мог понять когда закончатся знаки и предзнаменования и произойдет само это – страшное, но неизбежное. Не то чтобы он хотел наступления чего-то страшного, он просто устал от гнетущего ожидания. В гнетущем ожидании жить просто невозможно, ведь оно проявляется во всем: в настроении, собственной речи, мимике, координации, в каждой мысли и каждом поступке. Человек, над которым нависло это гнетущее ожидание, чувствует себя так словно над его головой невидимая рука занесла очень тяжелый предмет, которым может ударить в любую секунду, отчего нЕкто был напряженным и скованным в движениях, эмоциях и словах, но пока еще чувствовал себя относительно свободным в своих мыслях. Поэтому он шел осознанно. Но куда он шел? Куда обычно идут люди утром в понедельник в будний день? Кто-то идет на работу, кто-то в учебное заведение, кто-то возвращается домой с ночной смены, кто-то от любовницы, супруг которой скоро должен вернуться с ночной смены, а кто-то и вовсе не идет никуда. А вот нЕкто одиноко шел в психоневрологический диспансер и был сильно удручен по этому поводу, но в действительности он не был один хотя и был одинок. В последнее время, как позже стало известно Максиму, так его звали, психоневрологический диспансер пользовался очень большой популярностью, по крайней мере гораздо большей чем городской народный театр «последний реверанс». Что именно угнетало Максима понять он не мог, то ли – это приближающаяся годовщина смерти Владимира Ульянова, то ли дата собственного рождения, что собственно было одной и той же датой в календаре. Завтра ему должно было исполниться тридцать три года, возраст и без того неоднозначный, а если учесть, что почти ничего из задуманного в детстве и юности воплотить в жизнь так и не удалось, то возраст уж и совсем удручающий. Увы, дело было не в смерти Ленина и не в собственном рождении, хотя не будь рождения не было бы и ничего остального. У Максима и раньше бывало такое состояние, обычно оно наступало и проходило (отступало) в течение дня, но на этот раз состояние неминуемой обреченности длилось уже больше месяца и даже предновогоднее и новогоднее настроение не смогли изменить данного состояния души и разума. Единственное что в жизни определенно и естественно неминуемо так это смерть, но смерти как таковой Максим не боялся, бессмысленно бояться неизбежного, и он это понимал. Он шел неизведанным ранее путем души, но дорогой знакомой телу и разуму, осознавая собственное состояние, но не желая его принимать и понимать.

Тревожные мгновения спустя, Максим зашел в психиатрическое отделение – психоневрологический диспансер, справа от входа был гардероб и это было правильно, так как привычка ходить внутри помещения в верхней одежде была неискоренимой для существенной части населения городка, что сильно раздражало другую, не менее существенную часть его же населения. На самом деле это было что-то сродни вредной привычке, только эта вредная привычка имела более твердую психологическую и идеологическую основу нежели банальное пьянство или табакокурение, хотя совершенно их не исключала. Эта вредная привычка давала людям главное – веру и надежду, возможно даже и любовь – любовь к себе, любовь к своей верхней одежде. Любовь слишком сложное и противоречивое чувство, чтобы испытать его недостаточно оставаться в верхней одежде, в некоторых случаях напротив, чтобы испытать всю полноту любви необходимо снять не только верхнюю, но и всю одежду, дабы обнажить свою душу. А вера в данном случае заключалась в том же в чем и надежда – пройдя в верхней одежде в общественное помещение человек испытывал в равной степени и веру, и надежду, ведь на время совершения этого акта волеизъявления надежда и вера становились единым целым, вознаграждая душу вольнодумца вселенской радостью, переполняя ее гордостью, но удерживая от греха, не давая гордости перейти в гордыню. Суть была в том, что человеку, гражданину, россиянину, в конце-то концов, воспитанием и отголосками общественной морали было негласно, а иногда и гласно (в данном случае приказом главного врача) запрещено находиться в медицинском учреждении в верхней одежде. Но он-то человек свободный! Он – личность, он имеет право, имеет право нахамить, плюнуть, нецензурного выругаться, не снимать верхней одежды. В этом и заключаются и вера и надежда и, конечно, самая большая иллюзия обывателя «я – человек свободный, у меня есть право». Несусветная глупость, конечно, но видимо, иллюзионистов вполне устраивает такая постановка вопроса – лишь бы обыватели не лезли туда где у них действительно должны быть права и свободы.

Из-за перегородки гардероба на Максима с вызовом посмотрела полная женщина средних лет, одетая в жилетку поверх плотного свитера с длинным воротом. Она естественно знала о вольнодумцах и приняла Максима за одного из них, это он понял по ее вопросительному взгляду. Его чаще всего принимали за того, кем он на самом деле никогда не являлся, он, конечно, был вольнодумцем, но совсем иного толка, ватно-синтепоновый протест не был его стезей. Максим постарался придать своему лицу максимально доброжелательное выражение, дабы не принимать вызова массивной угрюмой женщины, не то чтобы он этого боялся, но вызовов в его жизни хватало, и направился к гардеробу, снимая на ходу пуховик.

– Здравствуйте! – сказал Максим мягким голосом, подойдя к стойке гардероба и положив на нее ученическую тетрадь, по сути дела это была не тетрадь, а медицинская карта, но в нашей медицине понятие медицинской карты (карточки) также абстрактно, как и понятие души в религии, все имеют особое представление о ней, все о ней знают и рассуждают, но где она находится и как выглядит в данный момент не знает никто. Точно Максим знал одно – каждый раз, когда ты появляешься в поликлинике вместе с тобой появляется карта и с тобой же она исчезает и при каждом новом появлении она абсолютно чиста. Было бы прекрасно если бы нечто подобное возможно было проделывать с душой.

– Здравствуйте! – нехотя ответила хмурая женщина.

Он уже сложил в рукав шарф и шапочку и был готов протянуть гардеробщице пуховик, но внезапно между ними втиснулась пожилая дама.

– Ой, возьми милая, – проскрипела она и протянула суконное советское пальто с лисьим воротником. А может быть и с песцовым, но лисий воротник в данном случае – символ незатейливой хитрости старушки, а писец даже в ее возрасте был бы слишком преждевременным и грустным, писец всегда преждевременен даже тогда, когда уже неотвратим и предсказуем, а он предсказуем всегда, хотя и умеет задерживаться.

На вид пальто было совсем новым, а соответственно провисело в шкафу не малое количество лет и если оно не было ровесником самой этой женщины, то уж точно было существенно старше и стабильнее, чем современная российская демократия. На голове старушки был приплюснутый берет, из-под берета торчали небрежно причесанные и также небрежно покрашенные хной редкие волосы.

Максим испытал противоречивые чувства: с одной стороны, он разозлился, так как понимал, что старушка сознательно протиснулась вперед него чтобы подчеркнуть свою значимость и вместе с тем его ничтожность в сложившейся социальной иерархии. С другой стороны, ему стало очень жаль старушку – человека прожившего целую жизнь, полную трудностей и испытаний, неожиданных перемен, неоправдавшихся надежд и не воплотившихся желаний, каждый день, независимо от времени года, облачающуюся в советское пальто, словно отрекшийся от всего мирского монах в схиму. Ему стало жаль человека, прожившего жизнь и способного подчеркнуть свою значимость только молчаливым, как бы случайным и едва заметным хамством. Мысли Максима рвались наружу, пытались трансформироваться в слова – но ведь на ней был берет. Право ношения головных уборов в помещении было особым правом, как право на ношение оружия для жителя Техаса. Этот (как и любой другой) берет был сродни высшей государственной награде, он обозначал особый статус его владелицы и являл собой квинтэссенцию российской свободы в провинции. Право (свобода) не снимать головной убор на столько свято что ни один гражданин, ни один чиновник, ни одна проститутка, даже главный врач «ГБУЗ АО Вольницкая городская больница» никогда не посмеют на него посягнуть.

Злясь на старушку, и одновременно с этим жалея ее, Максим разозлился на самого себя, обострив внутренние противоречия, натравив свою внутреннюю оппозицию на официальную власть, подняв свою душевную челядь против бездушного царя в голове. Царь в голове у Максима безусловно был, его логика всегда была железной и безошибочной, но за пределами царства она почему-то очень часто не работала, там логика оказывалась совсем иной, однако, опираясь на железную логику, власть «царя в голове» была достаточно крепкой. Но в последнее время старик начал сдавать из-за частых неудач во «внешней политике», он даже становился ближе к народу и не раз за последнее время напивался как последний босяк. Напивался конечно именно Максим, но вместе с ним пьянел и весть внутренний мир, это не помогало, «царь в голове» и народ трезвели, и с похмелья противоречия только обострялись.

В общем Максим должен был быть благодарен старушке в берете, она помогла войти ему в нужное состояние, именно в то состояние в котором надо идти на прием к психиатру. Оценивая ситуацию в своем внутреннем мире, Максим уже отдал верхнюю одежду в гардероб и успел дойти до нужного кабинета под номером двадцать шесть. Как ни странно, возле кабинета совершенно не оказалось очереди, на обшарпанной лавке- напротив кабинета сидел только какой-то долговязый субъект с покатым морщинистым лбом и засаленными всклокоченными волосами. Он о чем-то очень эмоционально, но в пол голоса, как и положено воспитанному человеку, разговаривал с самим собою.

– Да ну на…! Ну куда это годится? Я тебе говорю. Мне совершенно никто не поверит, да я никому и не рассказываю. Я никому ни слова, – сказал субъект сам себе и добавил, приложив палец к губам, когда увидел Максима, – Т-с-с-!.

Максиму, как человеку не менее вежливому, не захотелось перебивать другого человека, он молча присел на лавку рядом с субъектом и безо всякого интереса открыл свою медицинскую карту. А тот, уже забыв про Максима, совершенно не обращая на него внимания, продолжил свой монолог.

– Ну какая свадьба? Куда я тебя приведу. Где мы с тобой жить будем? У тебя один корабль больше моего дома. Да люблю я ведь, я ведь люблю тебя, тебя, – немного путался субъект волнуясь. – У тебя, я прошу прощения, одна только попа красивее чем вся моя жизнь, волосы длиннее чем мой общий трудовой стаж. А глаза? А губы? Ну? Ну что ты сердишься? – виновато спросил субъект и задумчиво замолчал, кажется слушая ответ своей невидимой собеседницы.

Максим понял, что это был совсем не монолог, а полноценный диалог и с удовольствием послушал бы его и возможно даже поучаствовал бы в разговоре, так как уже начал вникать в суть, но, во-первых, он не слышал реплик собеседницы, а во-вторых, талон у него был на девять утра и на часах уже было ровно девять.

– Я прошу прощения что перебиваю, – деликатно вклинился парень в разговор, – но, уважаемый, вы не в двадцать шестой кабинет?

– Да нет, конечно, ну это все бред, ну бред же, – сказал субъект.

– Понятно, – ответил Максим, – А там кто-нибудь есть?

– Сама понимаешь, какие уже бабы при моем состоянии здоровья, – продолжал субъект.

– Понятно, – повторил Максим, встал с лавки и уверенно направился к кабинету. Но уверенность прошла, когда он дернул за ручку и дверь оказалась закрытой. – Вот это уже интересно.

– Да что тут интересного? – сказал субъект, словно отвечая Максиму, тот вздрогнул и оглянулся на субъекта. – У тебя там природа красивая, вода в реке чистая, небо голубое, вечное лето и вечная молодость. А здесь нищета, срамота, разруха, старость и смерть.

– Действительно, – согласился Максим и снова вернулся на лавку.

– И я к тебе не могу. Ну не могу, не сейчас. Не могу я все здесь бросить, нужен я здесь, чувствую, что нужен. Кому? Людям, хорошим людям. Прости меня! Ну подожди, подожди еще немного. Нельзя мне сейчас.

Субъект снова виновато задумался и опустил голову, будто ища ответ на неразрешимый вопрос под ногами. Максим из чувства солидарности тоже задумчиво опустил голову. Вдруг лицо субъекта прояснилось, очевидно выход был найден.

– О! – сказал он, указав на Максима, будто только что его увидел, – вот походящий тебе парень. Молодой, здоровый, красивый. Люблю тебя, но поскольку слаб в этом мире, а в твой уйти не могу, готов пожертвовать ради тебя своим счастьем, готов любя пожертвовать самой своей любовью. Живите счастливо, а я всегда буду тебя помнить и любить. Что скажешь? – обратился субъект уже к самому Максиму.

Максим в ответ почувствовал легкое головокружение, на самом деле в его душе, в его сознание происходило нечто похожее, но пока еще не столь выраженное и очевидное для окружающих. Он задумался: «Чтобы такое ответить?». Максим придумал, что у него: «к сожалению уже есть любимая женщина», но парню не пришлось лгать – выход нашелся сам собою.

– Т-с-с …, – прошипел его собеседник и стал слушать ответ своей неземной возлюбленной, кивая головой. – Конечно! Как же я сам не догадался? Он ведь тоже болен раз он здесь. Прости дурака! Извини, друг, – обратился он уже к Максиму и развел руками, – не судьба.

– Да ничего. Понимаю, – ответил тот и виновато пожал плечами. – Отдавать свою возлюбленную подальше от себя дурака, другому дураку – это сомнительное решение.

– Это точно, так может поступить только дурак, – усмехнулся в ответ субъект и продолжил свой разговор с возлюбленной, снова не замечая Максима.

А Максим был этому конечно рад «мало мне того что свои реальные и воображаемые персонажи надоедают, так еще для полного счастья не хватало поймать чужой глюк и потом самому искать на кого бы перебросить это внезапное счастье, эту неземную радость. Может ли интересно чужой глюк перекинуться, укрепиться и размножиться в моем и без того воспаленном сознании, как патогенный микроб, обладающий вирулентностью и попавший в уже ослабленный болезненным состоянием организм? Ересь конечно. Но самое страшное что в нашей жизни может быть все. Все что угодно».

Максим уже понял, что приема в кабинете номер двадцать шесть скорее всего не будет, поэтому мысли его далеко унесли от вирулентности чужих позитивных симптомов шизофрении, а ноги от самого носителя этого «позитивного» заболевания. Парень подошел к окошку регистратуры, возле которого естественно была очередь, перед Максимом стояли две пожилых женщины в головных уборах, а следом (за Максимом) пристраивался непоседливый юноша, который с определенной периодичностью вздрагивал всем телом и при каждом таком движении непроизвольно приближался к Максиму, тем временем старушка в берете что-то настойчиво поясняла в регистратуре, не спрашивала, а именно поясняла, но на то она и была в берете. Сопоставив периодичность вздрагиваний юноши и примерное время которое еще понадобится старушке чтобы высказаться, а также расстояние в нашей типичной очереди (такое чтобы никто не мог внедриться между ожидающими) Максим понял, что примерно через четыре вздрагивания на пятом он уже вздрогнет вместе с непоседливым юношей, а если отойдет в сторону то через семь вместе с нервным юношей вздрогнет вторая в очереди бабушка. И снова у парня начались внутренние противоречия и вздрагивать не хотелось и пропускать вперед вздрагивающего тоже не было желания. Максим занервничал, на лбу выступили капли пота, он демонстративно тяжело вздохнул, глядя на юношу, но тот вздрогнул в ответ то ли улыбнувшись, то ли оскалившись и, строго следуя категорическому императиву, стал еще ближе. «Нервенная дрожь» как и нотации старушки продолжались. Максим нашел мудрый выход из ситуации, он сместился в сторону, но оставил свою ногу, скорее даже бедро, между старушкой и дрожащим юношей. Хотя выход оказался не таким уж и мудрым – со стороны все выглядело так будто юноша сношает ногу Максима, если бы кто-то посмотрел со стороны – то все выглядело бы очень неприглядно, но благо всем было наплевать и на Максима и на дражайшего юношу.

– Да прекрати ты! – не выдержав сказал Максим. – Ты что пытаешься меня огулять?!

– А-а-а я, – харизматично ответил юноша и снова вздрогнул.

Старушки на удивление, как будто бы и быстро, закончили свои объяснения в регистратуре и обе разом удалились. А к юноше подошла женщина средних лет, с усталым и морщинистым лицом, сохранившим следы былой красоты, она решительно и снисходительно умерила пыл юноши. «Господи, да как же так!? За что это все людям?» – успел подумать Максим.

– Что вы хотели? – спросила его медицинская сестра в регистратуре.

– Здравствуйте! А Захаревич Марина Витальевна сегодня принимает? Просто у меня очередь на девять, а кабинет закрыт, – объяснил Максим.

– Вы знаете она совершенно неожиданно заболела, – ответила девушка с сожалением.

– Понятно, – сказал Максим трагично, комично улыбнулся и собирался уйти.

– Подождите, заведующий отделением часть ее пациентов сегодня сам примет. У вас что-то срочное? – с участием спросила девушка.

– Я не думаю, все нормально. Ничего срочного, – ответил Максим, непроизвольно зажмурив глаза, видимо его снова накрыло – невидимая рука взмахнула тяжелым предметом над головой, но остановила его в сантиметре от темечка, а затем снова занесла и парень непроизвольно немного съежился всем телом.

– Подождите, – сказала сестра, пристально посмотревшая на Максима и видимо не согласившаяся с тем, что у него все нормально. Девушка сняла трубку телефона и что-то тихо сказала, затем улыбнулась после ответных реплик своего собеседника, затем засмеялась. – Извините, – снова обратилась она к Максиму, положив трубку. – Заведующий отделением вас примет, пройдите на второй этаж в двадцать девятый кабинет.

– Спасибо! – ответил Максим, и мысленно добавил, – вот есть же нормальные люди, даже вредные бабушки не смогли ее из себя вывести, а то куда не придешь, кого не встретишь везде ….

Нельзя было подняться на второй этаж и оказаться в двадцать девятом кабинете, так чтобы не пройти мимо странного субъекта, который сидел уже молча и похоже трепетно и страстно, грустя от предстоящей и неминуемой разлуки, обнимал свою космическую девушку. Максим прошел мимо субъекта и оказался у двери двадцать девятого кабинета, как ни странно там не было очереди. Он постучал в дверь.

– Войдите, – услышал он в ответ.