Жар сумрачной стали. Злобные чугунные небеса

Денек выдался замечательный, чуть жарковатый, но ветреный; по небу, такому голубому, словно это был прообраз небесной голубизны на веки вечные, бежали редкие облачка. В такие деньки мы, поклонники светлого времени суток, готовы плясать от радости. В такие дни люди хохочут на улицах, навещают давно забытых друзей, заводят детишек. В такие дни обходится почти без кровопролитий, и даже отъявленные злодеи наслаждаются прелестью мироздания. В такие дни можно ожидать неприятностей от Шустера и компании, потому что у них появляется избыток свободного времени.

Я направился на северо-восток. Пора и мне навестить давно забытого друга.

Народа на улицах было изрядно, но доморощенные борцы за права людей не проявляли особой активности. Если этакая погода продержится еще пару дней, придется закрывать похоронные конторы – у них просто не станет клиентов.

Мимо проскакал кентавр в потрепанной армейской попоне. Значок полка я разглядеть не успел. Н-да… Если кентавр эту попону спер, а не получил в награду за верную службу, его запросто могли пристукнуть – чтоб не покушался на святыни.

Впрочем, кентавру было все равно. Он был слишком пьян, чтобы задумываться о всякой чепухе.

Воздух над головой кишел бесчисленными пикси, сильфами и прочей шатией. Молодняк бесцеремонно изводил голубей. И пускай – никто и словечка против не скажет, разве что голуби.

Если приглядеться, в вышине можно было различить двух-трех ястребов и соколов. Малому народцу не мешало бы поостеречься… Вот-вот! Какой-то сокол-недоумок спикировал на симпатичную пикси – и немедленно ретировался под градом отравленных дротиков. Малышня успешно растила новое поколение хищников.

Жаль, что люди бестолковее птиц. Иначе мы могли бы научить пернатых простому правилу: на сородичей, сколь угодно дальних, не нападают.

В такие деньки на улицу высыпают все подряд. Невероятно, сколько в Танфере народу! Вообще-то, Танфер – это несколько городов на одном и том же месте. В нем есть вечерние жители, есть ночные и утренние. Как правило, друг с другом они не пересекаются, потому что у каждого свой образ жизни. Во всяком случае, так было до сих пор.

Попка-Дурак взмахнул крыльями, заодно взъерошив мне волосы, и спорхнул с моего плеча – должно быть, решил пообщаться с другими птахами.

– Лети, лети, птичка, – мрачно пробормотал я ему вослед. – А то знаю я одно местечко, где обожают готовить голубей. И никто не следит, взаправдашний голубь в супе или какой-нибудь попугай…

– Аргх! – отозвался Попка-Дурак. – Я буду парить с орлами и…

– Давай позовем вон того ястреба. Думаю, он не откажется составить тебе компанию.

– Спасите!

– Дяденька, ваша птичка и правда умеет говорить?

– Не приставай к дяде, Берти. Это чревовещатель. – Мамаша Берти метнула на меня суровый взгляд: мол, как не стыдно морочить людям голову и мучить невинную крылатую тварь.

– Возможно, вы правы, мэм. Хотите забрать его? Уверен, у вас ему будет гораздо лучше.

Утащив за собой сынка, женщина умчалась прочь с такой скоростью, что послышался свист рассекаемого воздуха.

Вот так всегда. Бедный несчастный попугай никому не нужен.

11

Заведение было с потугами на шик. Потуги потугами, но конкурентам оно проигрывало изрядно – потому, что среди фирменных блюд здесь было не найти ничего тверже баклажана или тыквы. Название забегаловки менялось под стать настроению ее владельца Морли Дотса. В последнее время он предпочитал именовать свою харчевню «Пальмами». Что касается клиентуры, в ней числились и мелкие преступные сошки, приходившие сюда потолковать, забить «стрелку» и даже заключить временное перемирие, и светские львы, которые вели разговоры, забивали «стрелки» и заключали перемирие.

Единственное, что в «Пальмах» не менялось, – это обслуга.

Когда я заглянул к Морли, наплыва посетителей не наблюдалось. Я бы даже сказал, что бросалось в глаза их отсутствие. Обслуга готовилась к тому моменту, когда места за столиками начнут заполняться.

Последний бзик Морли – респектабельность. От позолоты на стенах и прочей дребедени просто рябило в глазах.

– Блин! А я-то думал, этот длиннохвостый мешок с навозом давно концы отдал.

– Ты бы выбирал слова попроще, Сарж, а то, не ровен час, язык сломаешь.

Интересно, где он подцепил это словечко? Обычно его лексикон состоял из слов длиной не более трех слогов.

– Снова эта паскуда приперлась? – прорычал кто-то из полутьмы за стойкой. – Сарж, я ж тебе говорил…

– Это не он, Рохля. Это Гаррет.

– Без разницы.

– А то.

– Парни, займитесь лучше делом, – посоветовал я.

Что Сарж, что Рохля вышли словно из одной формы: оба здоровые, жирные, неряшливые, с головы до ног в татуировках. Типичные плохие ребята – но не настолько плохие, как они сами о себе думают.

– Не лезь, Гаррет. Наше дело – по улицам шляться, к девкам приставать. А девки горячие бывают… Эх-ма, старею я, приятель…

– Тебе чего, Гаррет? – справился Рохля. – Милостыню мы на этой неделе не подаем.

– Оставь себе. Хочу порадовать Морли дурными новостями.

Неразличимый в полутьме, Рохля забормотал в переговорную трубку, соединявшую зал с кабинетом Дотса. Затем с лестницы донесся голос Морли:

– Что за новости, Гаррет?

– Садлер и Краск вернулись.

Ответом было продолжительное молчание.

– Откуда ты узнал? – спросил наконец Морли.

– Не скажу.

Это ему все объяснило.

– Бли-ин! – протянул Сарж. – Босс, я бы послал его, ой как послал бы. Он не просто так приперся, ему чего-то надо.

– А то, – согласился Рохля. – Ему всегда что-нибудь надо. Меня кондрашка хватит, если он когда-нибудь так зайдет, на огонек.

Я состроил свирепую гримасу. Сарж дружелюбно ухмыльнулся, нисколько не устрашенный.

– Шикарный погон, Гаррет. Мы знали, ты к птичке привыкнешь.

И этих людей считают моими друзьями?!

Я повернулся к Морли:

– Не знаешь, баклажаны бывают ядовитыми?