Сладкозвучный серебряный блюз. Золотые сердца с червоточинкой. Холодные медные слезы

– Куда дальше? – поинтересовался Морли.

– Поспрашиваем в домах на противоположной стороне. Те, кто там живет, знали это семейство. Может, что-нибудь подскажут.

– Если они тоже не съехали. Сделал выводы об этом парне?

– Пока воздержусь, надо побеседовать с другими людьми.

В следующем доме у нас состоялась не такая воинственная, но такая же бесполезная беседа. Живущие там люди переехали в этот район всего год назад и знали о Кронках лишь то, что Кляус был убит во время последнего вторжения венагетов.

– И что ты об этом думаешь? – спросил я, развернув экипаж и направив его назад, в сторону обиталища павлинов.

– О чем?

– Они сказали, что Кронк был убит «во время последнего вторжения венагетов», а не «убит венагетами».

– Неточность, проистекающая из лености ума. Без сомнения.

– Не исключено. Но это тот нюанс, который стоит принять во внимание. Именно из таких деталей создается полная картина. Они подобны отдельным мазкам кисти художника.

Павлины засекли нас и теперь орали в тринадцать дьявольских глоток. Они вопили так, словно у них много лет не было повода покричать.

– Господи, – прошептал я, – да она вовсе не изменилась!

– Она всегда была такой старой уродиной? – спросил Морли, уставясь на женщину на балконе, которая следила за нашим приближением.

– Не изменила даже одежду. Будь с ней осторожен. Она наполовину халдер и что-то вроде ведьмы.

Маленький человечек в зеленом сюртуке и длинном колпаке перебежал нам дорогу. Он что-то верещал на непонятном мне языке. Морли поднял камень, чтобы запустить им в человечка, но я его остановил:

– Что ты делаешь?

– Это же паразиты, Гаррет. Пусть они бегают на задних лапах и издают звуки, напоминающие речь, но они всего лишь паразиты. Не лучше крыс.

Но камень он все же выронил.

У меня свое отношение к крысам, которые бегают на задних лапах, говорят и даже занимаются общественно полезной деятельностью. Я понимал настроение Морли, хотя и не разделял его предрассудка.

Старая Ведьма (я не слышал, чтобы ее звали иначе), скалясь, пялилась на нас сверху. Это был классический беззубый оскал. Она выглядела точно как ведьмы в детских сказках. Я ничуть не сомневался, что она сознательно выработала для себя этот образ.

До нас донеслось безумное хихиканье. Павлины ответили на него новым воплем.

– Страшно, – сказал Морли.

– Таков ее образ. Своего рода игра. Вообще-то, она безвредна.

– Это ты так говоришь.

– Так считали все, когда я был здесь. Безумна, как гном, накурившийся «травки», но абсолютно безвредна.

– Тот, кто дает убежище этим крошечным ядовитым гадам, не может быть безвредным. Или невинным. Как только вы позволяете им приютиться в вашем саду, они начинают размножаться как кролики, и скоро вы обнаруживаете, что все приличные люди, раздраженные их грязными трюками, бегут от вас.

Мы уже находились под самым балконом. Я воздержался, не стал упоминать о его реакции на расизм садовника. Это не принесло бы пользы. Каждый почему-то склонен полагать, что его собственный расизм – проявление божественного вдохновения и не подлежит сомнению.

Разумеется, моя личная нелюбовь к крысиному народцу – исключение из этого нелогичного образа мышления.

Старая Ведьма снова захихикала, ее поддержал мощный хор павлинов. Затем она прокричала:

– А ведь его убили!

– Кого? – спросил я.

– Человека, которого ты ищешь, рядовой Гаррет. Синдика Кляуса. Они думают, что об этом никто не знает. Но они ошибаются. Их видели. Не так ли, мои милые крошки?

– Откуда вы?..

– Неужели ты думаешь, что вы с той девчонкой могли незамеченными убегать по ночам на кладбище, чтобы удовлетворить свою похоть? Маленький народец все видит и рассказывает мне. А я никогда не забываю имен и лиц.

– Что я тебе говорил? Настоящие паразиты. Прятались в тени надгробий, выслеживая тебя. И, думаю, хохотали в глубине своих маленьких черных душонок, потому что нет зрелища более смешного, чем совокупляющиеся люди.

Я постарался проигнорировать его слова, но слегка покраснел.

– Кто его убил, – спросил я, – и почему?

– Мы могли бы назвать некоторые имена, не так ли, мои милые крошки? Но зачем? В этом нет теперь никакого смысла.

– Но не могли бы вы, по крайней мере, сказать, почему он был убит?

– Он узнал нечто, оказавшееся опасным для его здоровья. – Она вновь хихикнула. Павлины приветствовали ее ором. Видимо, это была удачная шутка. – Не так ли, мои милые крошки? Слишком много знал.

– Что это могло быть?

Радость исчезла с ее лица. Глаза посуровели.

– От меня ты ничего не узнаешь. Может быть, этой мачушке Кейен что-нибудь известно. Спроси ее, когда отыщешь. Скорее всего, и она ничего не знает. А мне плевать на всю эту историю.

Во второй раз за короткое время я услышал, как Кейен называют «мачушкой», и во второй раз я слышал это слово, после того как ушел из морской пехоты и убрался из Кантарда. Это было особенно грязное словцо из уличного сленга венагетов. Так называют женщину человеческой расы, путающуюся с существами иных видов. В нашем языке есть что-то подобное: «кобольдоложец» или «гроллесексуалист».

– Вы знаете, где она?

– Нет. Не знаю.

– Не подскажете ли вы мне, где можно найти ее родственников?

– Не знаю. Может быть, они все присоединились к ней. Может быть, бежали куда-нибудь, чтобы скрыться от позора.

Она хихикнула, но явно не от всего сердца. Павлины поддержали ее тоже не очень искренне. Это был не чистосердечный вопль, а скорее из милости.

– Можете ли вы мне хоть чем-нибудь помочь?