– Это старая городская площадь. На нее выходит десяток улиц и переулков. Ночью плохо освещена. Нет никакого смысла ходить по ней или ездить после наступления темноты.
– Звучит превосходно, – согласился Одноглазый.
– И не только звучит. Я снял комнату с видом на эту площадь.
– Пошли взглянем, – решил Эльмо.
Долгое пребывание в комнате всем осточертело. Началась суета. Лишь Душелов сохранял невозмутимость. Наверное, он понимал, почему нам не терпится выйти на улицу.
Разумеется, площадь оказалась именно такой, какой ее описал Гоблин.
– Так в чем же дело, в конце концов? – спросил я.
Одноглазый ухмыльнулся.
– Молчальник хренов! – не выдержал я. – В игрушечки играет.
– Сегодня ночью? – спросил Гоблин.
Одноглазый кивнул:
– Если черный призрак прикажет.
– У меня кончается терпение, – объявил я. – Что происходит? Вы, клоуны, только и делали, что дулись в карты да любовались, как Ворон вострит свой ножик.
Он занимался этим часами, и от скрежета стали о точильный камень у меня по спине бегали мурашки. Это знамение. Ворон точит нож лишь в том случае, если ожидает, что ситуация станет паршивой.
В ответ Одноглазый по-вороньи каркнул.
Фургон мы выкатили в полночь. Хозяин конюшни обозвал нас полоумными. В ответ Одноглазый одарил его своей знаменитой улыбкой и сел на место кучера. Остальные пошли пешком, окружив фургон.
Наш груз изменился. Кое-что добавилось. Кто-то высек на камне надпись. Наверное, Одноглазый – во время очередной своей таинственной отлучки.
Вместе с камнем в фургоне ехали объемистые кожаные мешки и дощатый стол, достаточно крепкий на вид, чтобы выдержать вес глыбы. Ножки были сделаны из темного полированного дерева с инкрустированными символами из серебра и слоновой кости – очень сложными и таинственными иероглифами.
– Где вы раздобыли стол? – спросил я.
Гоблин пискнул и рассмеялся.
– Но сейчас-то вы мне можете сказать? – прорычал я.
– Ладно-ладно, – смилостивился Одноглазый, гнусно хихикая. – Мы его сделали.
– Для чего?
– Чтобы положить на него камень.
– Вы так ничего и не объяснили.
– Терпение, Костоправ. Всему свое время.
Вот же гад!
Площадь, куда мы прибыли, выглядела странновато – ее окутывал туман, хотя нигде в городе тумана не было.
Одноглазый остановил фургон в центре площади:
– Выволакивайте стол, парни.
– Выволакивайся сам, симулянт! – пискнул Гоблин. – Думаешь, тебе удастся посачковать, пока мы надрываем пуп? – Он обратился за поддержкой к Эльмо: – У этого паршивого инвалида вечно наготове какая-нибудь отмазка.
– А ведь ты прав, – кивнул Эльмо.
Одноглазый принялся возмущаться. Эльмо не выдержал и рявкнул:
– А ну стаскивай свою задницу и ползи сюда!
Одноглазый метнул в Гоблина убийственный взгляд:
– В один прекрасный день, огрызок, я тебя прихлопну. Наложу проклятие импотенции. Как тебе такое понравится?
Его слова не произвели на Гоблина впечатления.
– Я бы давно наложил на тебя проклятие тупости, если бы мог усилить то, что уже сотворила природа.
– Выгружайте же наконец проклятый стол! – гаркнул Эльмо.
– Нервничаешь? – спросил я.
Перепалки колдунов никогда его не раздражали. Он, как и все, считал их развлечением.
– Да. Залезайте с Вороном в фургон и выталкивайте стол.
Стол оказался тяжелее, чем выглядел. Лишь совместными усилиями мы смогли вытащить его из фургона. Притворное кряхтение и ругань Одноглазому не помогли. Я спросил его, как они с Гоблином ухитрились запихать стол в фургон.
– Мы его в фургоне и сделали, болван, – ответил он и принялся покрикивать, требуя переместить стол то на полдюйма в одну сторону, то на полдюйма в другую.
– Оставьте, где стоит, – сказал Душелов. – У нас нет времени на ерунду.
Его раздраженный тон возымел действие: Гоблин и Одноглазый тут же перестали грызться.
Мы уложили камень на стол. Я отошел в сторонку, вытирая с лица пот. Вся моя одежда пропотела насквозь – и это в разгар зимы. Камень излучал тепло.
– Мешки, – бросил Душелов.
Слово было произнесено голосом женщины, с которой я был бы не прочь познакомиться.
Подхватив мешок, я закряхтел от натуги – он оказался тяжел.