Теневая Черта. Звездные ловцы. Звездный Рубеж

День был фикцией, которую черномирцы подстраивали под личные биоритмы. У Лягуша они были достаточно быстры. Он редко впустую тратил время на потребности тела, предпочитая расходовать его на потребности души, хотя и не мог точно сказать, что под этим подразумевает. Он понимал, когда доволен, а когда нет. Первое имело место, когда он добивался цели. Его недовольство и раздражение лишь росли, когда приходилось тратить время на еду или сон или иметь дело с другими людьми.

Он был прирожденным мизантропом. Мало кто ему нравился. Большинство казались ему эгоистичными, невежественными и утомительными. Он спокойно относился к тому, что таким же могут считать и его самого. В жизнь же других он попросту вежливо не вмешивался.

На самом деле, хоть он и мог признать это лишь в часы бессонницы, Лягуш боялся людей. Он попросту не знал, как с ними общаться.

Женщины повергали его в ужас. Их он вообще не понимал. Впрочем, это не имело значения. Он оставался самим собой, слишком старым, чтобы меняться, и чаще был доволен жизнью, чем нет. Сам факт, что он примирился с этой вселенной, сколь бы странной та ни была, казался ему достойным достижением.

Его небольшая древняя горнодобывающая установка напоминала плоское членистое чудовище длиной в двести метров. Каждый рабочий рычаг, кожух с датчиками, антенна и проекционная решетка были отполированы до зеркального блеска. Их были десятки, из-за чего машина походила на огромную, невероятно сложную многоножку. Она делилась на сочлененные секции, и у каждой были собственные двигатели. Питание и управление осуществлялись из секции, где размещалась кабина Лягуша. Все остальные были транспортными и рабочими придатками, которые при необходимости легко было отбросить.

Однажды, из-за ошибки компьютера, утратившего контроль за последней секцией, Лягуш лишился одного придатка. Он выл и ругался, словно отец, потерявший первенца.

Отвалившаяся секция теперь превратилась в груду металлолома далеко за Теневой Чертой. Блейк воспринимал ее как своеобразный ориентир, обозначавший границу между его собственной территорией и территорией Лягуша. Сам Лягуш не забывал взглянуть на нее во время каждой вылазки.

Ничто брошенное не могло долго просуществовать на Солнечной стороне – с ним быстро расправлялось дьявольское солнце. Лягуш покосился на свое потерянное дитя, напоминая себе о том, что бывает с чересчур неосторожными.

Его машина рассчитывалась на продолжительную работу при температурах, часто превышавших две тысячи градусов Кельвина. Ее системы охлаждения отличались выдающейся изобретательностью. Потроха краулера защищала толстая оболочка из гибкой молибденово-керамической губки, натянутая на ячеистую раму радиатора из молибденового сплава. Внутри губчатой оболочки под высоким давлением циркулировал охладитель.

Под зеркальной поверхностью обшивки, на случай, когда краулер оказывался под солнечными лучами, пролегал второй рубеж защиты – магнитные экраны, под которыми циркулировали ионизированные газы. Молекулярный сортировщик отправлял назад тонкий поток частиц с самой высокой энергией. Солнечный ветер гнал ионы на Темную сторону, где они замерзали и впоследствии могли вновь перебраться на каком-нибудь краулере на Солнечную сторону.

Краулер в лучах солнца, если смотреть на него с Солнечной стороны через соответствующие фильтры, напоминал длинную приземистую сверкающую комету. Сама машина полностью скрывалась внутри газообразной куколки.

Магнитные экраны не только содержали в себе ионную оболочку, но и отражали сгустки заряженных частиц, извергаемых нестабильным солнцем Черномира.

Несмотря на все эти технологии, внутри краулера стояла дьявольская жара. Старателям приходилось облачаться в скафандры, столь же объемистые и неуклюжие, как и во времена первых космических полетов.

Теплообменная система Лягуша, несмотря на всю мощность и крайнюю эффективность, не могла справиться с прямыми солнечными лучами в течение сколько-нибудь долгого времени. Невыносимо жаркое солнце Черномира висело слишком близко к планете.

Лягуш привел в действие лазер связи. Лишь высокоэнергетические лучи могли пробиться сквозь солнечные помехи. Он щелкнул переключателями, запуская экраны и теплоотводы. Его многолетний товарищ словно ворчал и бормотал себе под нос. Смесь знакомых звуков и вибраций успокаивала, и в их окружении Лягуш чувствовал себя намного лучше.

В своем краулере он ощущал себя по-настоящему живым и реальным – настолько, насколько мог ощущать себя таковым любой на Черномире. Более того, он бывал на Солнечной стороне как минимум впятеро чаще, чем кто-либо другой.

Он ткнул пальцем в пульт связи, и луч, коснувшись вершины на Теневой Черте, зафиксировался на автоматическом ретрансляторе.

– Говорит Лягуш. Я у самой Черты. Эй вы, пластиковые уроды, – дайте-ка мне тень.

Лазерный луч передал поток пульсирующих сигналов. Где-то там машина проверила его баланс и совершила перевод в пользу Горно-металлургической корпорации Блейка. На экране Лягуша вспыхнул зеленый огонек, сообщая, что все в порядке.

– Еще бы было не в порядке, – буркнул он. – Вам так легко от меня не отделаться.

Он не собирался платить Блейку за загрузку сырья для ионизации, пока справлялись его старые мышцы. Но и экономить на безопасности на Солнечной стороне не стоило.

В былые времена приходилось путешествовать от Края Мира до Теневой Черты под лучами солнца. Лягуш проделывал это тысячи раз. Затем Блейк придумал способ противостоять дьявольскому пламени, и Лягуш не стеснялся к нему прибегать. Несмотря на всю экономность и независимость, дураком он не был.

Краулер работал на холостом ходу, ворча себе под нос. Лягуш смотрел на выжженную равнину, которая постепенно темнела. Подав мощность на гусеницы и системы охлаждения, он вкатился в тень пылевого облака. Последнее выбросили на многокилометровую высоту воздуходувы на периферийной станции Блейка у подножия Теневой Черты. Его компьютер поддерживал связь с тамошним навигатором корпорации, обрабатывая данные, переданные другими краулерами, и постоянно считывая информацию с собственных приборов.

Поездка казалась ему парой пустяков. Перед ним лежала хорошо знакомая и безопасная дорога, похожая на укатанное шоссе.

Маленькие глазки Лягуша осмотрели кабину. Его окружали ряды экранов, огней и циферблатов, которые он читал так, будто сам был частью компьютера.

Несколько экранов показывали внешний вид в стороне от низко висящего солнца, неизменно сиявшего. На остальных отображалась информация, полученная с лазерного радара и акустических датчиков модулей краулера. Большой круглый экран перед Лягушом отображал вид из зенита на его машину и территорию в радиусе километра вокруг. Картина выглядела живо и ярко. Контуры были очерчены голубым, тепловые области изображались в виде оттенков красного. Залежи металла показывались зеленым, хотя здесь они почти исчерпались, и зеленого почти не было видно.

Приборы сообщали об исправности прицепных секций, состоянии реактора, уровне газа в резервуарах, а также тщательно следили за системами жизнеобеспечения.

Машина Лягуша была старой и относительно простой – и при этом невероятно сложной. На машинах корпорации ездили по двое и по трое, а в более долгие поездки брали с собой сменный персонал. Но на этой планете не существовало ни одной живой души, общество которой Лягуш вынес бы внутри краулера.

Убедившись, что машина в очередной раз покорит Солнечную сторону, Лягуш вновь впал в ворчливое настроение.

– Надо было присоединиться к какому-нибудь конвою, – пробормотал он. – Вполне можно было бы договориться, черт побери. Вот только у кого хватит времени ждать, пока Блейк пошлет своих прихвостней?

Его членистый левиафан загрохотал, словно надвигающееся землетрясение. Он прибавлял скорость, пока не достиг максимальных двенадцати километров в час. Сонары послали сигнал, ожидая возвращения звука, создаваемого гусеницами краулера, и сообщая компьютеру детальный портрет окружающей местности. Поездка к Теневой Черте занимала самое меньшее три часа, а в отсутствие атмосферы, которая могла бы удержать создававшую тень пыль, дорога была каждая секунда. Мешкать он не собирался.

Поездка в очередной раз прошла без происшествий. Добравшись до конца Теневой Черты, он немедленно послал сообщение Блейку, чтобы тот обеспечил тень, и выключил двигатели.

– Опять тебе все сошло с рук, старый ты сукин сын, – пробормотал он себе под нос, откидываясь на спинку кресла и закрывая глаза.

Насчет этой поездки ему нужно было всерьез подумать.

8. Год 3031

Шторм убрал кларнет в футляр. Повернувшись к сидевшему на столе существу, он медленно наклонился, и они соприкоснулись лбами.

С воронопутом следовало вести себя осторожнее – в одно мгновение тот мог выглядеть преданным, словно щенок, а в следующее пустить в ход когти. Эти создания были крайне чувствительны к чужому настроению.

На Шторма никогда не нападали «питомцы». Никогда не предавали его и сторонники, хотя их верность порой выглядела чрезмерной.

В свое время Шторм тщательно взвесил полезность воронопутов, учитывая их непредсказуемость, и решил, что риск того стоит.

Их мозг цепко удерживал все события последнего часа. Шторм мог телепатически прочитать их память, соприкоснувшись лбами. Способность к запоминанию и телепатии, похоже, стала частью их адаптации к постоянной жизни в тени.

Воронопуты непрестанно рыскали по крепости. Не знавшие об их способностях люди Шторма ничего не скрывали. Эти создания снабжали его намного большей информацией, чем любая система подслушивающих устройств.

Он обзавелся ими во время встречи с Ричардом Хоксбладом на Сломанных Крыльях. С тех пор к его осведомленности относились с суеверным страхом, и он поощрял подобное мнение. Легион был продолжением Шторма, проявлением его воли, и ему хотелось, чтобы тот воспринимался как его часть.

Но, несмотря на всю осведомленность, некоторые его люди не прекращали совершать поступки, из-за которых возникала необходимость в ящерах.

Он никогда не боялся прямой измены. Его сторонники были обязаны ему жизнью. Преданность их порой граничила с фанатизмом, но все, что они делали, шло ему во благо.

За двести лет он смирился с превратностями человеческой натуры. Каждый считал себя окончательным авторитетом в управлении вселенной. Таково было неизменное последствие человеческой эволюции.

Шторм спокойно их поправлял. Ему не были свойственны гнев и ярость. Как он обнаружил, легкое неодобрение порой приводило к лучшим результатам, чем самый суровый выговор.

Разум его захлестнули образы и диалоги, хранившиеся в мозгу воронопута. Он выбрал из потока фрагменты, которые его интересовали.

– Проклятье! Опять они за свое.

Что-то подобное он подозревал уже давно. Его сыновья, Бенджамин, Гомер и Люцифер, всегда тайно замышляли уберечь старика от его причуд. Почему они так ничему и не научились? Почему они не могли быть как Торстон, его старший? Торстон, может, и не отличался особым умом, но во всем слушался отца.

Или, еще лучше, – почему они не могли быть как Масато, самый младший? Мыш был не просто умен, – возможно, он превосходил любого в их семье.