Вернуться по следам

Я отодвинула чашку, сказала Зосе «спасибо» и на негнущихся ногах отправилась в детскую. Змеи ползали под пижамой, вываливались из рукавов, но я помнила (спасибо Онищенке), что стряхивать их нельзя – все сразу поймут, что я псих.

От этой мысли я чуть не заорала, даже пришлось зажать рот рукой: точно, я псих, они же хитрые – это я тоже знала. И я теперь – хитрый псих.

В висках стучало, я с отчаянием думала: что же делать, что же делать?

Папа уехал в командировку и должен был вернуться дня через два. Надо было дотерпеть. Хо-хо, ну уж терпеть-то я умела – люди, выцарапывавшие меня у смерти, все время приговаривали «ну потерпи, потерпи», когда делали мне уколы, поили отвратительными лекарствами, держали в парилке, где совсем никак нельзя было дышать.

Я приободрилась – ровно до того момента, как откинула одеяло, чтобы убрать постель (я была «работящей» девочкой – сама убирала постель и игрушки, одевалась, чистила свои башмачки – Зося учила меня).

Их были сотни – гладких, скользких, шуршащих гадов. Они не бросались на меня – просто шевелились поблескивающей, наводящей ужас массой под одеялом, все известные мне змеи – вот гюрза, вот аспид, вот древесная змея, а вот уж совсем какие-то омерзительные твари, похожие на огромных дождевых червяков, – розовые, полупрозрачные, с головами как у куфий.

Мне снова пришлось немножко посидеть на полу, зажав руками рот.

Накатывала паника – ужас, липкий, тягучий и противный, как холодный кисель. Хотелось орать, кататься по полу, стряхивать с себя всю эту гадость.

Я с трудом перестала скулить и начала дышать, как учил папа, – быстро-быстро.

Кошмар отступил.

Они же меня не трогают, думала я, стараясь быть рассудительной, ну и пусть себе. Ничего страшного, ничего… Надо придумать с одеждой только и…

Я не знала, что «и», поэтому решила начать с правильной одежды.

Сделав глубокий вдох, как ныряльщик, и взяв для храбрости свой зеленый пластмассовый меч, я полезла в шкаф. Надела майку с длинными рукавами на резинке, натянула по самые подмышки синие колготки, нашла даже прекрасную и нужную вещь – связанную из разноцветных ниток шапочку с ушками, завязывающимися под подбородком.

– Это что же ты нарядилась, как дурочка? – всплеснула руками Зося. – Ты на улицу в этом идти собираешься?

– Я – рыцарь. Королевский страж. Видишь, у меня меч и шлем, – сказала я, указывая на шапочку. – Я не пойду со двора, Зося, не беспокойся. Просто поиграю. – И выскользнула на улицу.

Во дворе оказалось еще хуже, твари были под крыльцом, в траве, лениво ползали по ступенькам крыльца. Мне негде было спрятаться, во всех моих любимых укрытиях копошились змеи – в собачьих будках, на голубятне и даже на ветках моей яблони. Они тяжело шлепались оттуда мне на плечи, и я поспешила убраться обратно в дом.

– Знаешь, Зось, я лучше почитаю, – сказала я, а Зося заворчала:

– Опять будешь глаза ломать целый день… Ну, как знаешь…

В кабинете у отца было пусто, тихо и пахло папиным одеколоном. На спинке кресла висел старый отцовский свитер, я уткнулась в него носом и совсем уже почти расплакалась, но тут из горловины вылезла большущая змея, и я отшатнулась.

Забравшись на подоконник – относительно безопасное место, – я попыталась читать, но ничего не получалось – между строчками мне мерещились змеиные головы, и я стала рисовать в блокноте маму, папу, себя с красным шариком, а потом просто писала большими корявыми буквами, страницу за страницей: «МИЛЫЙ ПАПОЧКА, ПРИЕЗЖАЙ СКОРЕЕ, МИЛЫЙ ПАПОЧКА, ПРИЕЗЖАЙ СКОРЕЕ…»

Я пережила обед и даже ужин с мамой, которая встревожилась, увидев меня, стала спрашивать, не заболела ли я, и трогать губами лоб.

– Такая бледненькая… но температуры вроде бы нет… У тебя ничего не болит, Глория? И что ты шапку эту дурацкую нацепила? Тебе холодно? Морозит?

Я уже привычно забубнила про стража короля, но тут Зося меня выручила:

– Она просто по отцу скучает, Ганю, целый день сегодня просидела у него в кабинете.

Мама опустила глаза и сказала, что пора бы мне спать.

Я внутренне сжалась – под одеяло я бы не полезла ни за что, я не могла, это было слишком.

Пожелав маме спокойной ночи, я метнулась к себе и вытянулась солдатиком поверх одеяла.

Когда пришла Зося, я объяснила ей, что страж короля должен быть всегда начеку, поэтому я буду спать одетой и с мечом.

Я довольно часто придумывала разные глупые игры, и Зося не удивилась. Посетовав на мое упрямство, она накрыла меня своим платком и легла спать.

Я лежала, смотрела в темноту и слушала Зосино дыхание – ждала, пока она уснет. Змеи под платком ползали по ногам, обвивали лодыжки, и я, чтобы отвлечься, стала думать о том, что врать, оказывается, очень легко, что любого можно обвести вокруг пальца. Наверное, поэтому люди и придумали, что врать – нехорошо. Просто чтобы обезопасить себя – кому охота быть обманутым? Тут мне стало очень горько, я подумала, что папа уж никак не похвалит меня за вранье…

«А что мне было делать, что? – мысленно восклицала я. – Они же отдадут меня в дурдом, если я скажу все как есть, а я не хочу…»

Онищенку привезли в больницу жена и брат. И Зося с мамой отвели бы меня, все люди так поступают с психами, даже близкие. Но не папа. Папа никому меня не отдаст, он меня вылечит. Вот пусть только приедет…

Надо быть осторожной, не плакать, не кричать, не выдавать себя. Дождаться.

Странное дело, ведь никто из родных не обижал меня, а я росла скрытной и осмотрительной, как лисица. Может быть, плохие гены? Отец мой, несмотря на то что жил с размахом, да и повеселиться любил, был человеком расчетливым, хладнокровным и временами безжалостным. Его любили, но и побаивались, а свой «нехороший» взгляд я унаследовала именно от него. Обычно шумный и веселый, за карточным столом папа был спокоен и сдержан, никогда не показывал ни огорчения, ни радости от результатов игры. Что такое «покер-фейс», я знала с раннего детства, хотя в карты играть он меня так и не научил.

Зося задышала ровно, и я, выждав некоторое время, сползла с кровати и на цыпочках прокралась в отцовский кабинет. Там стоял большой кожаный диван, гладкий, без всяких подушек и пледов, змеям негде было спрятаться. Да и вообще – в папином кабинете было как-то спокойнее.

Единственная проблема – на диване спала Тиффани, вторая «папина собака». Она, как и Рекс, не подпускала к себе никого, кроме отца, а меня так и вовсе терпеть не могла, даже один раз укусила за нос.

Когда я подошла к дивану, собака тихо зарычала.

– Фани, пусти меня, пожалуйста, – шепотом попросила я, – здесь много места, я тебе не помешаю…

Но Тиффани вскочила и зарычала громче.

Я села на пол и оперлась о диван лбом. У меня не было сил вернуться в детскую, вокруг в темноте шелестели невидимые гады, и мне все труднее было убедить себя в том, что это просто морок. Вот сейчас Фани поднимет лай, разбудит маму, Зосю, а я не могу больше врать и пропаду.

– Собаконька, пожалуйста, не шуми, – шептала я, едва сдерживая слезы, – я устала, Фани, мне страшно, мне так страшно… Пусти меня, пожалуйста, я полежу тут в уголочке совсем тихо…

Собака вдруг перестала рычать, заскулила, завиляла хвостом, потом спрыгнула на пол, поставила легкие лапки мне на грудь и облизала лицо.

Я вскарабкалась на диван, забилась в угол, а Фани легла рядом.

– Фаничка моя хорошая, – шептала я, поглаживая собаку, – ты же меня защитишь, да? Не подпустишь их ко мне? Ты же императорская собака, они тебя испугаются, не посмеют подползти…

Фани беспокойно поскуливала, поворачивая ко мне круглую глазастую мордочку, чтобы лизнуть в нос.

Они такие, эти собаки. Могут тебя не любить, но если уж совсем беда, всегда помогут.

С Фани было легче. Я зарылась лицом в ее длинную шелковистую шерсть и уснула.

Во сне кошмары не мучили меня, они дожидались там, снаружи.

Проснулась я от холода – Тиффани была маленькая, легкая, как пуховка, и не смогла согреть меня.

Я открыла глаза и увидела их – змеи были на столе, в креслах, среди книг. Но по мне и по собаке они не ползали.