Вернуться по следам

– А что ж… – Та поджала губы. – Вера все одно наша, христианская.

– Что ж ты, корова старая, крещеного младенца от некрещеного не отличаешь? А еще профессионал! – Папа сунул меня в руки Захарьевне как вещь. – Иди работай!

Старуха плюнула ему под ноги, потом, смерив маму взглядом так, что та невольно поежилась, сказала:

– Ты, что ли, мать? Со мной пойдешь! – и направилась к дому.

– Лучше я, – дернулся папа.

Старуха вернулась, ткнула папу скрюченным пальцем в плечо:

– Ты, барбосяка москальська, чув, шо я сказала? Только мать, это наши женские дела, и не суйся, а то прокляну!

– Ладно-ладно, – отец поднял примирительно руки, – не серчай, погорячился я. – Свистнул собаку и пошел к машине, хлопая себя по карманам и бормоча: – И чего ж я, дурак, не курю? Так иногда покурить надо – а я не курю…

Пол в хатке был деревянный, натертый воском, с пестрыми половиками. Была печка-мазанка, посреди комнаты стоял небольшенький топчанчик, покрытый простыней – как в больнице, подумала я. Были еще иконы в углу, под потолком сушились травы, а у окна как дурак среди всего этого стоял обычный письменный стол, покрытый аляповатым, расшитым золотом платком. На столе лежала раскрытой какая-то старая книга, рядом с ней – две пары очков в грубой черной оправе.

Старуха указала маме на стул у двери, меня усадила на топчанчик.

– А ты бойкая деваха, – сказала она мягко, снимая с меня шапочку и сандалики.

– Извините, что нагрубила. – Я опустила голову.

– Прощаю на первый раз, – усмехнулась старуха, погладив меня по голове. – Не плачешь, а батько твой сказал, что напугал тебя кто-то. Как же так?

– Уже плакала, – я опустила голову еще ниже, – когда папа приехал…

– Ага. – Старуха взяла мое лицо в ладони и посмотрела на меня лукаво. – И правда, поплакала – и будет.

Глаза ее, когда-то голубые, были теперь совсем светлыми и прозрачными, как вода. В контрасте с темным от загара лицом это было даже страшновато – как будто смотришь на хищную птицу. Но я почему-то не напугалась, а успокоилась и спросила доверчиво:

– Бабушка, вы мне поможете? Папа сказал, что вы – волшебница…

– Никакие мы не волшебницы, но кое-чего можем. Ты ложись, дитятко, закрой глазки.

Я послушно вытянулась на топчанчике, а старуха раздула огонь в печи, бросила туда связку сухих трав и поставила котелок. Потом взяла банку с водой и травяной веничек, позвала маму и велела ей ходить вокруг меня, молиться и разбрызгивать веничком воду.

– Но я не умею молиться, – испуганно сказала мама.

– Молись как умеешь, – хмыкнула старуха, а сама принесла котелок и железную мисочку с воском и стала этой мисочкой надо мной водить, что-то бормоча.

Я лежала с закрытыми глазами, чувствовала тепло, исходящее от ее рук. Запахи тлеющих трав, воска, воды и деревянного пола сплетались в странную, печальную мелодию, похожую чем-то на музыку Глюка (ну извините, я без намеков – кто же виноват, что у него такая фамилия?).

Старуха тронула меня за плечо:

– А ну посмотри сюда. Что ты видишь?

Я с трудом открыла глаза и заглянула в мисочку.

– Змейку. – Я с удивлением посмотрела на старуху. На гладком воске в мисочке был четкий рисунок маленькой змейки.

– Это оно? – Старуха склонилась ко мне, я кивнула. – Ну, полежи еще тогда.

Через некоторое время она снова велела мне смотреть. Воск был весь покрыт изогнутыми линиями – так в книжках рисуют человеческий мозг, но ничего похожего на змей там уже не было.

Старуха покивала, довольная, потом велела маме меня раздеть, а сама подтащила к печке деревянный ушат, в который меня и поставили.

Потом меня поливали водой с лепестками каких-то цветов, старуха опять что-то бормотала и обмахивала меня тем же веничком.

Потом меня, сонную, завернули в простыню, и старуха сказала маме:

– Сейчас уходи. Привезешь мне ее снова через двадцать один день.

Мама хотела меня одеть, но Захарьевна не позволила. Вынесла маленькое серое одеяльце, так меня и несли до машины – запеленатую, как младенец.

Обратной дороги я не помню – спала.

Глава 10

Три недели протекли вполне мирно. На следующее утро после поездки к старухе я нарочно обежала весь дом, заглянула под все одеяла – змеи пропали и страх исчез бесследно. Я даже показывала папе по Брему, какие гады мне мерещились.

Подошло время ехать к старухе снова, папа собирался нас отвезти, но мама отказалась и сама села за руль.

Ехали мы гораздо дольше, чем в первый раз, было жарко, но я не капризничала – мама очень редко водила машину и здорово нервничала.

Старуха возилась на грядке у дома и встретила нас как старых знакомых. Провела в дом, дала напиться с дороги и отдохнуть, подробно расспрашивала маму обо мне – как я ем, да как я сплю, да не кричу ли во сне.

Мама отвечала неохотно – было видно, что Захарьевну она побаивается.

Потом старуха долго водила руками у меня над головой и, помолчав, сказала маме:

– Не пойму я, что с твоим дитем. Страх из нее ушел, порчи нету, а в голове – как взрыв какой-то черный. Хворая она у тебя.

Мама с готовностью закивала и стала рассказывать, как я болею все время, и даже заплакала.

Старуха нахмурилась:

– Ну, будет, не реви. Про эти ее болячки знаю, Генрих не раз ко мне приезжал, совета просил. Тут другое…

– Что? – Мама подняла на старуху заплаканные глаза.

– Так ото ж, – Захарьевна по-мужски хлопнула себя по колену, – не пойму я. Ладно. Травок заварю сейчас. Пошепчу над ней…

– А как же… Вы же сказали – не знаете, что делать… – растерялась мама.

– Как это – не знаю? – возмутилась старуха. – А обряд закрыть с того раза надо? А после помолимся, – может, и вразумит меня Господь.

Захарьевна раздула огонь в печи, снова набросала туда сухих трав, в ушат на этот раз она тоже положила каких-то травок.