Рассказы

Рассказы
Голиб Саидов

Данный сборник рассказов является первой пробой пера, в котором автор попытался проявить себя в новом жанре литературы. Насколько это ему удалось – судить читателю.

Рассказы

Голиб Саидов

© Голиб Саидов, 2014

© Надежда Велиева, дизайн обложки, 2014

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Сибирская соната

Из цикла «шоферские байки и истории»

Неравный брак понять ещё можно, в то время, как – неразумный…

Деревенского парня из узбекской глубинки, судьба-злодейка забросила за несколько тысяч километров от родного порога. Аж, в самый Иркутск. То ли, служить ему там довелось, то ли ещё по неизвестно какой причине, но угораздило его жениться на самой что ни на есть коренной молочной сибирячке, «забросив свой якорь» среди таежных лесов России.

Однако, ностальгия, как известно, штука весьма коварная и довольно часто – болезненная. Особенно, когда тебя окружает всё чужое: и язык, который так и не удалось освоить до конца, и люди, со своими странными обычаями, другим укладом жизни, и уж, тем более, сама природа.

Прожив в этих краях с десяток лет, Садриддин так и не сумел свыкнуться ни с людьми, ни с тайгой.

Единственной ниточкой – лучиком света в темном царстве, связывавшим его с родным домом – являлись две затертые кассеты с записями любимых узбекских музыкантов-исполнителей – классиков советского Востока. Всякий раз, по окончании рабочего дня, Садриддин уединялся в маленьком сарайчике, расположенном недалеко от дома, где, включив на «полную катушку» старенький магнитофон, лил горькие слезы, предаваясь воспоминаниям былой молодости и оплакивая свою горькую участь.

Как это ни странно, но русские песни также, порой, находили свое место в разборчивом репертуаре несчастного страдальца. К примеру, из творчества В. Добрынина.

– …Не сыпь мне соль на рану, она ещё боли-и-т! – подвывал он в такт певцу и композитору, растягивая на восточный манер концовку куплета известной песни.

В такие минуты, Людмила – жена Садриддина – готова была его задушить. Однако, хорошо изучив характер своего (в общем-то, кроткого) благоверного, в самый последний момент, благоразумно удерживала себя от праведного гнева, стараясь переключиться и занять себя какой-либо работой по хозяйству.

Любви, как таковой, давно уже меж ними не было. Да и была ли она вообще? Трудно сказать. Так, какая-то непонятная привязанность и… некая жалость, непонятно – к чему или кому. И ещё, наверное, человеческий долг. По отношению к семье, к детям. Тот самый, что по обыкновению принят во многих чрезвычайно простых семьях.

Энергичная и бойкая по натуре Людмила, с ранних лет привыкшая к физическому труду и не избалованная чудесами современной техники, довольно быстро справлялась с домашними делами.

Наконец, наладив ужин и накрыв на стол, оборачивалась в сторону сарая:

– Сашка! – зычным голосом звала она своего супруга. – Ну, хватить уже скулить! Иди, давай: ужин стынет!

Садриддин неожиданно вздрагивал, заслышав её голос, «опускался на землю» и нехотя плёлся к дому…

Неизвестно, сколь долго ещё продолжалось бы это установившееся течение серых будней, если бы, в один из дней, тишину их дома не нарушил рокот старого КамАЗа, с узбекскими номерами на борту. Вначале, Садриддин не поверил своим глазам, сочтя за галлюцинацию столь знакомое до боли сочетание букв на номерном знаке. Но, когда машина остановилась буквально в трех шагах от него, и из кабины соскочил на землю «шоколадный» шофер в тюбетейке, он от волнения потерял дар речи, застыв, словно статуя, на месте.

Очередной рейс моих братьев лежал через Иркутск. Волею случая, на короткое время им доведется задержаться и быть гостями Садриддина и его жены.

Излишне, наверное, говорить о том, как обрадовался этой случайной встрече хозяин дома. Приезд моих братьев, явился для него таким же чудом, каким, в свое время, для Робинзона показался корабль с англичанами на борту, приставший к необитаемому острову. Он преданно смотрел в глаза своим «спасителям» и заворожено внимал узбекской речи, в упоении раскачиваясь из стороны в сторону и сладостно причмокивая языком.

В первую очередь, Садриддин счел необходимым поинтересоваться – есть ли у земляков какие-либо новые кассеты и получив утвердительный ответ, обезумел от счастья. Затем, выяснив, что гости вынуждены задержаться на неделю, уговорил их поселиться у себя. На радостях, он в первый же день закатил праздничный ужин, на котором и познакомил своих сородичей со всем своим семейством.

Его верная «Пятница» также была искренне рада друзьям мужа, видя, как тот ожил и преобразился: в последний раз улыбку на лице своего «Сашки» она видела в тот день, когда они поженились.

В гостях Людмиле импонировало всё: и скромность, и деликатность, и удивительная образованность, столь несвойственная её мужу. Но более всего, её покорил их добродушный юмор, который выражался в подтрунивании над новоиспеченным «сибиряком», сопровождавшийся тонкими ироническими подколами и намёками. Последнее обстоятельство настолько расположило хозяйку, что уже буквально через час небольшим, не осталось и следа от сдержанных жестов и былой скованности. В лице таких же, как и её собственный муж, восточных людей, она обрела столь необходимую ей моральную поддержку и была безумно рада судьбе за то, что та послала ей таких благодарных слушателей. Наконец, она могла выплеснуть им свою наболевшую душу, которую уж, кто-кто, а они поймут.

– Господи! Как я устала от него, Генка, если б ты только знал! – в сердцах обронила Людмила, едва лишь супруг, торопливо схватив подаренные ему гостями новые кассеты, встал из-за стола и поспешил в сторону сарая.

Ганижан понимающе улыбнулся:

– Ничего не поделаешь: ностальгия…

– Да какая к черту ностальгия? – не выдержала хозяйка. – Вот, к примеру, взять вас с Шуриком (так, неожиданно, она окрестила Шухрата): образованные, начитанные ребята, знаете не только свою историю, но и нашу. Я даже столько не знаю! – созналась Людмила, окончившая некогда с трудом районную восьмилетку, и продолжила: – одним словом, с вами есть о чём поговорить. А этот… – кивнула она головой в сторону сарая. – Ни сам толком не выучился русскому, ни меня своему так и не научил! Дети, и те не знают – как его называть…

– А ты попробуй, сама с ним поговорить. – рискнул посоветовать Шухрат. – Расспроси его, по-хорошему, полюбовно…

– Да какой, там… – безнадежно махнула рукой хозяйка. – Он, ведь, окромя своего магнитофона, ни черта и слушать не желает.

И, повернувшись к Ганижану, в отчаянии выдала:

– Вот, веришь – нет, Генка: как заведет свою нудную шарманку, так мне, хоть вешайся… ну прямь, стирать охота! Вот, честное слово!

Гости не выдержали и расхохотались. Людмила тоже расплылась в широкой улыбке: ей было приятно, что она доставила хорошим людям удовольствие.

Выросшая под Иркутском, в провинциальном поселке, посреди русской бескрайней тайги и воспитанная на советской попсе, народных песнях и частушках, она особо-то и не задумывалась, что на свете может существовать другая музыка, другая культура. Выйдя замуж за своего Сашку, она выучилась только одному – тихо ненавидеть узбекскую классику. Она ревновала к ней собственного мужа. Эти протяжные и нудные – как ей казалось – звуки, способны были довести до исступления любого нормального человека. Они отнимали у неё законного супруга, а потому Людмила уже никогда не смогла бы воспринять эти мелодии иначе. Они являлись виновницей их семейного разлада. И осознание этого факта наводило гостей на горестные размышления.

Вскоре, со стороны сарая прибежал довольный Садриддин и, ласково взглянув на Людмилу, протянул ей магнитофон:

– Лудычка, ты тока паслущай, а? – он считал несправедливым не поделиться такой божественной музыкой с любимой: пусть она знает, что на свете существует настоящая мелодия, которая не может не затронуть любящее сердце.

– Ай, отстань ты! – попыталась она отмахнуться, состроив на лице хмурое выражение, но, перехватив взгляд моих братьев, не выдержала и расхохоталась, загробастав в охапку своего тощего, но жилистого мужичонку. – Нет, ну вот что с ним поделать?! – как бы оправдываясь перед гостями, произнесла хозяйка и, не стесняясь, чмокнула его по матерински в лоб.

Садриддин несколько растерялся от такого неожиданного проявления чувств и укоризненно посмотрел на жену: столь откровенные сцены явно противоречили понятиям и нормам его морали и могли обидеть гостей. Но, кинув короткий взгляд на братьев и убедившись, что всё нормально, он вмиг успокоился и даже вскоре сам обнял за талию свою супругу…

Близилась к завершению последняя ночь пребывания земляков в гостеприимном доме. Гости и хозяева уже успели за короткое время настолько сдружиться и проникнуться взаимными симпатиями, что расставание казалось тяжелым экзаменом для обеих сторон.

Назавтра, братьям предстояла поездка далее, на север, через Братск к Усть-Илимску, а потому необходимо было сосредоточиться перед дорогой и собраться с мыслями. Однако, уснуть никак не удавалось. Сколько бы Ганижан не заставлял себя отвлечься, но мысли невольно возвращали его к этой удивительной паре.

«Что могло заставить, встретиться на такой огромной планете, таких, казалось бы, совершенно непохожих и разных по характеру людей? – размышлял он, глядя в окно на безжизненные звезды, в бесчисленном количестве раскинутые по бездонному небу. – Вероятно, вот точно так же, всматривается в эту темную бездну несчастный Садриддин, выискивая на небосклоне знакомые созвездия и мысленно представляя лежащим себя на деревянном тапчане, расположенном посреди большого огорода, в родном кишлаке Жондор. Где-то, совсем рядом, в арыке протекает прохладный ручеек, в котором остужается сорванная накануне с бахчи огромная мирзачульская дыня. Пахнет глиной, соломой и засохшими кизяками. А ещё – тандыром, в котором рано поутру мать начнет выпекать патыр – большие деревенские слоеные лепешки…»

Рано утром, гости завели мотор и стали прощаться с друзьями. На Садриддина невозможно было смотреть без жалости и сострадания. Он весь как-то съежился, осунулся и не проронил за всё время почти ни единого слова. И только после того, как братья, обнявшись по восточной традиции, простились с хозяином и сели в кабину КамАЗа, Ганижан вдруг почувствовал, как плотно прилип к телу влажный рукав рубашки, обильно орошенный слезами Садриддина.

Последнее, что успели зафиксировать братья в зеркале заднего вида, это стоящая посередине дороги странная пара: она – машущая своей легкой косынкой вослед удаляющей машине и он – стоящий рядом с нею, маленький тщедушный человечек в старой выцветшей узбекской тюбетейке.

Впереди лежала узкая лента дороги, ведущая в неизвестность, а за спиною оставалась ещё одна судьба, ещё одна история любви. Такая непонятная, жалкая и несуразная, но оттого и – трогательно щемящая, заставляющая задуматься над многими вопросами мирозданья.

И один в поле воин…

Из цикла «Записки повара»