Дон Хуан

Едва я добрался до гостиницы, дежурный сообщил:

– Вам звонила какая-то девушка. Пять раз за последние пять минут.

– Скажите, что я еще не вернулся. Повторяйте это, сколько бы она ни звонила. – И я разъяснил, что меня преследует некая назойливая особа и что я хочу спать. – А вот если позвонит один господин, итальянец…

Лепорелло не позвонил. Он явился в гостиницу на следующее утро и ждал в холле, пока я спущусь.

– Что вы сделали с Соней? Она разбудила меня бесчеловечно рано и потребовала, чтобы я привез вас к ней.

– Прямо сейчас?

– Сразу после обеда.

Было чуть больше половины двенадцатого.

– Тогда у нас есть время перекусить и побеседовать.

– Да, вполне. Я вас приглашаю. Ну позвольте мне сделать это! Я знаю один итальянский ресторан, где готовят лучшие в мире спагетти.

– Как дела у вашего хозяина?

– У Дон Хуана? Вы имеете в виду Дон Хуана?

– А у вас есть и другие хозяева?

Лепорелло хитро усмехнулся:

– Нет. В данный момент нет. Дон Хуану гораздо лучше. Утром ему сделали переливание крови. Свою кровь, разумеется, предложила Мариана… Бедняжка была так счастлива!.. Она изрекла нечто вроде того, что «если уж нашей крови не суждено смешаться в наслаждении, пусть смешается в несчастье».

– Вот ужас!

– Нет, это трогательно. И даже красиво! Знаете, пожалуй, она стала мне нравиться. Женщина, умеющая так любить, заслуживает счастья.

– Но с Дон Хуаном она вряд ли его найдет.

– А со мной? Обо мне вы не подумали?

– Но любит-то она его.

– Это проще простого – осуществить некую любовную рокировку. Да вы ведь и сами не далее как вчера вечером сумели заинтриговать бедную Соню, пустив в ход театральный эффект, и, должен признать, сделали это весьма ловко. Но для чего? Тоже решили провести рокировку?

Мы дошли до Марсова поля, которое располагалось совсем недалеко от моей гостиницы. Лепорелло кивнул на пустую скамейку:

– Если вам охота поспорить, сядем. Сегодня у меня не то настроение, чтобы прогуливаться. Я чувствую себя не в своей тарелке. Любоваться весенними деревьями у реки – это ваше дело, меня они раздражают. Ненавижу весну, по-моему, так это просто дьявольская выдумка протестантов. В наших средиземноморских странах весны не бывает, не бывает всяких там промежуточных состояний – они только смущают душу, изматывают нервы… Сплошная маета…

– Для меня – нет.

– Ваше дело. Я говорю о себе. Итак, зачем вы подкинули бедной Соне эту приманку? Ну? Вам было мало ее откровений? Из них вроде становится вполне ясно, какими приемами пользуется мой хозяин… И как они вам?

– Совершенное барокко. Зачем столько накручивать? То, чего он добивался два месяца, призвав на помощь Космос, другой бы получил через две недели, без всякой мистики и метафизики. Разве непонятно, что Соня просто созрела…

– Нынче мой хозяин испытывает склонность к барокко, а вот раньше он предпочитал строгую классику. Ну ладно, обстоятельства меняются, и теперь он забавляется собственной виртуозностью. Это артист, ему нравится снова и снова доказывать свое всесилие. Вы когда-нибудь видели скрипача, который на одной струне исполняет Крейцерову сонату и заставляет пианиста аккомпанировать ему на одной клавише? Таков и мой хозяин.

– Подобные вкусы – явный признак упадка. Произведение искусства, в котором на первый план выносятся технические приемы, всегда декадентство: так маскируются бессилие воображения и творческое бесплодие.

Лепорелло расхохотался во всю глотку. Он смеялся так громко, что дамы, которые сидели неподалеку, приглядывая за белокурыми детишками, сердито оглянулись и поспешно встали.

– Ну и чушь вы сморозили. Вы заслужили…

Дамы удалились, а Лепорелло бросил на меня презрительный взгляд.

– Впрочем, заслужить-то вы заслужили, но меня такой вариант никак не устраивает. И мы никогда в жизни не избавимся от Сони! Открою вам секрет: я остановил свой выбор на вас по разным причинам. Мне понравилось ваше увлечение теологией – это обычно характеризует человека с лучшей стороны, а мой хозяин признателен вам за те прекрасные слова, которые вы ему посвятили. Но есть и главный резон. Я так настойчиво навязывал вам свою дружбу и даже открыл большую часть великой тайны, чтобы вы занялись Соней после того, как мой хозяин даст ей отставку. Я твердо полагал, что вы в этом преуспеете.

Я кисло улыбнулся. Сухо поблагодарил его и поднялся.

– Да не обижайтесь, не обижайтесь! – воскликнул он и схватил меня за полу пиджака, стараясь снова усадить рядом. – Не разыгрывайте мне здесь испанские обиды! В конце концов, я и сам стал подумывать о Мариане и надеялся, что вы займетесь Соней. Помилуйте, чего тут обидного? Будто вы сами не начали к ней подкатываться! Соня – прекрасная девушка. Должен признать, таких обычно не бросают, хотя – как правило, ни одна из брошенных моим хозяином женщин такого обхождения не заслуживала. Среди женского племени они были лучшими из лучших. В былые времена любовь Дон Хуана выжигала на их судьбах трагическую печать, теперь нравы не те, да и хозяин мой стал менее торопливым, он куда тщательнее разрабатывает план атаки. Но, одерживая победу – по-своему, разумеется! – он одновременно учит их быть счастливыми и в других руках. Вот в чем, друг мой, смысл его колоссальной творческой силы! Думаете, Соне суждено было бы стать счастливой, не узнай она его? Соня так и осталась бы интеллектуалкой, сухой, как виноградная лоза, – ведь, дожив до двадцати пяти лет, она даже из любопытства не завела интрижки. А теперь? Она словно едва распустившийся цветок, который открывается каплям утренней росы. Представьте, как прекрасен будет ее первый поцелуй. Если вы отказываетесь от нее из-за национальных предрассудков, значит, я в вас ошибся и вы – набитый дурак.

Вот уже несколько минут я видел перед собой Луиса Мехиа из Соррильи[7 - Соррилья-и-Мораль, Хосе (1817–1893) – испанский поэт и драматург, автор драмы «Дон Хуан Тенорио» (1844).], говорившего: «Невозможно, чтобы вы ее оставили…» Кажется, я продекламировал строчку вслух.

– Ну, это же разные вещи, – сказал Лепорелло и подкрепил свои слова гримасой отчаяния. – Вы, испанцы, просто невыносимы. Послушайте, друг мой, когда дела принимают такой оборот, их либо доводят до последнего, трагического предела – как поступил мой хозяин, – либо отходят в сторону.

– А при чем тут ваш хозяин?

– Вы коснулись темы, где вопросы теряют смысл и звучат нелепо. Если вы чувствуете себя доном Луисом Мехиа, то имеете дело с Дон Хуаном; если остаетесь самим собой и пытаетесь разобраться в ситуации, в которую по своей же воле впутались, то кто, если не мой хозяин, все это завертел?

Он мягко похлопал меня по спине. Я смущенно понурил голову.

– Ладно. Не переживайте. Вы просто дурно сформулировали вопрос, пытаясь, по сути, подобраться совсем к другой проблеме. К какой же?

– У меня только один вопрос: кто ваш хозяин?

– Дон Хуан Тенорио.

– Чушь!

– Но если он не Дон Хуан, то кто же тогда?

– Обычный донжуан.

– Ох, не верю, не верю я подражателям, и вы не верьте.

– Бывают люди одного типа, и они отнюдь не подражают друг другу, они причастны общей идее.

– Но Дон Хуан – не человеческий тип, это конкретная личность, уникальный характер, совершенно неподражаемый. Те, кого называют донжуанами, – вульгарная подделка, они гоняются за юбками, им важно только количество побед. Ведь вы сами убедились, друг мой: чтобы быть тем, кто он есть, и реализовать себя в высшей степени, моему хозяину не нужно прибегать к некоторым крайностям.

– Он просто не может.

– Ему просто не нужно.