Он неторопливо качает головой. Все его действия неторопливы и обдуманны. В девяносто лет нельзя ничего оставлять на авось.
Но вдова не из пугливых. Теперь она подносит его пальцы к лицу, как цветы.
– Вытяжка пальмы каламус?
Мирровый пучок – возлюбленный мой у меня; у грудей моих пребывает[6 - «Песнь Песней».].
– Мыло, – бесхитростно отвечает Шими. Умалчивая, правда, откуда ему доставляют это мыло.
– Вы такая кокетка, Анастасия, – замечает вдова Саффрон.
– Всегда ею была, – подтверждает вдова Шульман.
Анастасия Острапова, не боясь показать свое обвитое золотыми цепями черепашье горло, запрокидывает голову и хохочет.
– Для меня не кокетничать значит умереть.
Шими Кармелли пытается вырвать руку из клешни вдовы Остраповой.
– Если я буду гадать вам по картам…
В разгоревшейся шуточной возне карты слетают со стола. Шими Кармелли встает, чтобы их собрать. В его возрасте это смелый поступок. Тщательность, с которой он приподнимает на коленях штанины, прежде чем нагнуться, не проходит мимо внимания вдов. Теперь он восхищает их уже не резвостью, а предусмотрительностью.
Вдова Острапова тревожится, что перемешивание карт дурно повлияет на ее судьбу.
– Они остались ровно в том же порядке, что и были, – заверяет ее он.
– Разве это можно запомнить?
– Я все запоминаю.
Он говорит это не для красного словца. Он и впрямь все помнит.
И много отдал бы, чтобы забыть.
Все пять вдов больше позаботились о своем внешнем виде, чем об удобстве. Все пять сидят за большим круглым столом, с которого удалено все, включая вращающийся круглый поднос, еще четверть часа назад соблазнявший нежирными ребрышками, вареными овощами и китайским чаем. Штатный гадатель ресторана Шими Кармелли должен располагать максимальной площадью для раскладывания карт.
– Какая властность! – шепчет вдова Вольфшейм на ухо соседке.
Это не первое ее посещение китайского ресторана / банкетного зала «Фин Хо» на Финчли-роуд. Ей не хочется, чтобы кто-то решил, что она ходит сюда только ради гадания мистера Кармелли, просто по счастливому совпадению в те вечера, когда она сюда заглядывает, здесь работает он.
Он помнит все ее прошлые появления – где она сидит, что носит, как выдвигает из-под стола ноги и кладет одну на другую с рассчитанной неторопливостью артистки кабаре. Вдова Вольфшейм славится своими ногами.
Ей бы скрещивать и разводить их под музыку, думает Шими Кармелли. Скажем, под Бородина.
В этом нет фаворитизма. Он не питает к Ванде Вольфшейм особенного интереса, он помнит всех вдов по прошлым встречам. Когда вдова Шульман внезапно и обескураживающее неуместно прерывает его гадание на картах словами, что они с ним, как ни странно, знакомы, он отвечает, что продал ей солнечные очки для ее медового месяца более полувека назад. «Вы ничуть не изменились», – галантно говорит он. Вдова Шульман делится своим удивлением от услышанного по очереди со всеми ужинающими. Она славится способностью выражать мимикой все оттенки изумления, но есть опасность, что они близки к исчерпанию.
– Нет, вы представляете?!
– Я даже могу сказать, где вы их купили, – продолжает Шими. – В Стэнморе, на Хай-стрит.
– Вы еще скажите, что помните название магазина!
– Помню: «Шими’с-оф-Стэнмор».
В ее памяти что-то брезжит. Неужели памятливость заразна?
– Неужто тот, с множеством голов?
– Он самый.
– Вы работали в «Шими’с-оф-Стэнмор»?
– Я и был Шими из Стэнмора.
Вдовы ахают. В былые времена этот магазин был у всех на слуху. Так они, во всяком случае, считают.
Одна вдова Маркс в неведении, потому что она из Лидса.
– Как это «с множеством голов»?
– Сначала я намеревался торговать френологическими бюстами, – приступает к объяснению Шими, как будто такие вещи можно объяснить. – Это фарфоровые черепа для прослеживания наших способностей. Наверняка вы видели такие в магазинчиках старья. В свое время это было повальным увлечением. Шутки ради я напяливал на эти черепа очки и панамы. Но потом увлечение прошло, спрос на очки и шляпы вырос, а на черепа упал. В тот раз я продал еще и шляпу вашему мужу, – напоминает он вдове Шульман. – Вам понравилось в Жуан-ле-Пен?
Вдова Шульман потрясенно прикрывает ладонью рот.
– Вот это память! – говорит вдова Вольфшейм. – У вас настоящий дар.
Она снова кладет ногу на ногу. Ее ноги знамениты также звуком, которые издают при перекладывании. Это нечто среднее между шипением и дребезжанием, примерно с таким звуком ползет в знойный день по саду змея.
Все же лучше был бы не Бородин, а Дебюсси.
– У меня патологическая селективная гипертимезия, – говорит он ей. – Это скорее проклятие, чем дар.
– Потому что селективная?
– Потому что патологическая. Некоторые вещи я бы предпочел забыть.
– Все мы предпочли бы забыть некоторые вещи, мистер Кармелли.
– Вы, надо полагать, способны кое-что забыть.
Вдова Вольфшейм жаждет полной ясности.
– Моя память, – говорит она, – в общем и целом хороша.
Не то что у вдовы Шульман.
– Вы помните тот день, когда родились? – интересуется Кармелли.