Мифы Ктулху

Но Хайрам, что верен мне до конца, верит мне и сделал то, что сделает достоянием общества хотя бы часть моей истории. Неделю назад он взломал замок на беспрестанно приотворенной двери и с фонарем в руке проник в мрачные глубины. На плите в нише он отыскал старый пустующий гроб, потускневшая пластина на котором гласила «Джервас». Мне было обещано, что после смерти я возлягу там, на погребальном ложе той гробницы.

Рок, что постиг Сарнат

Есть в земле Мнар необозримое стоячее озеро; ни один ручей не питает его, и ни один не вытекает из него. Десять тысяч лет назад на его берегах стоял могучий город Сарнат, но теперь Сарната не стало.

Говорят, что в незапамятные времена, когда мир еще был молодым, еще до того, как люди Сарната пришли в землю Мнар, иной город стоял у озера, серый каменный город Иб, что был так же стар, как и само озеро, и населен созданиями, неприятными на вид. Весьма странными и уродливыми были они, как и многие другие твари зарождающегося, еще не оформленного мира. Письмена цилиндрических камней Кадатерона говорят, что населявшие Иб создания были зелеными, как воды озера и туманы, стоявшие над ним, пучеглазыми, шлепали толстыми губами, уши их были нелепыми, и они были лишены дара речи. Говорилось также, что они явились ночью с луны, окутанные туманом, вместе с безбрежным озером и каменным городом Иб. Как бы там ни было, доподлинно известно, что они поклонялись сине-зеленому идолу, вырезанному из камня и обликом подобному Бокругу, великой водяной ящерице, перед которым устраивали дикие пляски под растущей луной. В пергаментах Иларнека говорится, что однажды они открыли огонь, и с той поры разжигали костры во время многочисленных церемоний. Но письменных упоминаний об этих созданиях сохранилось немного, так как жили они в глубокой древности, а человечество юно, и его знания о тварях, населявших мир в те дни, весьма скудны.

Прошли миллиарды лет, и в землю Мнар пришли люди: смуглые пастухи с шерстистыми стадами, построившие Траа, Иларнек и Кадатерон на извилистой реке Аи. Некоторые из племен, что были бесстрашнее прочих, продвинулись к озерному берегу и возвели Сарнат там, где земля была богата драгоценными металлами.

Кочевые племена заложили первые камни Сарната недалеко от серого города Иб и немало дивились его обитателям. Но их удивление мешалось с ненавистью, так как они считали, что негоже подобным тварям появляться в мире людей после захода солнца. Их пугали странные серые каменные статуи Иба, вселявшие в них страх своей невероятной древностью. Никто не мог сказать, почему эти твари и эти колоссы пробыли в этом мире так долго; быть может, причиной был покой, царивший в земле Мнар, удаленной от других краев, что пробуждались или погружались в сон.

Чем дольше люди Сарната видели тварей Иба, тем сильнее росла их ненависть, отчасти и потому, что те создания были слабыми; их мягкая, студенистая плоть не могла противиться ни камню, ни копьям, ни стрелам. И настал день, когда молодые воины: пращники, копейщики и лучники двинулись маршем на Иб и убили всех его жителей, сталкивая причудливые тела в озеро длинными копьями, так как не желали касаться их руками. Противные им колоссы из серого камня также были сброшены в воды озера, и они поражались, сколько труда, должно быть, ушло на то, чтобы доставить их сюда из неведомого далека, ведь ни в земле Мнар, ни в соседних краях подобных камней не было.

И ничего не осталось от древнего Иба, кроме сине-зеленого резного каменного идола, обликом подобного Бокругу, водяной ящерице. Его молодые воины забрали с собой, в Сарнат, как символ победы над древними богами и тварями Иба, как знак того, что теперь они правили землей Мнар. Должно быть, ночью, после того, как его воздвигли в храме, случилось нечто страшное, так как над озером видели странные огни, а наутро люди увидели, что идол исчез, и верховный жрец Таран-Иш лежал бездыханный, словно сраженный неведомым ужасом. Перед смертью неверной рукой Таран-Иш успел нацарапать на смарагдовом алтаре знак Рока.

Множество жрецов сменилось после Таран-Иша, но сине-зеленого каменного идола так и не нашли. Друг за другом следовали века, Сарнат достиг небывалого расцвета, и лишь жрецы да старухи помнили, что нацарапал Таран-Иш на смарагдовом алтаре. Торговый путь теперь пролегал меж Сарнатом и Иларнеком, и драгоценные металлы из земных глубин меняли на другие металлы, редкие ткани, украшения, книги, ремесленные инструменты и все предметы роскоши, известные тем, кто селился на берегах извилистой реки Аи, а также в иных пределах. Так расцветал Сарнат, и полнился могуществом, мудростью и красотой, и отправлял войска, чтобы подчинить соседние города, и со временем цари, восседавшие на троне Сарната, стали править всей землей Мнар и многими соседними краями.

Чудом всего света, гордостью всего человечества был великолепный Сарнат. Стены его были сложены из отполированного мрамора, добытого в пустыне, и высота их составляла триста локтей, а ширина семьдесят пять, так что наверху могли разъехаться две колесницы. Их протяженность составляла полных пять сотен стадий, и они обрывались на берегу озера, где насыпь из зеленого камня сдерживала волны, что раз в году необъяснимым образом поднимались на озере в день празднества по случаю разрушения Иба. Пятьдесят улиц Сарната шли от озера к воротам караванов, и еще пятьдесят пересекали их. Их вымостили ониксом, а те, где шествовали лошади, верблюды и слоны, – гранитом. А ворот из бронзы было столько же, сколько и улиц, обращенных к суше, и у каждых стояли фигуры львов и слонов из неизвестной ныне породы камня. Дома горожан были сложены из обожженного кирпича и халкидона, и у каждого был обнесенный стеной сад с прозрачным озерцом. Построены они были с небывалой искусностью: в других городах не было подобных домов, и путники из Траа, Иларнека и Кадатерона поражались высоким, блистающим куполам, порой видневшимся среди прочих крыш.

Но еще чудесней были дворцы, храмы и сады, посаженные еще во времена царя Зоккара. Меньшие из множества дворцов затмевали любой в Траа, Иларнеке и Кадатероне. Были они столь высокими, что, поднимаясь наверх, могло показаться, что ты со всех сторон окружен небом, а когда зажигали факелы, пропитанные маслами Дотура, на стенах разворачивались грандиозные картины, изображавшие царей во главе своих войск, захватывающие и поражающие воображение. Велико было число храмовых колонн из подцвеченного мрамора, покрытых резьбой непревзойденной красоты. В большинстве дворцов полы украшали мозаики из бериллов, лазурита, сардоникса, карбункулов и прочих камней, выполненные столь искусно, что ступавший по ним будто шел по лугу, усеянному редчайшими цветами. Схожим образом были украшены и хитроумно устроенные фонтаны: изящный танец ароматных струй был приятен глазу. Все остальные здания затмевал собой дворец царей Мнара и всех окрестных земель. Трон покоился на припавших к земле золотых львах, а к нему вела лестница со множеством сверкающих ступеней. Он был целиком вырезан из слоновой кости, и никто из живущих не мог сказать, где был добыт столь громадный бивень. Во дворце было множество галерей и амфитеатров, где на потеху царям воины бились со львами и слонами. Когда из могучих акведуков в амфитеатры подавали озерную воду, разыгрывались морские баталии или пловцы сражались со смертоносными глубинными тварями.

Высоко, подобно башням, возносились семнадцать храмов Сарната из многоцветного камня, неведомого в других краях. На целую тысячу локтей вздымался величайший из них – обитель верховных жрецов, живших в роскоши, едва ли уступавшей царской; там собирались толпы, чтобы поклониться Зо-Калару, Тамашу и Лобону, главным божествам Сарната, чьи курившиеся благовониями святилища были подобны тронам властителей. Обрамленные бородами лица Зо-Калара, Тамаша и Лобона казались настолько живыми, что можно было поклясться: сами милостивые боги восседали на тронах из слоновой кости. По лестнице с бессчетным числом циркониевых ступеней жрецы поднимались на самый верх башни, откуда каждый день могли видеть весь город, окрестные равнины и озеро, разгадывали тайны луны, движения звезд и планет, а по ночам наблюдали за их отражением в озерных водах. Здесь они вершили сокровенный древний ритуал, порочащий ненавистного Бокруга, водяную ящерицу, и здесь же стоял смарагдовый алтарь, где рукой Таран-Иша был выведен знак Рока.

Столь же чудесными были и сады, что создал древний царь Зоккар. Располагались они в центре Сарната, занимая большое пространство, окруженное высокой стеной. Над ними был возведен величественный стеклянный купол, сквозь который в ясную погоду светило солнце и были видны луна и звезды, а в ненастье на нем появлялись их сверкающие изображения. Летом в сады нес прохладу свежий, благоухающий ветерок, создаваемый взмахами опахал, а зимой потайные огни поддерживали там тепло, и потому в этих садах всегда царила весна. Ручейки бежали по светлой гальке, разделяя луга и рощицы всех оттенков зеленого, а над ними стояло множество мостов. Многие обрывались водопадами, и многие впадали в озера, покрытые лилиями. Белые лебеди скользили по воде, и пение редких птиц сливалось с мелодией водных струй. На благоухоженных террасах были устроены зеленые площадки, тут и там обрамленные вьющимися стеблями винограда и сладко пахнущими цветами, и стояли сиденья и скамьи из мрамора и порфира. В многочисленных святилищах и молельнях каждый мог отдохнуть или поклониться младшим божествам.

Каждый год в Сарнате устраивалось празднество в честь разрушения Иба, и в этот день было не счесть выпитого вина, песен, танцев и прочих всевозможных увеселений. Великие почести воздавались духам тех, кто уничтожил странных древних тварей, и над памятью о тех созданиях и их божествах глумились танцоры и лютнисты, увенчанные розами из садов Зоккара. Цари смотрели на озеро, проклиная кости мертвецов, что покоились там, под водой. Сперва верховные жрецы не одобряли эти празднества, так как меж ними жива была память о загадочном исчезновении сине-зеленого идола, ужасной гибели Таран-Иша и его последнем предупреждении. И они говорили, что со своей высокой башни иногда видят огни в глубинах озера. Но шли бестревожные годы, и даже жрецы, наконец, стали смеяться, сыпать проклятиями и участвовать в оргиях вместе с пирующими. И в самом деле, не в их ли высокой башне вершился тайный древний обряд поношения Бокруга, водяной ящерицы? Тысячу лет уделом Сарната была роскошь и благодать, и весь мир людской дивился ему и гордился им.

Тысячелетие разрушения Иба отмечалось с немыслимым великолепием. О памятном дне стали говорить еще за десять лет во всей земле Мнар, и когда он был совсем близок, в Сарнат потянулись караваны лошадей, верблюдов и слонов из Траа, Иларнека, Кадатерона и всех городов земли Мнар и окрестных краев. В назначенную ночь под мраморными стенами взметнулись княжеские шатры и палатки путешественников, и на всем берегу слышались радостные песни пирующих. Царь Наргис-Хай в своем пиршественном зале упивался старинным вином из подвалов покоренного Пната, в кругу праздной знати и услужливых рабов. На том пиру подавалось множество необычайных деликатесов: павлины острова Нариэль в Срединном Океане, козлята с далеких гор Имплана, копыта верблюдов пустыни Бназик, орехи и пряности садов Кидатрии, жемчужины омываемого волнами Мтала, растворенные в уксусе из Траа. Подавались бессчетные соусы, приготовленные мастерами поварского искусства со всей земли Мнар, способные угодить любому изощренному вкусу. Но роскошь всех прочих блюд меркла перед невероятными рыбами, пойманными в озере: каждого из этих гигантов подавали на золотом подносе в обрамлении рубинов и алмазов.

В то время как царь со свитой пировали во дворце и дивились главному блюду, ожидавшему их на золотых подносах, празднество продолжалось повсеместно. В башне главного храма веселились жрецы, а в шатрах у городских стен – князья всех окрестных земель. Верховный жрец Гнаи-Ка первым заметил, как в озеро спускаются тени с растущей луны и как мерзкий зеленый туман поднимается к ней от воды, окутывая отвратительным зеленым свечением башни и купола обреченного Сарната. Вслед за тем наблюдатели с башен и на лишенном стен берегу увидели странные огни на воде и что серая скала Акурион, ранее вздымавшаяся над озером, почти полностью скрылась под водой. Все сильнее становился страх, объявший тех, кто видел все это, и князья Иларнека и далекого Рокола приказали разобрать шатры, поспешно удалившись к берегам реки Аи, еще не осознав грядущей беды, но смутно предчувствуя ее.

Ближе к полуночи распахнулись настежь все бронзовые врата Сарната, сквозь которые неслись обезумевшие толпы, словно черная саранча покрывая равнину; так, охваченные страхом, бежали из города все князья и все путешественники. На их лицах лежала печать безумия, порожденная немыслимым ужасом, а с губ срывались столь пугающие слова, что никто из услышавших их не посмел задержаться, чтобы убедиться в их правдивости. Пронзительно кричали те из людей, что в страхе посмели заглянуть в окна пиршественного зала, где вместо Наргис-Хая, царедворцев и рабов теперь было жуткое пляшущее сонмище неописуемых зеленых бессловесных тварей с глазами навыкате, безобразно толстыми губами и нелепыми ушами; в лапах они сжимали украшенные рубинами и алмазами золотые подносы, на каждом из которых горело противоестественное пламя. И все князья, все путешественники, бегущие из обреченного Сарната на лошадях, верблюдах и слонах, вновь бросили взгляд на окутанное туманом озеро и увидели, что великая скала Акурион теперь полностью скрылась под водой.

По всей земле Мнар и окрестным краям разнеслась весть из уст тех, кто бежал из Сарната, и караваны перестали тянуться в этот проклятый город за драгоценными металлами. Уже давно там не ступала нога случайного путника, и одни лишь храбрецы, дерзновенные юноши из далекой Фалоны отважились побывать там; золотоволосые, голубоглазые смелые юноши, подобных которым не рождалось в земле Мнар. Они в самом деле отправились к озеру, чтобы взглянуть на Сарнат, и увидели спокойное безбрежное озеро, серую скалу Акурион, что вздымалась над ним, но от города, которым восхищались и гордились люди всего света, не осталось ни следа. Там, где раньше стояли стены в триста локтей и еще более высокие башни, теперь расстилался лишь болотистый берег, и там, где некогда жили пятьдесят миллионов людей, теперь ползали лишь омерзительные зеленые водяные ящерицы. Ничего не осталось и от рудников, где добывали драгоценные металлы: то был Рок, что постиг Сарнат.

Но оставался наполовину скрытый камышами загадочный идол из зеленого камня; невероятно древний, покрытый водорослями, обликом подобный Бокругу, великой водяной ящерице. Идол сохранили как святыню в верховном храме Иларнека, и впоследствии под растущей луной ему поклонялись во всей земле Мнар.

Факты, имеющие отношение к покойному Артуру Джермину и его семье

Факты, имеющие отношение…

I

Жизнь как таковая отвратительна, и на фоне того, что мы знаем о ней, вырисовываются фрагменты дьявольской истины, что иногда делает ее в тысячу раз омерзительней. Наука уже удручает нас своими потрясающими открытиями, и возможно, в конечном счете послужит полному уничтожению нашего вида – если, конечно, мы действительно можем считаться отдельным видом – так как рассудку смертных не снести еще не разгаданных ужасов, таящихся в ее резерве, если те вырвутся в свет. Если бы мы знали, чем являемся на самом деле, нам следовало бы поступить подобно сэру Артуру Джермину, однажды ночью облившему себя керосином и поднесшему зажженную спичку к пропитавшейся им одежде. Никто не удосужился поместить его обугленные останки в урну или воздвигнуть для него надгробие с эпитафией, так как после его смерти обнаружились некоторые документы и некий предмет, помещенный в ящик, и люди предпочли позабыть о нем. Те, кто был с ним знаком, даже не вспоминают о том, что он некогда числился в мире живых.

Артур Джермин отправился на болота и совершил самосожжение, едва увидев тот предмет, что скрывался в ящике, привезенном из Африки. Именно этот предмет, а не его необычная внешность, стал причиной самоубийства. Многие бы предпочли умереть, нежели выглядеть так, как Артур Джермин, но его, поэта и ученого, не тревожил собственный причудливый облик. Страсть к наукам была у него в крови, ведь его прадед, сэр Роберт Джермин, баронет, был известным антропологом, а его прапрапрадед, сэр Уэйд Джермин, одним из первых исследовал бассейн реки Конго, посвятив тома научных трудов его племенам, животным и предполагаемым памятникам древности. Безусловно, жажда знаний сэра Уэйда была сродни мании; его невероятные гипотезы о существовании белой доисторической конголезской цивилизации подверглись осмеянию, когда была издана его книга «Результаты изучения некоторых регионов Африки». В 1765 году бесстрашного исследователя поместили в дом умалишенных в Хантингдоне.

Печать безумия лежала на доме Джерминов, и люди радовались, что род их немногочислен. На их фамильном древе не было ветвей, и Артур был последним потомком. Кто знает, что бы он сделал, когда прибыл тот предмет, будь все иначе. Джермины всегда отличались своеобразной внешностью – что-то дурное сквозило в ней, и Артуру повезло меньше всех, хотя лица на фамильных портретах задолго до сэра Уэйда отличались благородством. Без сомнения, сэр Уэйд пал первой жертвой недуга, и его дикие рассказы об Африке одновременно служили источником наслаждения и ужаса для его новых друзей. Безумие проявлялось в его коллекции трофеев и образцов, которые не стал бы ни собирать, ни хранить ни один нормальный человек, и еще разительнее в совершенно восточной манере, с какой он держал в заключении собственную жену. По его словам, она была дочерью португальского купца, повстречавшегося ему в Африке, и ей претили английские порядки. В Африке у них родился сын, и она сопровождала его во второй, наиболее длительной экспедиции, как и в третьей, что стала его последним путешествием, откуда она не вернулась. Никто толком не видел ее, и даже слуги не смели приближаться к ней, поскольку она была жестокой и своенравной. Во время своего недолгого пребывания в поместье Джерминов она занимала отдельное крыло, и только муж посещал ее. Попечительность сэра Уэйда в отношении собственной семьи была в высшей степени примечательной; вновь отправляясь в Африку, он не позволил заботиться о своем маленьком сыне никому, кроме вызывающей отвращение чернокожей женщины из Гвинеи. По возвращении, после смерти леди Джермин, он лично занялся воспитанием мальчика.

Но главной причиной, по которой его друзья сочли его психически нездоровым, было то, о чем он говорил, особенно под хмелем. В столь рационалистичный век, как восемнадцатый, образованному человеку не пристало говорить о диких зрелищах и неслыханных картинах под луной Конго, о колоссальных, полуразрушенных, увитых лианами стенах и колоннах затерянного города и о сырых, безмолвных каменных ступенях, ведущих в неизмеримую земную бездну к сокровищницам и необъятным подземельям. Особенно неразумным было то, как исступленно он вещал о живых существах, что могут обитать в подобном месте; о детищах джунглей и богомерзкого древнего города, поразительных тварях, которых даже Плиний счел бы вымышленными; о тех бестиях, что, должно быть, появились, когда высшие приматы заполонили вымирающий город с его стенами и колоннами, подземельями и причудливыми письменами. Более того, вернувшись домой из своего последнего путешествия, сэр Уэйд продолжал вести те же речи с пугающей до дрожи пылкостью, большей частью после третьего стакана, пропущенного в «Голове рыцаря», хвастаясь тем, что обнаружил в джунглях, и тем, как жил среди ужасных руин, о существовании которых было известно ему одному. В конце концов он стал говорить об этих созданиях столь непристойные вещи, что его поместили в сумасшедший дом. Он почти не жалел о том, что оказался в хантиндонгской палате с решетками на окнах, так как ход его мыслей был непредсказуемым. Чем старше становился его сын, тем сильнее он ненавидел свое родовое поместье, пока, наконец, оно не стало вселять в него ужас. Его штаб-квартирой стала «Голова рыцаря», и оказавшись в заключении, он даже испытывал нечто вроде благодарности, считая, что находится под защитой. Спустя три года он умер.

Сын Уэйда Джермина, Филип, был в высшей степени странным человеком. Несмотря на значительное внешнее сходство с отцом, его черты и манеры были столь грубыми, что все его сторонились. Хотя он и не страдал от наследственного умопомешательства, которого многие страшились, но был непроходимым тупицей, подверженным кратким вспышкам неконтролируемой агрессии. Ростом он был невысок, но обладал невероятной силой и ловкостью. Спустя двенадцать лет после того, как он вступил в наследные права, он женился на дочери своего егеря, о котором говорили, что кровь у него цыганская, но даже не дождавшись рождения сына, он ушел служить на флот в качестве простого матроса, и всеобщее отвращение, вызванное его повадками и мезальянсом, возросло еще сильнее. Когда завершилась Американская революция, прошел слух о том, что он нанялся на торговое судно, отправлявшееся в Африку, где заслужил признание команды благодаря своей силе и умению проворно взбираться на большую высоту, и как-то ночью, когда корабль отходил от берега Конго, бесследно исчез.

Наследственные черты семейства, к тому времени уже общеизвестные, необычным и фатальным образом проявились в сыне сэра Филипа Джермина. Роберт Джермин, высокий, вполне приятной наружности, обладал своеобразным восточным изяществом, несмотря на некоторую непропорциональность сложения, избрав путь ученого и исследователя. Он впервые применил научный подход в изучении обширной коллекции реликвий, привезенной его дедом из Африки, прославив родовое имя среди этнологов так же, как его пращуры в среде натуралистов. В 1815 году он сочетался браком с дочерью седьмого виконта Брайтхолма, и впоследствии она родила ему троих детей, старшего и младшего из которых никто никогда не видел из-за их телесного уродства и умственной неполноценности. В попытке избыть горе, постигшее его семью, он искал утешения в трудах и возглавил две продолжительные экспедиции во внутреннюю Африку. В 1849 году его второй сын, Невил, человек весьма неприятный, в ком сочеталась угрюмость Филипа Джермина и заносчивость Брайтхолмов, сбежал из отчего дома с трактирной плясуньей, но получил прощение, появившись спустя год. В поместье Джерминов он вернулся вдовцом с маленьким сыном Альфредом, которому однажды суждено было стать отцом Артура Джермина.

Друзья говорили, что разум сэра Джермина помутился в результате череды этих тягостных событий, но возможно, причиной непоправимого бедствия явились всего лишь некоторые африканские предания. Пожилой ученый собирал легенды племени онга, обитавшего вблизи регионов, бывших предметом исследований его деда и его собственных, в надежде истолковать невероятные истории сэра Уэйда о затерянном городе, населенном странными гибридными созданиями. В записях его предка прослеживалась определенная системность, и можно было предположить, что его воображение распаляли предания местных племен. 19 октября 1852 года в Джермин-Хаус явился этнограф Сэмюэль Ситон с кипой путевых заметок, сделанных во время пребывания среди племен онга, уверенный, что некоторые легенды о городе из серого камня, где жили белые обезьяны и правил белый бог, могут представлять ценность для коллеги. Свой рассказ он, должно быть, сопровождал множеством подробностей, содержание которых навсегда останется тайной, поскольку сразу вслед за этим произошло несколько чудовищных событий. Сэр Роберт Джермин выбежал из библиотеки, где остывало тело задушенного исследователя, и, прежде чем его успели остановить, убил всех своих детей: и блудного сына, и тех двоих, которых никто никогда не видел. Невил Джермин погиб, но сумел спасти своего двухлетнего мальчика, которого также намеревался лишить жизни обезумевший старик. Сам сэр Роберт после многочисленных попыток покончить с собой наотрез отказывался с кем-либо говорить и скончался от апоплексического удара спустя два года, проведенных в заключении.

Сэр Альфред Джермин стал баронетом, когда ему не было и четырех лет, но вкусы его не совпадали с унаследованным титулом. В двадцать лет он стал артистом театра варьете, а в тридцать шесть бросил жену и ребенка, устроившись в бродячий американский цирк. Смерть его была чудовищной. Среди животных, что содержались в цирке, был самец гориллы, отличавшийся необыкновенно светлым цветом шерсти, на удивление кротким нравом и бывший любимцем всей труппы. Это животное очаровало и Альфреда, и нередко они подолгу смотрели друг на друга через разделявшую их решетку. Спустя некоторое время Альфред попросил разрешения дрессировать животное и добился таких успехов, что и публика, и артисты были в восторге. Как-то утром в Чикаго проходила репетиция боксерского поединка между гориллой и Альфредом, и самец ударил его куда сильнее обычного, не только причинив ему сильную боль, но и задев самолюбие начинающего укротителя. Артисты труппы «Величайшего шоу на Земле» предпочитают не вспоминать о том, что случилось впоследствии. Неожиданно для всех сэр Альфред Джермин издал пронзительный, нечеловеческий вопль, обеими руками вцепился в своего незадачливого оппонента, повалив его на пол клетки, и принялся рвать его глотку зубами. Застигнутый врасплох примат недолго медлил, и, прежде чем успел вмешаться более опытный дрессировщик, от баронета остался лишь до неузнаваемости изувеченный труп.

II

Артур Джермин был сыном сэра Альфреда Джермина и безвестной каскадной певички. Когда отец и муж покинул семью, мать поселилась с ребенком в поместье Джерминов, где уже не осталось никого, кто мог бы ей воспрепятствовать. Она имела некое представление о том, как должно воспитывать дворянина, и пустила все имеющиеся скромные средства на то, чтобы ее сын получил как можно лучшее образование. Семейное состояние к этому времени весьма оскудело, и особняк находился в плачевном состоянии, но юный Артур полюбил старинный дом, как и все, что в нем было. Он совершенно не был похож на кого-либо из прежних Джерминов, будучи поэтом и мечтателем. Кое-кто из соседей, еще помнивших истории о том, как старый Уэйд Джермин прятал от всех свою жену-португалку, объявил, что так, должно быть, себя проявила ее романская кровь, но большинство глумилось над его чувствительностью ко всему прекрасному, считая, что в том заслуга его безродной мамаши из мюзик-холла. Поэтическая утонченность Артура Джермина была примечательной еще и потому, что облик его был исключительно грубым. Во внешности многих Джерминов было нечто странное и пугающее, но Артур превзошел их всех. Трудно сказать, на кого он был похож, но его физиономия, лицевой угол и длина его рук обескураживали всех, кто видел его впервые.

Столь отталкивающий облик с лихвой компенсировали его умственные способности и характер. Способный к наукам, одаренный, он был одним из лучших выпускников Оксфорда, и казалось, мог вновь прославить имя Джерминов на поприще науки. Невзирая на поэтический, а не научный склад ума, он пожелал продолжить труд своих пращуров в области африканской этнологии и связанных с ней древностей с помощью чудесной, хоть и пугающей коллекции сэра Уэйда. Живое воображение часто рисовало ему картины доисторической цивилизации, в которую так истово верил безумный исследователь, и сплетало воедино его рассказы о безмолвном городе в джунглях, упоминавшемся в его сумасбродных записях и заметках. Туманные изречения о безымянной, еще не изученной расе гибридов из джунглей пробуждали в нем ужас, мешавшийся с любопытством, и он часто размышлял о возможной подоплеке этих фантазий, ища ответ в более поздних сведениях, собранных по крупицам его прадедом и Сэмюэлем Ситоном среди племен онга.

В 1911 году, после смерти матери, сэр Артур Джермин принял решение во что бы то ни стало добраться до истины. Он продал часть имения, приобрел необходимое снаряжение, собрал экспедицию и отплыл в Конго. При поддержке бельгийских властей он нанял партию гидов, проведя следующий год в землях онга и калири, и то, что ему удалось узнать, превзошло самые смелые ожидания. В одном из племен калири нашелся старый вождь Мвану, обладавший не только хорошей памятью, но и незаурядным интеллектом, а кроме того интересом к древним преданиям. Этот старик подтвердил все, что было известно Джермину из рассказов и записей прадеда, изложив и свою версию легенды о каменном городе и белых обезьянах в том виде, в каком она передавалась из поколения в поколение.

Мвану утверждал, что ни города из серого камня, ни гибридных созданий больше не существует, так как много лет назад их уничтожили воинственные нбангу. Воины этого племени разрушили большинство зданий, убивая все живое, и похитили мумию богини, ради которой и совершили свой набег; этой богине поклонялись странные создания, и в Конго считали, что в этой белой человекообразной обезьяне воплотилась та, что когда-то правила ими. Мвану не знал, что собой представляли те, кто населял город, но считал, что именно они возвели его. Не сумев прийти к какому-либо заключению, Джермин все же записал красочную легенду о мумии богини.

В ней говорилось, что повелительница обезьян стала женой великого белого бога, явившегося с Запада. Они долго правили городом вместе, но после рождения сына покинули те края втроем. Позднее бог вернулся вместе с женой, и когда она умерла, забальзамировал ее тело, выставив на обозрение в каменном храме, где ей поклонялись. Затем он снова оставил город. У этой легенды имелось три различных продолжения. Согласно первому, мумия белой богини стала символом власти, который жаждали заполучить племена. Именно по этой причине ее похитили нбангу. Во втором варианте белый бог вернулся, чтобы умереть у ног священной мумии своей жены. Третья же версия гласила, что в город явился их сын, возмужав, либо став обезьяной, либо став богом, ничего не зная о своем происхождении. Воистину, воображение чернокожих не знало границ, придав совершенно фантастический колорит и без того нелепой легенде.

Теперь Артур Джермин окончательно уверился в том, что описанный сэром Уэйдом город в джунглях действительно существует, и потому не удивился, когда в начале 1912 года обнаружил то, что от него осталось. Город был много меньше, чем говорилось в легендах, но по разбросанным повсюду каменным блокам можно было судить, что это не просто туземная деревня. К сожалению, на камнях не удалось найти следов древней письменности, и малочисленность экспедиции не позволяла как следует расчистить найденный проход в подземелье, упоминавшееся сэром Уэйдом. О белых обезьянах и мумии богини говорили со всеми вождями племен, обитавших в той местности, и оставалось лишь убедиться в правдивости слов старого Мвану, спросив об этом кого-то из европейцев. Господин Верхерен, бельгийский торговый агент в фактории Конго, был уверен в том, что сможет не только найти, но и заполучить мумию богини, о которой он слышал, так как некогда могучие нбангу теперь присягнули на верность королю Альберту, и нетрудно было убедить их расстаться с некогда похищенным жутким божеством. Отплывая в Англию, Джермин торжествовал при мысли о том, что через несколько месяцев завладеет бесценной этнологической реликвией, подтверждающей самые дикие из историй его прапрапрадеда, во всяком случае те, что ему доводилось слышать. Быть может, жители окрестностей Джермин-Хаус от своих предков знали и куда более невероятные истории, которые рассказывал сам сэр Уэйд, сидя в кругу слушателей за столом в «Голове рыцаря».

Артур Джермин терпеливо дожидался посылки от господина Верхерена, усердно изучая записи своего безумного предка. Он начал ощущать свою схожесть с сэром Уэйдом и принялся разыскивать сохранившиеся упоминания о его личной жизни в Англии и африканских похождениях. О его таинственной затворнице-жене ходило немало слухов, но не осталось ни единой вещи, способной подтвердить, что она действительно жила в родовом поместье. Джермин, мучимый вопросом, как и зачем нужно было стирать все следы ее пребывания здесь, решил, что виной тому стало помешательство ее мужа. Он вспомнил, что про его прапрапрабабку рассказывали, будто она была дочерью португальского купца, жившего в Африке. Без сомнений, от него она унаследовала рациональность мышления и была прекрасно знакома с нравами Черного Континента, пренебрежительно относясь к россказням мужа о жизни внутри материка, чего последний при своем нраве никак не мог ей простить. В Африке она умерла; должно быть, туда ее потащил муж, намеревавшийся доказать правоту своих слов. Предаваясь подобным размышлениям, Джермин не мог скрыть улыбки при мысли об их бессмысленности, так как со времени смерти его загадочных предков минуло уже полтора века.

В июне 1913 года от господина Верхерена он получил письмо с извещением о том, что мумия богини найдена. Бельгиец заявлял, что это совершенно невероятная находка и лишь специалист был способен ее классифицировать. Только ученому было под силу определить, к какому виду отнести покойную: человеку или человекообразной обезьяне, и дело весьма затруднит плохое состояние реликвии. Время и климат Конго не щадят мумии, особенно если бальзамированием тела занимается дилетант, что и демонстрирует данный пример. На шее существа на золотой цепочке был пустой медальон с выгравированным гербом, несомненно принадлежавший какому-то злосчастному путешественнику до того, как его забрали нбангу и украсили им богиню. Описывая черты лица мумии, господин Верхерен позволил себе весьма экстравагантное сравнение, а точнее, в шутку заметил, что оно поразит его корреспондента, но его научный интерес к находке значительно превосходил легкомыслие, чтобы попусту тратить слова. По его словам, упакованную надлежащим образом мумию следовало ожидать спустя месяц после получения этого письма.

Днем третьего августа 1913 года ящик с предметом был доставлен в Джермин-Хаус и немедленно перенесен в большую залу с коллекцией африканских экспонатов, добытых сэром Уэйдом и Артуром. О том, что случилось позже, можно судить по рассказам слуг, а также находкам и записям, изученным впоследствии. Наиболее полным и последовательным представляется рассказ престарелого дворецкого Соамза. По словам этого заслуживающего доверия человека, перед тем, как открыть ящик, сэр Артур Джермин отослал всех присутствующих прочь и, судя по стуку молотка и стамески, незамедлительно взялся за дело. На какое-то время все стихло; Соамз не мог сказать, как долго стояла тишина, но меньше чем через четверть часа раздался ужасный крик; несомненно, голос принадлежал Джермину. Вслед за этим Джермин выбежал из залы и бросился ко входной двери столь поспешно, будто по пятам за ним гналось нечто ужасное. Лицо его, и в минуты покоя не отличавшееся приятным выражением, чудовищным образом исказилось. У самых дверей он застыл, словно вспомнил о чем-то, и кинулся назад, к ведущей в подвал лестнице. Ошеломленная прислуга ожидала, что хозяин вот-вот снова появится на ее ступенях, но его все не было. Из подвала до них донесся сильный запах керосина. Когда стемнело, скрипнула дверь, ведущая из подвала во двор, и помощник конюха увидел, как Артур Джермин, облитый керосином с ног до головы, оставляя за собой сильный запах горючего, прокрался во двор и исчез во мраке, направляясь в сторону окружавших поместье болот. Всеобщий ужас достиг предела, когда они увидели, чем все завершилось. Во тьме вспыхнула искра, разгорелось пламя, объявшее живой факел, и взметнулось до небес. Таков был конец дома Джерминов.

Главная причина, по которой обугленные останки Артура Джермина не стали предавать земле, крылась в том предмете, что находился в ящике. Мумия богини, и без того имевшая отвратительный вид, частично разложившаяся, изъеденная, вне всякого сомнения, принадлежала к неизвестному виду белых человекообразных обезьян, с редким, нехарактерным для описанных приматов волосяным покровом, и поражала своей гнусной схожестью с человеком. Не стоит приводить здесь всех омерзительных подробностей; лишь две из них столь резко бросаются в глаза, что достойны упоминания, поскольку ужасающе точно совпадают с некоторыми из заметок сэра Уэйда Джермина об африканских экспедициях и конголезскими легендами о белом боге и повелительнице обезьян. Вот в чем их суть: герб на золотом медальоне, покоившемся на шее существа, был фамильным гербом Джерминов, а шуточное предположение господина Верхерена, описывавшего иссохшее лицо мумии, касалось не кого иного, как ранимого Артура Джермина, прапраправнука сэра Уэйда Джермина и его безвестной жены, наглядное, противоестественное сходство с которой было поистине чудовищным. Члены Королевского антропологического института сожгли этот предмет, выбросили медальон в колодец, и некоторые из них отказываются признавать, что Артур Джермин когда-то числился в мире живых.

Кошки Ултара

Говорят, в Ултаре, что лежит за рекой Скаи, никому из людей не дозволено убивать кошек; глядя на моего мурчащего кота, устроившегося у огня, я охотно этому верю. Кот – существо загадочное, близкое странным созданиям, невидимым людскому глазу. Его духом проникнут Древний Египет, и он хранит предания забытых городов Мероэ и Офира. Он родич владык джунглей, он наследник тайн допотопной, зловещей Африки. Сама Сфинга приходится ему двоюродной сестрой, и ему ведом ее язык, но сам он древнее Сфинги, и память его хранит то, что она позабыла.

Еще до введенного властями Ултара запрета в городке жили батрак с женой, любившие ловить и убивать соседских кошек. Не знаю, что побуждало их к этому; быть может, то, что многим противен кошачий мяв в ночи, и они считают, что те должны безмолвно разгуливать по дворам и садам, едва зайдет солнце. Так или иначе, каким бы ни был повод, этот старик и его старуха наслаждались тем, что приманивали и убивали каждую кошку, что появлялась близ их лачуги, и судя по некоторым звукам, доносившимся из нее с наступлением ночи, убийства они совершали с особым тщанием. Но никто из соседей не отваживался заговорить об этом ни со стариком, ни с его женой, причиной тому была привычная угрюмая мина на их морщинистых лицах, как и то, что их неказистая хибарка ютилась глубоко в тени раскидистых дубов на задворках заброшенного сада. По правде говоря, страх большинства владельцев кошек перед парой этих чудаков был куда сильнее ненависти к ним, и вместо того, чтобы счесть их безжалостными убийцами, они заботились о том, чтобы ни один из их питомцев-мышеловов не приближался к одинокой лачуге, таившейся под древесной сенью. Когда случалось неизбежное и пропадала чья-нибудь кошка, чьи вопли слышались во тьме, несчастному владельцу оставалось лишь бессильно оплакивать утрату, благодаря судьбу за то, что не пропал никто из его детей. Народ в Ултаре жил простой и не знал, откуда в их городе появились кошки.

Однажды на узких мощеных улицах Ултара появился чужеземный караван с Юга. Темнокожие путники были ничуть не похожи на тех скитальцев, что дважды в год захаживали в городок. На рыночной площади они предсказывали судьбу в обмен на серебро и скупали яркие бусы у торговцев. Никто не знал, из какой земли были родом эти странники, но люди видели, как те возносили молитвы незнакомым богам, и на бортах их повозок были нарисованы странные фигуры с человеческими телами, но головами кошек, соколов, баранов и львов. Предводитель каравана носил головной убор с двумя рогами и причудливым диском, закрепленным меж ними.

Среди чужеземцев, что пришли с караваном, был маленький мальчик, у которого не было никого, кроме крохотного черного котенка. Чума не пощадила его родителей, и в утешение ему остался лишь этот маленький пушистый комочек; известно, что дети способны забывать о своем горе при виде нелепых шалостей столь малого существа. И потому мальчик, которого все в караване звали Менес, улыбался чаще, чем плакал, когда играл со своим милым другом на ступеньках затейливо раскрашенного фургона.

На третье утро с той поры, как караван пришел в Ултар, Менес нигде не мог найти своего котенка; он горько плакал на рыночной площади, и кто-то из местных рассказал ему о старике со старухой и тех звуках, что были слышны по ночам. Выслушав их, он утер слезы, погрузившись в медитацию, а затем вознес молитву. Он простер руки к солнцу и заговорил на чужом языке, слов которого не мог понять никто из горожан, да те и не пытались, ведь все их внимание было приковано к солнцу и облакам, принимавшим весьма необычный вид. Странно, но пока слышалось бормотание мальчика, в небе над ними появлялись расплывчатые, смутные, причудливые фигуры загадочных химер, чьи головы венчали рога с диском посередине. Природа полна подобных иллюзий, способных разжечь пыл воображения.

В ту ночь странники покинули Ултар, и больше в тех краях их никто не видел. Горожане немало обеспокоились, обнаружив, что из города исчезли кошки, все до единой. Каждый очаг, каждый дом лишился своих питомцев: больших, маленьких, черных, полосатых, рыжих и белых. Дряхлый Кранон, городской глава, клялся, что темнокожие чужаки похитили всех кошек, отомстив за убийство котенка Менеса, и призывал проклятия на головы чужестранцев и мальчишки. Но тощий писец Нитх заявил, что если кого и стоило подозревать, то лишь старого батрака с его женой, чья ненависть ко всем кошачьим была общеизвестна, и что в последнее время те совсем осмелели. Все же никто не рискнул винить в случившемся это мерзкое семейство, даже когда маленький Атал, сын трактирщика, заверил всех в том, что видел, как на закате все кошки Ултара собрались в том проклятом саду, в тени деревьев, построившись в две шеренги, и медленно и с торжеством расхаживали вокруг хибары, будто проводили некий неведомый звериный обряд. Но никто не знал, сколько правды было в словах столь маленького мальчика, и хотя все боялись, что их кошки сгинули в лачуге пары злобных стариков, никто не смел попрекать старого хрыча на его гнусном и мрачном подворье.

Так, в бессильной злобе, заснул городок Ултар, и о чудо! Пробудившись на заре, его жители увидели, что каждая кошка вернулась в свой дом! Большие и малые, черные, серые, полосатые и рыжие – все были здесь. Шерсть их лоснилась, вид у них был упитанный, и все они мурчали от удовольствия. Немало удивившись, все разом бросились обсуждать случившееся. И снова дряхлый Кранон заговорил о том, что темнокожие чужестранцы были виновниками пропажи, ведь до сих пор ни одна кошка не вернулась живой из лачуги старика и его жены. Но все сошлись на том, что их питомцы отказывались от предложенного мяса; нетронутыми остались и кошачьи мисочки с молоком. Целых два дня лощеные, ленивые кошки Ултара не прикасались к еде и только дремали у огня или нежились на солнышке.

Прошла целая неделя, прежде чем горожане заметили, что с заходом солнца в лачуге под сенью дубов больше не горит свет. Тощий Нитх вспомнил, что с того дня, как пропали все кошки, никто не видел ни старого батрака, ни его жену. Минула еще неделя, и городской глава, преодолев свой страх и вспомнив о своем долге, отважился нанести визит в необычайно притихшую хибару, предусмотрительно прихватив с собой кузнеца Шанга и камнетеса Тхула в качестве свидетелей. Выломав хлипкую дверь, на земляном полу они нашли лишь два скелета, обглоданных дочиста, да нескольких жуков, что шарились в темных углах.