Адъютант императрицы

С этими словами государыня опустилась на кушетку пред своим рабочим столиком. Орлов, все еще не оставляя своей торжественно-церемонной манеры, придвинул к ней кресло.

– Мой совет всегда принадлежит моей императрице, и хотя вы, ваше императорское величество, и не требовали его давно, так давно, – с упреком в голосе добавил он, – что я почти и позабыл о том времени, когда я и на самом деле был первым сановником империи, тем не менее, я всегда готов дать вам свой совет и предоставить вам свои услуги, так как уверен, что пробьет час, когда вам придется или вернуться к своим испытанным друзьям, или перестать быть императрицей.

Екатерина Алексеевна, по-видимому, пропустила мимо ушей последние слова Орлова.

– Следовательно, тебе известно то, что происходит, – сказала она, – тебе известны мои заботы, который я вынуждена скрывать от всего света.

– Я знаю их, – ответил Орлов. – Бродяга Пугачев уже превратился в могущественного повелителя, он подвигается к Москве, если он победоносно вступит туда, он может возложить на себя в московском кремле императорскую корону. – Екатерина Алексеевна вся так и вздрогнула, когда Орлов так беспощадно всего в нескольких словах обрисовал главный пункт угрожавшей опасности и содержание всех ее забот. – Вы видите, ваше императорское величество, – продолжал он с горькой усмешкой, – что я все еще умею читать в вашем сердце и зорко наблюдаю за судьбами империи.

– Опасность видят и враги, – сказала Екатерина Алексеевна, – и, пожалуй, зорче всех; от друга же я жду того, что он встретит вместе со мною опасность и победить ее.

– От друга! – возразил Орлов, – разве я – еще друг Екатерины? Кажется, я – лишь слуга императрицы?

– А почему бы тебе сомневаться в моей дружбе? – спросила Екатерина Алексеевна.

– Оставь притворство! – горячо воскликнул Орлов, – оно может пригодиться для льстивых царедворцев с их ханжеской, улыбающейся ласкою, но для меня оно не годится.

– Первое условие, первое доказательство дружбы – доверие; а разве мой вопрос, – почти робко произнесла Екатерина Алексеевна, – моя просьба о твоем совете – не доказательство моего доверия? Ты – единственный, к кому я обращаюсь с этим вопросом, ты – единственный, кому я разрешаю заглянуть в свое сердце.

– Нет, – горячо воскликнул Орлов, совершенно оставляя до сих пор выставлявшуюся им напоказ церемонность, – нет, Екатерина, это – неправда; то, что ведет тебя ко мне в эту минуту, – не доверие; это – просто страх и сознание, что у тебя нет никого, достаточно сильного и смелого, чтобы победоносно выступить против опасностей, со всех сторон надвигающихся на тебя…

Государыня доверчиво положила руку на плечо Орлова, окинула его проницательным взором и прервала его:

– И никто так близко, как ты, не заинтересован в этой опасности. Что стало бы с Григорием Орловым, если бы Екатерине когда-нибудь пришлось перестать быть императрицей?

Орлов в упор посмотрел на государыню; по-видимому, с его губ готов был сорваться резкий ответ, но он подавил его и мрачно сказал:

– Тебе понадобилось немало времени, чтобы найти своего единственного истинного друга.

– Я уверена, – возразила Екатерина Алексеевна, – что тебе не понадобится так много времени, чтобы указать мне спасительный путь и уничтожить тайные надежды шпионящих за нами врагов. Что предпринять, Григорий Григорьевич? Нам нужно, во что бы то ни стало разгромить этого обманщика, если мы не хотим, чтобы в империи возрастал этот позорный мятеж; все недовольные примкнут к нему. Так что же остается нам делать, чтобы преодолеть всю опасность?

– Действовать и побеждать! – воскликнул Орлов.

– Мы действовали, мы посылали войска, но, к сожалению, были разбиты, – вздохнув, проговорила государыня.

– Разве можно назвать действием, – сказал Орлов, – когда высылают горсть людей, под начальством незначительного и неспособного генерала, против человека, вооружившего все степные орды, чтобы протянуть свою руку за императорской короной? Какое дело этому Голицыну и всем подобным ему, кто царствует в России – Екатерина Алексеевна или Емелька Пугачев под именем Петра Федоровича?

– Ты клевещешь, Григорий Григорьевич! Голицын предан мне, – возразила Екатерина Алексеевна.

– Предан! – с иронической усмешкой воскликнул Орлов. – Кто был предан тебе, когда ты была одинока и беспомощна? Кто думал о тебе, когда твоя забота и твоя жизнь висели на волоске? И, клянусь Богом, пусть этот Пугачев достигнет Москвы, пусть он выступить оттуда коронованным императором против Петербурга, и ты узнаешь особенную верность всех тех, кто теперь пресмыкается пред тобою в прахе.

Екатерина Алексеевна мрачно потупилась. Она чувствовала горькую истину этих слов.

– Голицын был неспособен, – неуверенно, как бы извиняясь, сказала она, – я послала генерала Панина, чтобы принять от него командование над войсками.

– Брата твоего великолепного министра, – рассмеялся Орлов. – Ну, если он также ленив, как и этот, то спокойно предоставить Пугачеву время вступить в Москву.

– Но ты знал обо всем, – сказала Екатерина Алексеевна, – Панин являлся к тебе.

– У меня не было времени для него, – высокомерно сказал Орлов. – Какое мне дело до всего этого? Если мне предстоит действовать, то я должен действовать и повелевать один!

– А что сделал бы ты, если бы я попросила тебя действовать единовластно? – спросила Екатерина Алексеевна.

– Я выехал бы к войскам, которые бесполезно слоняются где-то по Польше, и повел бы их на бунтарей, – воскликнул Орлов с гордо заблестевшим взором. – Да нет, это даже лишнее, так как Польша не уйдет от нас! Я двинул бы гвардии. На что так много войск, чтобы держать в повиновении петербургских лавочников? Ведь здесь не народ опасен, а солдаты. Я обещал бы свободу крепостным, если бы они выставили мне всех способных носить оружие; я действовал бы против изменника его собственным оружием; я выступил бы с превосходными силами и, клянусь Богом, этот Пугачев скоро был бы в руках у меня!

– Да, ты прав, – сказала Екатерина Алексеевна, – я узнаю твой смелый ум; отрицанием опасности не поможешь, нужно собрать все силы, чтобы побороть ее; пусть народ видит, что она существует, но вместе с тем нужно, чтобы он видел то, что, по знаку императрицы, она исчезает. Пусть будет так, как ты говоришь, и завтра же…

– Постой, – прервал ее Орлов. – Чтобы ждать успеха от моего предприятия, мне не следует выступать в качестве командующего генерала, как например князь Голицын или Панин; этот Пугачев – неограниченный повелитель в своем войске и вот потому-то он и непобедим; если я обязан добиться победы, то я должен иметь большие полномочия, чтобы быть в состоянии свободно распоряжаться и подобно своему противнику развертывать все свои силы.

– Полномочия? – с напряженным вниманием спросила Екатерина Алексеевна. – Какие?

– Я должен быть неограниченным распорядителем над всеми войсками империи, – ответил Орлов, – все твои генералы, даже и военный министр с Румянцевым, должны быть обязаны безусловным повиновением мне; мне необходимо право над жизнью и смертью моих подчиненных, словом, я должен быть твоим наместником, повелевать всюду, где я лишь появлюсь; только при подобных полномочиях мои руки будут свободны и достаточно сильны, чтобы я мог действовать и идти навстречу всякой опасности.

– Моим наместником? – смущенно повторила государыня, – право над жизнью и смертью? А что будет затем? – спросила она, почти невольно высказывая свои мысли.

– Будет императрица, – сказал Орлов, – престол которой я стану охранять и поддерживать, как я воздвиг его. Если мои руки будут совершенно свободны от оков, то я ручаюсь головою за победу над всеми опасностями, угрожающими тебе, над всеми подкарауливающими тебя врагами, которые рады этой опасности.

– Хорошо, – слегка вздохнув, проговорила Екатерина Алексеевна, – конечно, ты имеешь право на полную свободу, она принадлежит мужчине и я могу вверить ее испытанному другу.

– Если бы ты питала ко мне доверие, – сказал Орлов, – то уже давно случилось бы то, что должно случиться. Минувшее время нашей юной любви было прекрасно, – продолжал он, причем в его тоне послышались теплые нотки, – и я никогда не забуду его; разумеется, я также знаю, что вечная любовь – только сон, о котором грезят поэты, но которого не знает действительность. Но дружба, настоящая, истинная дружба должна брать верх и над любовью, и клянусь Богом, что я остался твоим другом, остался им, хотя твое минутное влечение остановило свой выбор на такой игрушке, как этот жалкий Потемкин.

Глаза государыни засверкали, ее щеки покрылись густым румянцем, но она не возразила ни слова; она поникла головой на грудь и, казалось, молча согласилась с Орловым.

– Играй с ним или с кем-либо другим, – продолжал он, – но не давай недоверию вырастать между нами; окружай любимцев своей прихоти завидной мишурой, за которой гоняются твои царедворцы, но меч предоставь мне, чтобы свободною рукою оберегать тебя и твой трон.

Екатерина Алексеевна все еще сидела, молча потупившись.

– Хочешь, – продолжал Орлов, наклоняясь к императрице, – я дам тебе простое средство создать такое положение, при котором никогда не могут угрожать подобные опасности? Чем был бы этот Пугачев, чем были бы все те, кто то здесь, то там недовольно поднимают свои головы, если бы ты не была чужеземкой на Руси? Если бы рядом с тобою был муж русской крови и русского происхождения, ни один злодей не посмел бы тогда поднять голову и ты спокойно наслаждалась бы своею властью; а голова, смело подставившая себя под топор палача, чтобы добиться престола для тебя, та голова, конечно, заслужила право носить корону.

Екатерина Алексеевна не двинулась с места, только легкий трепет пробежал по ее телу.

Орлов мрачным и угрожающим взором посмотрел на нее, но, прежде чем он успел задать ей еще вопрос, вошел паж Николай Сергеевич и доложил, что великий князь Павел Петрович находится в передней и просит у государыни аудиенции.

Императрица подняла смущенный взор на него. Было совершенно из ряда вон выходящим случаем, что великий князь, таким образом, появлялся у своей матери.

Орлов сделал знак неудовольствия, но Екатерина Алексеевна живо ухватилась за возможность прервать начатый разговор, и приказала впустить сына.

Орлов поднялся, чтобы приветствовать великого князя, уже быстро входившего своей торопливой, неуверенной походкой.

– Вы, ваше императорское величество, не одна? – спросил он при виде Орлова.

– Как ты видишь, у меня мой друг, – сказала императрица, – он – не только мой друг, а также и твой, опора нашего престола; что бы ни привело тебя ко мне, пред ним тебе не следуете иметь тайны.

Великий князь окинул робким взглядом Орлова, затем подошел к матери, поцеловал ее руку и сказал:

– То, что привело меня к вам, ваше императорское величество, – не тайна, по крайней мере, для князя Григория Григорьевича; это – вопрос, настоятельный вопрос, ответа на который я вправе просить у вас.

– Спрашивай, мой сын! – удивленно сказала государыня.