Жизнь Бальзака

– Ты не смотрел на звезду, это неправда, – проговорила мать, наблюдавшая за нами с балкона, – разве в твоем возрасте интересуются астрономией?!»

Равнодушная гувернантка фигурирует и в биографии, написанной Лорой. Мадемуазель Делайе, пишет она, прививала своим воспитанникам почтение, послушание и, превыше всего, страх. Следует заметить, что гувернантки в то время занимали неопределенное положение между буржуазией и обслугой; платили им очень мало. Если им попадалась мнительная хозяйка, такая как г-жа Бальзак, гувернантки, наверное, считали, что проще всего держать детей в страхе. Бальзак догадывался, что причиной подобного отношения тоже была его мать, любившая диктовать свою волю, считавшая проявления ума признаками неповиновения. К сожалению, она еще рассчитывала впоследствии получить приличную награду за свои труды.

«Наступает время, – пишет Бальзак, – когда дети судят родителей»

. Для него такое время наступило рано; и, может быть, его мать понимала, что сын судит ее.

Случай, о котором идет речь в «Лилии долины», показывает, что Бальзак стремится облачить себя в ранние годы в костюм романтического героя. В его детских воспоминаниях ощущаются отзвуки «Исповеди» Руссо, а также произведений, в которых речь идет о детской страсти, подчас даже кровосмесительной – «Поле и Виргинии» и «Рене» Шатобриана. Впрочем, Оноре как будто сохранил мало сходства с тем заброшенным ребенком, какого он любит вспоминать. Лора помнит его «славным мальчуганом». Она пишет: «…когда нас вместе вели на прогулку, его обычно все замечали благодаря его счастливой внешности: хорошо сформированному, улыбающемуся рту, огромным, лучистым карим глазам, высокому лбу и густым черным волосам». Правда, затем Лора простодушно признается, что жизнерадостное личико Оноре считалось серьезным недостатком: его веселье и крепкое здоровье не позволяли их матери «тревожиться за него» и потому относиться нежно и с любовью. Бернар Франсуа считал, что природа свое возьмет, но его жена шагала в ногу со временем: дети для нее по самой своей сути были источником неудобств и неприятностей и нуждались в исправлении.

Самое первое неудобство связано с красной скрипочкой. Благодаря скрипке Оноре обрел своего первого слушателя – Лору: «Бывало, он пиликал на ней без конца – часами… и лучезарно улыбался, как будто слышал чудесные мелодии». Лора умоляла брата прекратить, но он изумленно спрашивал ее: «Неужели ты не слышишь, как это красиво?» Возможно, Оноре вдохновлял недавний пример Паганини, который, как говорили, буквально завораживал публику своими неистовыми импровизациями. Бальзак рано открыл для себя великую тайну искусства: истинная красота чаще прячется в голове художника, чем показывается взору зрителя. Позже его открытие вызовет к жизни «Философские этюды», повести «Гамбара» (Gambara) и «Неведомый шедевр» (Le Chef-d’Oeuvre Inconnu). В обеих повестях мечта о несбыточном идеале уничтожает само творчество. Настало время для Оноре спуститься к началам – в данном случае к начальным классам школы.

Вначале г-жа Бальзак собиралась учить Оноре сама. К счастью для него, она передумала. Материнские заботы уступили место бурной личной жизни. Незадолго до того, как Оноре исполнилось пять лет, в апреле 1804 г., его отдали приходящим учеником в расположенный поблизости пансион Леге

. Небольшой пансион располагался в центре старого Тура; там обучались сыновья купцов и буржуа, границы между которыми снесла революция. За 6 франков в месяц их обучали читать и писать. Уроки продолжались шесть часов. В основном им читал вслух старичок, г-н Док, у которого тряслись руки; а его костюм стойко пережил полвека перемен. Изредка его сменял г-н Бенуа, который обучал их писать красивым «английским» почерком. Любимыми уроками Бальзака были уроки каллиграфии.

Оноре каждый день провожал в школу отцовский камердинер. В его корзинке с завтраком лежали сыр и сухофрукты. В обеденный перерыв Оноре очень стеснялся своей корзинки (по мнению, в котором каждая поддающаяся проверке деталь оказывается верной с автобиографической точки зрения и к которому сестра Бальзака относится как к истории из собственной жизни). Другие мальчишки уплетали блюда, которыми до сих пор славится Тур: бутерброды со свиным паштетом (rillettes) или свиные шкварки, по виду напоминавшие трюфели (rillons). Хотя припасы одноклассников нельзя было назвать роскошными, дома Оноре не пробовал ничего подобного. Замечая, как он жадно смотрит на их обеды, другие мальчишки, считавшие его «богачом», дразнили его

.

В «Лилии долины» (Le Lys dans la Vallеe) Бальзак устами героя вспоминает о своих неудачных попытках отомстить обидчикам и о том, какая затем последовала травля: ему в спину швыряли камни, завернутые в носовые платки. Камердинеру пришлось за него заступиться. Первые дни учебы Бальзак почти всегда рисует в мрачных тонах. Позднейшие отзывы о его поведении в школе наводят на мысль о том, что он был бунтарем, который пользовался довольно большой популярностью среди своих сверстников; возможно, над его пылкостью и доверчивостью смеялись, но подавить его было нелегко. Кроме того, пансион Леге был единственным местом, где будущий писатель встречался с типичными представителями Турени и с турским диалектом, о котором позже он всегда упоминает с нежностью и с долей ностальгии. Происшествия, о которых идет речь в «Лилии долины», выражают боль гораздо более глубокую. По мнению Оноре, главной виновницей его страданий была мать. В романе, когда слуга рассказывает матери героя о том, как обижают ее сына, она отвечает так же, как потом писала в письмах сама г-жа Бальзак: «От этого проклятого мальчишки одно горе!»

К сожалению, ни одного отзыва о Бальзаке его учителей до 1807 г. не сохранилось. По словам героя «Лилии долины», учитель, который всегда видел его мрачным, презираемым и одиноким, подтвердил подозрение родных о том, что он ни на что не годен. С другой стороны, в рапорте по начальству, который составил сам Леге в 1810 г., утверждается, что о мальчиках в возрасте между пятью и семью годами, которые только учатся читать, сказать практически нечего

. Все, что нам известно наверняка, – во время пребывания в пансионе Леге Бальзак переболел оспой. Болезнь протекала в легкой форме и, в отличие от случая со шкварками, не оставила шрама в его душе.

В восемь лет Оноре снабдили всем необходимым и отправили в городок Вандом, расположенный в 35 милях к северо-востоку от Тура. На следующие шесть лет его домом предстояло стать старинному Вандомскому коллежу

. За шесть лет он виделся с матерью всего два раза – несмотря на то что в то время в Вандоме было более регулярное почтовое сообщение, чем в наши дни.

Вандомский коллеж считался одной из лучших французских школ, в него поступали «сливки» крупных провинциальных городов, в том числе Тура. Видимо, поэтому г-жа Бальзак его и выбрала. Возможно, не случайно в тот самый день, когда Оноре отправили в Вандом, она внесла плату за полгода за место в Турском кафедральном соборе

. Жене человека, которого считали вольнодумцем, необходимо было часто показываться на службах.

Оноре считал, что его отправили в Вандомский коллеж по другой, более неприятной для него причине. Она связана с правилом, изложенным в рекламном проспекте школы: «Родителей настоятельно просят не забирать детей домой даже на каникулы». Иными словами, принятый в коллеж ученик телом и душой принадлежал школе до тех пор, пока не завершал образования – или, как случилось с Бальзаком, до тех пор, пока он не переставал функционировать как нормальное человеческое существо. Визиты родителей не поощрялись и разрешались только на Пасху и в дни раздачи наград, один из которых обычно совпадал с Пасхой.

Такова была освященная временем система воспитания, придуманная монахами ораторианского ордена, которые основали школу в 1623 г. В педагогике ораторианцы часто выступали антиподами своих конкурентов – иезуитов. Их система отличалась более гибким отношением к историческим переменам; можно сказать, что они воспринимали все новомодные веяния. Впрочем, неизменная гибкость помогла ораторианцам в свое время пережить революцию. Школьная форма дополнялась круглой шапочкой и синим воротником; геральдические лилии (fleur-de-lys) на пуговицах в нужное время весьма кстати заменили словами «Искусства и науки». Через несколько лет в школьный катехизис включили Наполеона. Его назвали «человеком, которого призвал Господь в трудное время», дабы он «защитил государство своей мощной дланью». К тому времени, как в коллеж поступил Бальзак, школа была отделена от церкви. Членами ордена ораторианцев оставались всего семь из шестнадцати учителей, да и тех освободили от монастырских обетов. И все же Вандомский коллеж был вопиющим анахронизмом, который гордился своей монастырской атмосферой и освященными временем традициями. Ученики других школ при Бонапарте маршировали под барабанный бой; в Вандомском коллеже, словно застывшем в прошлом, распорядок дня отмерялся ударами колокола.

Большая монастырская школа до сих пор располагается в центре города. За ее старинными серыми стенами, отгородившими коллеж от речушки Луар, притока Сарты, скрывается огромная территория, куда входят «постройки, необходимые в подобных учреждениях»: часовня, театр, изолятор, пекарня, парк и фонтаны. 228 учеников делили на четыре группы: маленькие (Minimes), младшие (Petits), средние (Moyens) и старшие (Grands). У каждой группы были отдельные дортуары и классные комнаты. Двери всех комнат выходили в четырехугольный двор, откуда можно было попасть в столовую.

Таково было историческое заведение, из которого Бальзак вый дет весной 1813 г., не облеченный яркими крыльями гениальности, но еще более замкнутый, чем раньше, – бледный, худой, ошеломленный беспорядочным чтением, замкнутый в себе, поселившийся в своем тревожном мире без каких-либо внешних признаков взросления.

22 июня 1807 г., по прибытии в коллеж, Оноре занесли в журнал под номером 460. Первая характеристика, данная им современниками, была такая: «Возраст – восемь лет и пять месяцев; перенес оспу без осложнений; по характеру сангвиник; легковозбудим и подвержен беспокойству». «Сангвиником» его назвали в том смысле, какой придавался этому слову ранее: веселый, общительный, с румянцем во всю щеку; позже сын директора школы вспоминал, что Оноре был «румяным пухлощеким толстячком»

.

Первая вспышка перевозбуждения случилась с ним в столовой, которой Бальзак посвящает длинный, задумчивый пассаж в «Луи Ламбере» (Louis Lambert). Разговоры за едой допускались, поэтому возник своеобразный «гастрономический обмен»: «Если кто-нибудь из среднего класса, посаженный во главе стола, предпочитал порцию красного гороха десерту, потому что нам давали и десерт, тотчас предложение – “десерт за горох” – передавалось из уст в уста, пока какой-нибудь сладкоежка не принимал предложения и не посылал свою порцию гороха, и она передавалась из рук в руки, пока не доходила до предложившего обмен, и тем же путем отправлялся десерт. Ошибок никогда не бывало. Если возникало несколько предложений подобного рода, то они нумеровались, тогда говорили: “Первый горох за первый десерт”». Шум, поднимаемый двумя сотнями мальчишек, которые менялись блюдами, изумлял посетителей школы. В капиталистических джунглях «Человеческой комедии» столовая в Вандомском коллеже ближе всего к описанию идеального общества.

Другими особенностями Вандомского коллежа, призванными подсластить горечь ссылки, служили участки земли, на которых мальчики сами выращивали овощи, и голуби, которых держали в клетках на стенах. Была также лавочка, где торговали стеклянными шариками, перочинными ножами, карандашами, молитвенниками (их покупали редко) и, если главный ингредиент приносил сам покупатель, голубиным паштетом

.

Святые отцы (как их продолжали называть) стремились избавить учеников от «тех небольших превратностей судьбы, которые очень часто становятся поводом для сравнения у мальчиков»

.

Повторяю, Бальзак на себе испытал власть денег в послереволюционной Франции. Он получал всего 3 франка карманных денег в месяц. Очевидную скупость его отца можно объяснить другой большой движущей силой, которая действует в мире Бальзака, – простодушием. Бернар Франсуа открыл, что бедность и спартанские привычки – вернейшая дорога к счастью, а поскольку обычно для того, чтобы прийти к подобному выводу, требуется вся жизнь, его сын наслаждался бесценным преимуществом быть бедным еще во время обучения в школе. Возможно, Оноре усомнился в отцовской философии, когда заметил, что у его друзей всегда хватает денег на мелкие радости жизни.

С точки зрения спартанских привычек Вандомский коллеж не оставлял желать ничего лучшего. На картине, где изображен урок математики того времени, изображается учитель, который преподает в шляпе, с поднятым воротником, несмотря на то что в классной комнате есть большая печь

. Бальзак часто вспоминает о теплом и мягком климате своей родины, всего в 35 милях от коллежа, где на солнце нежатся виноградники Вувре. В монастырских стенах Вандомского коллежа он больше всего страдал от холода: «Каждую зиму он отмораживал руки и ноги. Довольно часто это спасало его от наказания розгами, которое тогда еще широко практиковали, и его просто оставляли после уроков»

. Кожаные перчатки презирались; их носили только маменькины сынки. Все, кто смел щеголять в кожаных перчатках, скоро обнаруживали, что их перчатки безнадежно испорчены – их бросали на горячую печку, где они усыхали.

В дортуарах было не лучше – они кишели клопами, в них воняло, полы были покрыты таинственным «общим гумусом», оставленным «тысячей учеников». Вносили свой вклад и другие, более простые источники «гниения, создающего определенную атмосферу»: ведра с холодной водой, которой умывались по утрам, еда, украденная из столовой, голуби, плесневевшие в шкафчиках

. Каждый дортуар был поделен на отсеки в 6 квадратных футов, с решетками поверху и решетчатыми дверями. Каждую ночь двери с лязгом запирали. В 1810 г. Жозеф де Местр по ошибке называет такой старинный тип дортуара данью прошлому; он сожалеет о его утрате, ибо «порок так заразителен». В школах-интернатах мысли, слова и книги, особенно порочные, распространяются, как заразная болезнь

.

Сначала Оноре редко бывал в таком положении, когда можно было бы говорить о «заразе». Почти все время он проводил в «тюрьме». Это означало одно из двух. Правонарушителя либо запирали в своем отсеке в дортуаре (на школьном сленге, сохранившем смутные воспоминания о средневековой пытке, такие отсеки назывались «деревянными штанами»); либо, если позволяла погода, его сажали в «альков», маленький чулан под лестницей в группе младших, где гуляли сквозняки.

Бальзака можно было бы заподозрить в преувеличении важности заточения в юные годы. В конце концов, тюремные камеры – питомник многих романтиков. С самого начала XIX в. поэтов так и тянет философствовать в чуланах и ватерклозетах. Однако распорядок жизни в Вандомском коллеже почти не допускал отклонений. Мрачные воспоминания, которым Бальзак предается в «Лилии долины» и «Луи Ламбере», с радостью подтвердил много лет спустя школьный сторож: «Помню ли я мсье Бальзака? Еще бы мне его не помнить! Я имел честь сопровождать его в тюрьму больше ста раз!»

Следует заметить, что провинившихся сажали в «тюрьму» надолго, а не на полчаса. Сын директора школы, сам бывший учитель, вспоминает, что в первые два года в Вандоме Бальзак проводил в алькове не менее четырех дней в неделю – «кроме тех дней, когда подмораживало». Причиной такого небывалого обращения служило «неистребимое отвращение мальчика ко всему, что ему предписывали делать». «От него ничего невозможно было добиться ни в классе, ни на уроках гимнастики». Издатели Бальзака наверняка посочувствовали бы его учителям. Конечно, Бальзак преувеличивает, и все же в его признании есть доля истины: «Я стал самым бездеятельным, самым ленивым, самым задумчивым учеником младшего отделения, и, следовательно, меня наказывали чаще других»

.

Чем Оноре заполнял долгое сидение в карцере? Несмотря на защиту отдельных секций дортуаров, Жозеф де Местр предупреждал, что слишком частое безнадзорное сидение взаперти тоже опасно, ибо «худшее общество для молодого человека – это он сам». Может быть, Бальзак постепенно начинал усваивать то пагубное «интернатское образование», на которое он так часто ссылается, после которого молодая особа, даже если и выходит из школы «девственной, она отнюдь не целомудренна»

. Оноре представлял для себя лучшую компанию, чем большинство его одноклассников. Сидя в «деревянных штанах» и напряженно вслушиваясь, не заскрипит ли специально брошенная на пол ореховая скорлупа под ботинками приближающегося надзирателя, он активно размышлял, постепенно приучаясь воссоздавать перед своим мысленным взором те сцены, о которых он читал в книгах, и предаваясь собственным мыслям. Другие мальчики обзаводились вымышленными друзьями, у Бальзака была его память: «Когда хочу, я опускаю на глаза вуаль… Внезапно я погружаюсь в самого себя и нахожу темную комнату, где явления природы раскрываются в более чистой форме, чем та, в которой они появились сначала перед моими внешними чувствами»

.

Несмотря на пыль и обветшалость, в Вандомском коллеже Бальзак впервые получил возможность взглянуть на общество как на процесс неестественного отбора. Один из его менее одаренных одноклассников вынес свой приговор системе ораторианцев, сойдя с ума. Та же участь постигла друга рассказчика в «Луи Ламбере». Наивысшим достижением Бальзака в школе (так как его успеваемость отличалась крайне низким уровнем) можно считать то, что он сохранил здравый рассудок и ему удалось не превратиться в овощ – хотя вскоре в том возникли сомнения.

К счастью, его запас духовной пищи был необычайно велик. Еще до Вандома он читал часами – приключения, вроде «Робинзона Крузо» или Илиады, волнующие реляции о победах Наполеона и, конечно, Библию, которую его отец снабдил своими примечаниями, готовясь впоследствии написать историю евреев. Чтение в Вандоме заняло для него место моциона, который, впрочем, состоял лишь в том, что время от времени ученики совершали марш-бросок к загородному дому директора школы, где устраивали пикник. Даже на переменах Бальзаку давали дополнительные уроки математики. На этом настоял его отец, который надеялся, что Оноре выдержит экзамен в престижную Политехническую школу.

Частные уроки проводились в школьной библиотеке, служившей хранилищем для книг, конфискованных в монастырях в годы революции. Наставник Бальзака, отец Лефевр, о котором начальство говорило, что у него «больше воображения, чем проницательности, и тяга к чудесам и философским учениям», занимался собственными таинственными исследованиями, а его подопечному оставалось рыться на полках и выбирать книги по своему вкусу. Особенно нравились узнику Вандома жизнеописания раннехристианских мучеников.

Нет ничего удивительного в том, что «альков» фигурирует в самом раннем дошедшем до нас письме Бальзака. Вот что он пишет во второй год своего пребывания в коллеже:

«Вандом, 1 мая (1809).

Милая мама.

По-моему, папа очень огорчился, когда узнал, что я был в алькове. Пожалуйста, утешь его вестью, что меня представили к награде. Я не забываю чистить зубы носовым платком. Я завел тетрадь, в которую аккуратно переписываю упражнения, и получил несколько хороших отметок, чем надеюсь вас порадовать. От души обнимаю вас, а также всех родных и моих господ знакомых. Вот фамилии учеников из Тура, которые получили награды:

Буалеком