Плагиаторы

– То есть я хотел сказать… меня удивляет, что ты взял ту же тему, -Евгений испытующе посмотрел на Куницына. – Понимаешь, я хочу изобразить, как умеет любить наше поколение, показать, что мы последние, кто высоко несет моральные принципы российской интеллигенции!

– А я не хочу, – соврал Валентин. Какое несчастье, что о совершенно разных вещах они с Женькой думают одними словами. И настоящее горе случится, если это заметит Большов. Поэтому он повторил, – я – не хочу!

– Это хорошо, а то бы я попросил тебя… Ты же понимаешь, что все темы избиты, а я вынашивал эту идею с отрочества. С младых ногтей. С твоей стороны было бы большим свинством претендовать на мысли, выстраданные твоим другом. Ты же не Родин!

– Нет, не Родин, – поручился Валентин.

– Он меня сильно беспокоит, – Евгений заерзал так, что кресло заскрипело. – Черт с ним, я бы даже отступился, но ведь я вынашивал, я писал… – он раскрыл папку. – Вот послушай начало: “Все несчастные браки несчастливы по-разному, а все счастливые счастливы одинаково…” Каково?!

– Отлично, – не моргнув, сказал Валентин. – Ты все собираешься читать? – кивнул он на увесистую папку гостя.

– Нет, не хочу вводить тебя во искушение… Вот, кстати, тоже хорошая строка.

– Ты, я вижу, ничего не упускаешь! – восхитился коллега.

– Да, у меня тут, – похлопал себя по темечку Евгений, – целая библиотека. Не написанная. Ждет своего часа. Главное, чтобы издатели созрели.

– Это верно, – про себя опять Валентин поразился совпадению их мыслей. Может, Женька – телепат? Нет, тогда бы он не Толстого перефразировал, а кого-нибудь поновей. Неужели они могут быть так похожи? От такого соображения Куницын вздрогнул. Нет, скорее все мысли – избиты. Тьфу, это Большов тоже уже говорил.

– Ты думаешь Родин – это псевдоним?

– Не знаю.

– А я думаю, что псевдоним.

– Я заметил, что псевдонимами чаще других пользуются писатели и шпионы. Им есть что скрывать.

– А мне скрывать нечего! – гордо заявил Евгений.

– Вот один писатель, – сказал Валентин, чтобы снизить градус разговора, -любил бывать на свадьбах и кричать там. Поэтому его и прозвали – Горький. А другой…

– Не веришь?

– Не верю!

– Так уже кто-то говорил, – заметил Большов. – Что-то неуловимо знакомое…

– Все слова кто-то уже говорил.

– Слова, слова, слова, – призадумался Евгений. – Зачем ему роман?

– Кому?

– Родину. Он же все рассказы сочинял. Кажется. Но я не читал!

– Верю!

– Не паясничай, – вздохнул Большов. – Дело-то серьезное. Думаю пойти завтра в Российское авторское общество и зарегистрировать новую рукопись. Вдруг героиню у него тоже Любой зовут? Любовь – это же так логично, даже Родин может догадаться. А у тебя не Люба?

– Нет, Татьяна.

– Осторожней Валя, это имя уже использовал Пушкин. Зачем тебе лишние ассоциации?

– Я это в честь жены.

– Так она же тебя бросила.

– Надеюсь, что вернется.

– Я помню Татьяну по институту, она, скажу на правах старого товарища, всегда была взбалмошной особой. Кроме того, любовь замутняет рассудок, эмоции противоположны чистому разуму, я об этом еще напишу.

– Про великого сыщика?

– Может быть… а ты откуда…? – Большов сверкнул на Валентина дурным глазом. – Ну, мне пора.

Гость вскочил и метнулся в коридор, чтобы избежать дальнейших расспросов. Куницын потащился следом, чувствуя себя шпионом, сделавшим неосторожный шаг. В конце концов, Женька никому не мешает хотя бы тем, что до сих пор не опубликовал ни одной книжки.

– Знаешь, тут один знакомый выпускает юбилейный сборник, предлагает очерки писать. Хорошая халтура, может дать ему твой телефон?

– Нет, я занимаюсь творчеством и на всякую чепуху не размениваюсь! -отмахнулся папочкой Большов. – А твою неразборчивость, прости, не понимаю.

Валентин остолбенел.

– Ну, ты, Женя, и хамло!

– Предпочитаю прямо в глаза говорить то, что думаю! – вскинул подбородок Большов, но предусмотрительно шагнул за порог. – А если ты принимаешь дружескую честность за оскорбление, то ты – ограниченный и тупой обыватель!

– Я – писатель-профессионал. Это вот ты, Женя, действительно вдохновенный плагиатор, обворовывающий всех, вплоть до Льва Николаевича.

– Не трогал я никакого Льва Николаича! – заявил с площадки Большов. И, спускаясь, добавил, – а ты, ты – акробат пера, виртуоз фарса и шакал…

– Ротационных машин, – закончил Валентин. – “Двенадцать стульев”.

– Скотина, хулиган, мерзавец!

– “Похождения бравого солдата Швейка”.

– Идиот! – донеслось уже с лестницы.

– Одноименный роман Достоевского! – крикнул вслед Валентин и захлопнул дверь. По крайней мере, не придется больше сочувствовать этому идиоту. Тьфу, снова повтор!

Куницын расстроился и вернулся в комнату. Что за дурацкая манера – испытывать вину за чужую инфантильность и глупость? Видимо, это традиционная отечественная любовь к блаженненьким. Но божьи люди забыли, что их традиционное место – на паперти, а они так и лезут в писатели и поэты – упорно, без проблеска успеха, от провала к провалу, с неизменной верой в собственные таланты, об отсутствии которых им из деликатности никто не говорит.

В прихожей вновь раздался звонок, Валентин отбросил взятую было ручку. Вот удобный случай забыть о деликатности настолько, чтобы гость забыл его адрес. Куницын подошел к двери и щелкнул замком.

– Графоман недоделанный! Если ты еще раз явишься, то я возьму твою папку, сверну трубой и запихаю ее тебе в глотку, станешь пароходом и человеком!

– Что, поклонники одолели? – на пороге стоял Бровко и пробовал на изгиб кожаную папку.