Одиночество любимых

Через день невестка снова уколола. Ей, видите ли, не понравилось, что свекровь, не спросясь, переставила на балконе цветы по своему усмотрению. Ефросинья Ивановна увидела, что солнцелюбивая герань находится немного в тени, поэтому расположила ее у самого окна, где больше света. А когда она вновь забыла выключить свет в туалете, ее отчитали, как провинившуюся школьницу. Причем при сыне, который уткнувшись в газету, промолчал, хотя мог бы деликатно жену притормозить, посоветовать ей быть помягче со старым человеком. Ефросинье Ивановне стало обидно до слез, она тогда едва не заплакала.

Из-за нахлынувших чувств и мыслей снова долго не могла уснуть. А тут еще какой-то ком подступил к горлу, стало трудно дышать, пока не прокашлялась. Противно заскрипел диван, такой же, видать, старый, как и она. Ему тоже пора на покой, а он еще трудится.

В теплой, просторной, со всеми удобствами квартире сына Ефросинья Ивановна с каждым днем чувствовала себя все более неуютно, отчужденно, одиноко. Единственная отрада – белочки в лесопарке, берущие корм с рук, да внук Павлуша. Им она готова часами любоваться, даже когда тот сидит в своем интернете. Правда, парень в маму, не особо общителен, хотя внимателен, вежлив. И шутник какой, чтобы бабушка и родители не надоедали расспросами и наставлениями, повесил на комнатной двери объявление: приемные часы с 20 до 22, в остальное время просьба по мелочам не беспокоить.

Ефросинья Ивановна старалась не надокучать и сыну, видя, что научная работа не отпускает его даже дома, до полуночи засиживается он с ней в кабинете. Говорит, начал готовить докторскую диссертацию. Умница, сам всего кропотливым трудом да бычьим упорством добился. Почет, уважение в коллективе, хорошая зарплата, оно, конечно, хорошо, да здоровье же не беспредельное! Об отдыхе тоже надо думать.

С Ириной они почти не разговаривают. Ее все раздражало: ранние подъемы свекрови, шарканье по полу, кашель среди ночи. Из-за этого невестка, видите ли, не высыпается и с разбитой головой идет на работу.

Саша однажды приструнил ее, на повышенном тоне наказал оставить мать в покое и не придираться по всякой ерунде, но хватило твердого мужского слова ненадолго. Сердцем почувствовав, что квартира сына для нее всегда будет чужой, что она тут лишняя, Ефросинья Ивановна засобиралась домой, в Васильковку. Уже от одних воспоминаний о деревне на душе становилось легче и спокойнее.

На все сыновьи возражения, уговоры и просьбы остаться, сказала, что не хочет быть никому обузой и причиной семейных скандалов.

– Пойми, сынок, так всем будет лучше. А вас с Павлушей буду ждать дома на выходные. Ты не волнуйся, дров хватит, не замерзну. Натоплю печь и напеку ваших любимых пирогов с яблоками. Вы только приезжайте почаще. Там, в Васильковке, и юбилей мой на Покров справим, как ты и хотел.

Так на одного человека в большом городе стало меньше.

Тютя-Матютя

Тоня Кучко первый раз выходила замуж по большой и чистой любви. Ее избранником стал молодой преподаватель престижного вуза Сергей Иванович Кравченко, а для нее просто Сережа. Остроумный, веселый, обаятельный, душа любой компании он ей сразу понравился на дне рождения лучшей подруги, где они и познакомились. Стали встречаться, вместе проводить свободное время: то в кино, то на дискотеке, даже в театре на премьере побывали. Правда, Тоне спектакль не лег на душу, как и игра актеров, показавшаяся слишком манерной, притворной. Вообще театр с его сценическими условностями, фантазиями всегда казался ей искусственным, неживым действом.

Около года длился букетно-конфетный период, и ровно три года, месяц и четыре дня законный брак. Тоня уверена, что они прожили бы долгую и счастливую жизнь, обязательно дождались внуков, если бы не та дорожная трагедия под Могилевом со смертельным исходом. Уходя от столкновения с внезапно выехавшим на встречку «жигуленком», Сергей резко вывернул руль вправо, на обочину, где, как назло, рос столетний дуб…

Тоня находилась на заднем сиденье, что, скорее всего, и спасло ей жизнь, даже уберегло от тяжелых травм – отделалась испугом да ссадинами на теле, которые через пару недель стали малозаметны, а вот любимого мужа уже больше никогда не будет рядом…

Она со слезами на глазах многократно прокручивала в памяти тот черный день, будто хотела прожить его заново, по-другому, и не могла понять, почему с роковой точностью, до сантиметров и секунд столь трагически сложились в смертельный пазл обстоятельства места и времени.

Год она строго соблюдала траур по своему Сереже, раз в неделю приходила к нему на кладбище. И как с живым разговаривала, рассказывая о домашних делах, первых словах их маленькой дочурки Вари, с которой папа так любил нянчиться. Выплакав на могиле все слезы, чувствовала некоторое облегчение, будто кто камень с души снял, затем начинала собираться домой.

Может, так и осталась бы она матерью-одиночкой, если бы не лучшая подруга Нина, начавшая постепенно возвращать ее к жизни. Сначала записала вместе с собой в женский фитнес-клуб, потом затянула в бассейн, обосновав это тем, что «вода – природный психотерапевт, снимающий боль и тревоги, лечащий телесно и духовно».

А потом, когда уже дочка в первый класс пошла, подруга, как заправская сваха, познакомила ее с неженатым 37-летним прорабом одной из строительных организаций. Она сразу запомнила его должность, потому что Костя смешно представился: раб с приставкой про. Конечно, пошутил насчет рабства, на стройке он все-таки начальник, хоть и маленький, как потом пояснил.

Он был иногородним, жил в общежитии на заводской окраине, над которой почти всегда висел противный смог. До встречи с Константином Антонина даже не предполагала, до чего бывают нерешительные, стеснительные и молчаливые мужики! Поэтому и в холостяках Константин засиделся. Хотя, говорил, якобы была у него зазноба, да замуж за одноклассника выскочила.

Поначалу Тоня брала инициативу в общении на себя, не молча же сидеть за столом или по улице прогуливаться. Рассказывала неразговорчивому кавалеру все подряд: о погоде, моде, ценах, бабских сплетнях в продмаге, где продавцом работала. И, наверно, зря голосовые связки напрягала: слушал он вполуха, было видно, что его это мало интересует. «Видимо, считает меня пустой балаболкой, которую хлебом не корми, дай только языком почесать», – неодобрительно подумала как-то о себе и примолкла. Спустя несколько минут Костя нарушил тишину. Было воскресенье, и он спросил, не хочет ли она куда-нибудь сходить вечером. «Хочу, но только не в театр, – сразу отмела это культурологическое направление Тоня. – А давай…те, сходим в цирк! Сто лет там не была».

Косте идея понравилась и через час они уже стояли в небольшой очереди у касс. Купив билеты, неспешно прогулялись по парку Горького. С любопытством понаблюдали за вольной жизнью почти прирученных белок, бравших корм прямо с ладони, а также утиных парочек, нагуливавших жирок в неглубоком водоеме и дремавших на травянистом бережке. В отличие от лесных собратьев, жизнь городских представителей фауны сытнее и комфортнее. С голоду они точно не помрут!

Потом Костя и Тоня на колесе обозрения поднялись более чем на 50-метровую высоту и полюбовались живописным центром Минска. С высоты птичьего полета люди и дома казались уменьшенными копиями, а кругозор значительно расширялся. Еще оставалось время до представления, и они решили снова окунуться в детство – с ветерком покатались на цепных качелях.