Холодная комната

– Молча! Сядь и вытяни ногу. Анька, ты чего морду нарисовала с утра пораньше? На променад собралась?

Анька улыбнулась. Юля повиновалась. Сестра, взяв ножницы, мигом освободила её ступню от повязки. К ранам бинт прикипел четырьмя слоями, но был отодран настолько молниеносно, что Кременцова и не успела ахнуть. Пропитанный кровью бинт уже летел в таз, а она сидела с открытым ртом и перекосившимися глазами, пытаясь вытолкнуть из себя отчаянный визг, чересчур широкий для её горла. Тут вошла женщина – средних лет, судя по глазам. На ней, как и на сестре, была полумаска. Дружески поздоровавшись с Анькой, она обратилась к Юле:

– Здравствуйте, Юлечка. Я – ваш лечащий доктор. Меня зовут Галина Иосифовна.

– Садисты! – вырвалось в этот миг из очень туманных и очень тёмных недр Кременцовой, – садисты! Сволочи! Вам сказали, откуда я? Вам звонили, … вашу мать? Или не звонили?

– Верочка, в другой раз не экономь перекись, пусть повязка сама отвалится, – обратилась врач к медсестре, поняв, о чём идёт речь. Потом – опять к Юле, – Юлечка, если ваша ножка чувствует боль – вам следует не кричать, а радоваться. Ведь боль – это защитная реакция организма. Раз она есть – значит, организм полон сил и готов бороться с болезнями.

От этих слов Кременцовой сделалось очень стыдно. Она смолчала, но покраснела. Присев перед ней на корточки, Галина Иосифовна взяла её ногу и стала осматривать воспаление. Кременцова стиснула зубы, твёрдо решив молчать, какой бы ужасной ни оказалась на этот раз защитная реакция организма. Но организм вёл себя спокойно, хоть пальцы доктора мяли ногу у самых ранок.

– На гребешок наступили? – спросила врач, отпустив, наконец, ступню пациентки и поднимаясь.

– На гребешок, – подтвердила Юля, – Инна Сергеевна и об этом вам рассказала?

– Анечка, покажи-ка нам свою ножку, – ласково попросила Галина Иосифовна вторую, точнее – первую подопечную. Анька, болтавшая на кровати ногами, подняла правую, на которой прежде была повязка. И Кременцова увидела на её подошве пять ранок, очень похожих на те, какие имела она сама. И место расположения этих ранок было таким же – около свода стопы, существенно ближе к пальцам, чем к пятке.

– Анечка тоже – правда, уже очень давно, в подростковом возрасте, наступила на гребешок, – пояснила доктор, взяв Аньку за ахиллесово сухожилие, чтоб как следует осмотреть её ногу, – но у неё – диабет, поэтому ранки периодически открываются.

– Вы, девчонки, скажите, где гребешки такие валяются, чтобы я туда не ходила, – с усмешкой произнесла свирепая медсестра, сдирая с бинта шуршащую упаковку, – чем их перевязать, Галина Иосифовна?

– Анечке положи сегодня салфетку с йодофероном, а Юлечке – с димиксидом. Надо снять воспаления. Кстати, Юлечка, вы не курите?

– Да, курю.

– Курить надо бросить – по крайней мере, на десять дней, пока ставим капельницы. Одна сигарета вызывает спазмы сосудов на двенадцать часов. А если сосуды будут плохо функционировать – ранки ваши не заживут, поскольку они довольно глубокие. Юля, вы меня слышите?

– Я вас слышу.

– А так у вас ничего, по-моему, тьфу-тьфу-тьфу, там страшного нет. Но полечить следует.

Передав Анькину конечность своей помощнице, которая подошла с салфеткой, чем-то пропитанной, и бинтом, Галина Иосифовна пребодро кивнула Юле и удалилась. Из коридора крикнула:

– Верочка, я – в двенадцатой!

Медсестра ещё перевязывала ступню Кременцовой, когда вошла с двумя капельницами другая – та самая, что брала у Юли кровь на анализ. Завязав бинт на бантик и обменявшись парой весёлых фраз с внутривенщицей, перевязочная сестра звонко покатила свою тележку вслед за врачом. Её сослуживица опять справилась со своей работой блестяще – ни Кременцова, ни Анька даже и не поморщились при введении игл в их вены.

– Долго лежать придётся? – спросила Юля, следя за тем, как по гибкой, прозрачной трубке к её руке течёт физраствор.

– Минут сорок пять.

– Враньё, – проворчала Анька, – час сорок пять!

– Ты лучше заткнись, – шутливо отозвалась медсестра, – не то пролежишь до завтра!

Анька надулась. Медсестра вышла, оставив дверь нараспашку. Задул сквозняк, довольно неслабый. Юля одной рукой кое-как накинула на себя одеяло. Минуты три она думала-гадала, с чего начать разговор. Она вспоминала, чему учил её Алексей Григорьевич, и пыталась понять, кто такая Анька. Выяснять это возможности уже не было – Анька всё понимала, ждала вопросов и также, видимо, выбирала линию поведения, будучи информированной о том, кто такая Юлька. А может быть, и не выбирала, так как смотрела на потолок. Если бы она хотела выиграть время, то притворилась бы спящей. И Кременцова начала так:

– Послушай меня внимательно. Эта тварь убила трёх или четырёх человек, включая, возможно, моего шефа. Я помогала ему раскрывать первое убийство, и это дело висит на мне до сих пор, согласно распоряжению прокурора – так что, считай, что я к тебе обращаюсь официально. Скажи, пожалуйста – кто она? Что ты о ней знаешь?

– Какая тварь? – спокойно спросила Анька. Её спокойствие обнадёжило Кременцову. Она решила, что Анька не корчит дуру, а уточняет.

– Худая, длинная, рыжая. Та, которая бросила тебе под ноги гребешок.

– Да всё это относительно.

Кременцова хотела сесть, но вовремя вспомнила, что приколота.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что никто мне под ноги гребешок не бросал. Он просто лежал на земле, а мне было пятнадцать лет, и я быстро шла, про мальчиков думала. Гребешок! Ты чего, смеёшься? Я бы и крокодила вряд ли увидела, окажись он там!

– Интересно, где это ты так шла босиком, ни на что не глядя?

– По сельской местности.

– По деревне?

– Да.

– Название скажешь?

– Какое ещё название?

– Ну, деревни этой.

– Деревни?

– Да.

– Извини, я всё перепутала. По Москве я шла. По Новосовихинскому шоссе. Сломался каблук, и я сняла туфли. Устраивает тебя такой вариант?

– Устраивает. Скажи, к тебе кто-нибудь приходит?

Анька зашевелилась и повернула голову. Её взгляд потряс Кременцову. Не испугал – потряс.

– Да, приходит мама. Но если ты её…

Кременцова с яростью перебила:

– Не я её, а ею займётся следователь по особо важным делам, который раскручивал на допросах бывших верховных судей и уголовных авторитетов! Мой шеф – Алексей Григорьевич Хусаинов, которого я любила немногим меньше, чем ты свою маму любишь, был его другом! Близким, проверенным, закадычным другом! Поняла, сука? Ты поняла меня? Или нет?

– Заткнись, – по-прежнему тихо, но как-то сдавленно попросила Анька, – пожалуйста, не ори. Мне нужно подумать.

– Долго ты будешь думать?

– Нет.

Пока Анька думала, Кременцова присматривалась к врачам, медсёстрам и посетителям, проходившим по коридору мимо палаты. Промчалась и внутривенщица, поглядевшая без снижения скорости, всё ли хорошо с капельницами. Теперь Юле стало понятно, зачем она оставила дверь распахнутой.