Премьера века

Премьера века
Григорий Борзенко

Помимо привычных атрибутов романов настоящей серии: пиратских сокровищ, робинзонады, таинственных зашифрованных писем, в этом романе присутствует также и то, что привлечет внимание театралов. Во всяком случае, развязка этой захватывающей истории, смеем предположить, поразит даже самых придирчивых гурманов театрального действа, тех, кто особенно любит спектакли с непременно эффектным концом.

Григорий Борзенко

ПРЕМЬЕРА ВЕКА

Часть первая

«Завещание мертвеца»

(Письмо с того света)

Глава первая

Робинзон-изгнанник

Я прекрасно помню тот памятный день, который совершенно изменил мою дальнейшую жизнь. Мы следовали из Кайены в Ла-Рошель с заходом на Мартинику. Большая часть пути была уже позади. «Элиабель», подгоняемая Гольфстримом, а затем Северо-Атлантическим течением, пересекла незримую сороковую параллель и продолжала путь к родным берегам. Где-то там, далеко за горизонтом, по правому борту судна находились Азорские острова, которые я за многие годы своих плаваний, на различных судах, притом не только под французским флагом, – что поделать: судьба изрядно побросала меня из стороны в сторону! – проходил стороной множество раз, совершенно не предполагая, что этим островам суждено сыграть немалую роль в моей последующей жизни.

Полный бакштаг наполнял паруса «Элиабель» волны монотонно разбивались об основательно пригруженный корпус судна, одна вахта сменяла вторую – все было как всегда. Кроме одного – досады и злости, что до сих пор бурлили в моей душе после вчерашней стычки с этим треклятым Гуччо Стенвилем. Принеприятнейший человек! Я никогда не испытывал к нему дружеских симпатий, как, впрочем, и многие другие на нашей посудине. Думаю, к их числу принадлежит и сам капитан, который накануне заявил Гуччо, что это плавание на «Элиабель» будет для него последним, и что по прибытию в Ла-Рошель он произведет с Стенвилем расчет, после чего тот обязан будет покинуть судно. Правда, причина этого расставания, на мой взгляд, была странной. Я был уверен, что капитану просто надоели постоянные выходки этого проходимца, но уважающий себя и всегда уравновешенный Жак де Сартин, (именно так звали капитана), решил прибегнуть к более дипломатичному объяснению предстоящего разрыва отношений. Он объяснил заметно обескураженному от столь неожиданной для него новости Гуччо, что, дескать, на судне и так достаточно людей, что лучший из корабельных плотников Эндрю Сунтон, то бишь ваш покорный слуга, работает буквально за двоих, стало быть, в услугах лишнего плотника капитан больше не нуждается. Думаю, эти слова капитана и стали причиной нашей вечерней ссоры со Стенвилем. Видимо, он решил таким образом, что называется, согнать на мне злость. Будучи человеком отнюдь не робкого десятка, я, разумеется, сумел дать ему отпор и поставить наглеца на место, но настроение было здорово испорчено. Если раньше я быстро успокаивался после подобных конфликтов, то сейчас продолжал еще негодовать. Хотя уже и прошла целая ночь, за время которой я вполне мог успокоиться. Я как бы предчувствовал то, что будет дальше. А дальше произошли совершенно непредсказуемые события!

Было раннее утро, и я только начал раскладывать свой плотницкий инструмент, чтобы заняться привычным для себя делом, когда вдруг на палубу выбежал взбешенный капитан, (таким я его еще никогда не видел!), и вскричал, буквально задыхаясь от негодования:

– Кто посмел?! Негодяи! Сию минуту признавайтесь: кто это сделал?!

Понимая, что произошло нечто из ряда вон выходящее, на палубе собралось немало люду.

– Что случилось, капитан?

– Это вы у меня спрашиваете?! Это я должен спросить у вас: что происходит?! С какой поры на моем судне появился столь отъявленный негодяй, который поднял руку даже на личное имущество капитана?! Я вас спрашиваю!

Толпа загудела, догадываясь в чем суть дела. Но полной ясности о том, что же конкретно произошло, не было. Видя состояние капитана, никто не донимал его расспросами, боясь навлечь на себя гнев. Каждый понимал, что тот сейчас сам расскажет обо всем, что, собственно, и произошло.

– Эти часы я получил лично из рук Его Величества в знак благодарности за смелые и решительные действия в том победоносном и памятном для меня сражении, когда я служил на одном из военных кораблей Его Величества! Кто посмел похитить их, мерзавцы?! Я вас спрашиваю!

Все были ошарашены этой новостью, поскольку не было на судне ни единого человека, кто не был бы наслышан об этих легендарных часах. Капитан очень гордился ими. И дело даже не в том, что они были золотыми, плюс на внутренней стороне крышки была выгравирована надпись, а она для обладателя часов имела не меньшую ценность, чем металл, из которого был отлит корпус. Главное, на мой взгляд, за что капитан обожествлял их – это то, что часы были частицей его юности, напоминанием о той славной поре, которая будоражит и заставляет с грустинкой вздохнуть не одного из нас. И вдруг такое… Его, конечно же, можно было понять!

– Молчите?! Хорошо! Я прикажу перевернуть вверх дном все судно, но пропажу найду! Обещаю вам! Приказываю офицерам немедленно собраться в моей каюте!

Вскоре на корабле начался тщательный обыск, в том числе и личных вещей каждого из членов команды. Я считая, что все происходящее меня лично абсолютно не касается, потому и продолжал заниматься своим делом. И не только я один. Парусные мастера возились с порванным кливером, бондари – с прохудившимся бочонком для питьевой воды, корабельный стекольщик вставлял новое стекло в высокий восьмигранный судовой фонарь, такелажники осматривали блоки, а скульптор всецело предался резьбе по дереву, кряхтя над очередным украшением для «Элиабель». Судя по ароматным запахам, доносившимся из камбуза, не сидели сложа руки и коки, которых, включая шеф-кока, на корабле было трое. Также трое было и нас, плотников, но если Пьер вертелся рядом, во всем помогая мне, то Гуччо не было видно поблизости. Где же он? Я понимаю, что после нашей с ним вчерашней стычки он, возможно, был не в самом лучшем расположении духа, и не хотел показываться мне на глаза, но это не повод для того, чтобы увиливать от своих обязанностей. Дело есть дело и его нужно выполнять несмотря ни на что!

Вдруг со стороны бака послышался неимоверный шум, и вслед за ним на палубу высыпала взвинченная толпа. Судя по их возбужденным голосам, я предположил, что пропажа, к счастью, найдена. Так оно и оказалось: один из офицеров, руководивших поисками, вручил в руки капитану его часы. Тот, вместо того, чтобы обрадоваться, вспыхнул гневом, как мне показалось, пуще прежнего:

– Где они были найдены? Кто причастен к этому?!

– Они были спрятаны, сэр, в личных вещах одного из членов экипажа… – Начал офицер, но крик капитана прервал его:

– Кто этот негодяй! Назовите мне его имя!

– Это один из плотников, сэр. Его имя Эндрю Сунтон!

Я почувствовал, как неприятный и колючий холодок пробежал по моей спине: нет! Этого не может быть! Это какое-то недоразумение! Сейчас все прояснится! Не могут же эти люди всерьез подумать о том, что я мог такое совершить! Да мне бы такое и в голову не пришло!

Я видел, как толпа каменной стеной двинулась в мою сторону. Выражение их лиц не предвещало мне ничего хорошего. Чего стоил один только взгляд капитана! Он был просто испепеляющим! Я поднялся навстречу своему командиру и начальнику, и хотя он и был ниже меня ростом, но продолжал смотреть на меня сверху вниз.

– Ты заслуживаешь того, чтобы немедленно быть повешенным на рее, мерзавец! – не говорил, а скорее шипел он. – Но я не стану опускаться до подобных методов. Однако, и прощать тебя за эту мерзость не собираюсь! У тебя будет предостаточно времени покаяться в своем грехе! – И повернулся в сторону офицеров. – Немедленно смените курс! Приказываю следовать к Азорским островам! – И вновь повернулся ко мне и измерил меня уничтожающим взглядом. – А этого мерзавца бросьте пока что в трюм!

Понимая, что дела начинают принимать для меня катастрофический оборот, я попытался спасти ситуацию:

– Капитан! Что вы такое говорите?! Вы же прекрасно знаете, что я не мог сделать этого! Сколько верой и правдой я служил вам и вашему судну «Элиабель»…

Но мне не дали договорить: крепкие руки схватили меня и потащили к трюму. Множество крепких рук! Хотя это не меняло дела: я не собирался вырываться и отбиваться, так как это, по моему мнению, могло служить доказательством моей вины. «Капитан, опомнитесь!» – только и успел крикнуть я еще, но через мгновение оказался в темном трюме.

Честно сказать, мне неприятно вспоминать о времени, которое я там провел, поэтому с вашего позволения я опущу описание того, что там происходило. Хотя, впрочем, что там, по большому счету, могло происходить?! Конечно же, ничего! Я сидел, словно мышь в темной норе, ничего не предпринимая, да, собственно, и не имея возможности что-либо предпринять! Единственное, что мне оставалось, – это размышлять над тем, как же это могло так случиться, и почему жертвой всего этого стал ни кто иной, а именно я?! Что за дикое недоразумение?! Как эти часы оказались в моих вещах?! Что за всем этим кроется?!

Сидя в темном трюме, я фактически потерял счет времени, поэтому не знаю, как долго мы следовали к Азорским островам. Однажды я ощутил, что качка стала как бы не такой сильной. Не знаю, чем еще объяснить мое тогдашнее состояние, но я явственно почувствовал, что корабль не движется. Я был уверен, что мы стоим на якоре. Моя неопределенность объясняется тем, что раньше всяческие изменения в жизнедеятельности корабля (лечь на другой курс, убрать паруса или выбросить якоря), осуществлялись тогда, когда я находился наверху, на палубе. К внутреннему ощущению добавлялись чисто визуальные: глаза-то видят, что происходит вокруг! Зачем гадать?! Сейчас же, сидя в темноте, мне, к тому же и совершенно удрученному, терзающемуся мыслями и догадками относительно своего будущего, ничего не оставалось, как гадать: что же происходит там, наверху, в том другом мире, таком привычном и родном, ставшем в одночасье для меня таким далеким, желанным и недоступным!

Вскоре послышались шорохи и возня, и тут же яркий пучок света засиял над моей головой.

– Эй, воришка! Подымайся сюда! – послышался чей-то голос.

Перебарывая в себе горечь обиды и унижения, я все же взял себя в руки и, жмурясь от яркого солнечного света, стал подниматься наверх.

На палубе собралась едва ли не вся команда. Еще бы: такое событие случается не каждый день! И хотя такого вида наказание для провинившихся матросов во времена освоения Нового Света было не таким уж редким, я лично сталкивался с подобным случаем впервые. Увы, мне в этом представлении была отведена главная, далеко незавидная, роль!

Ощутив боковым зрением обилие зеленого цвета справа от себя, я чисто инстинктивно повернул голову и увидел совсем рядом живописный берег, который, невзирая на его красоты, отныне должен был стать для меня тюрьмой. В душе было пусто и… и еще раз пусто, и ничего кроме этого. Сидя в трюме, я так ждал этого момента, будучи уверенным, что когда у меня появится шанс выговориться, я непременно докажу, что я невиновен, что все это не более, чем чья-то глупая шутка, что пора прекращать этот балаган, брать курс на Ла-Рошель, да заниматься своим делом! Но сейчас, натыкаясь на осуждающие взгляды своих вчерашних друзей, я вдруг впервые в жизни ощутил сплошную опустошенность на душе, какое-то непонятное чувство, которое мне раньше никогда не доводилось испытывать. Меня посадили в лодку, которая доставит сейчас на этот, по всей видимости, безлюдный берег, на котором, возможно, мне суждено провести в одиночестве свои последние и мучительные дни, а мои вчерашние друзья, столпившись у борта, как мне показалось, безучастным взглядом провожали меня, и ни один человек, ни единый (!!!), не вступился, не замолвил за меня слово! А ведь со многими я был в дружеских отношениях, делился последней краюхой хлеба. И вот теперь…

Я далек от мысли винить во всем только их. Возможно, это моя вина, что я не сумел в свое время расположить к себе друзей настолько близко, чтобы они были готовы ради своего друга пойти на все! В будущем я не раз предавался размышлениям по этому поводу, а сейчас мне ничего не оставалось делать, как смотреть на угрюмые лица команды и внимать капитану, который «расщедрился» на прощальную речь:

– В лодке запас пищи и пороха. На первое время тебе хватит. А потом можешь рассчитывать только на себя, если хочешь выжить. Буду рад, если жизнь здесь тебе не покажется раем. Чтобы ты вскакивал среди ночи, выл от тоски и безысходности и каялся в своем грехе! Чтобы совесть тебя постоянно мучила за то, что совершил такой отвратительный поступок!

Я горько улыбнулся:

– Да нет, капитан, – сказал я спокойным голосом, настолько спокойным, что сам удивился этому, – это вас будет мучить совесть. Это вы будете просыпаться среди ночи, и корить себя: как же мог я, который никогда не позволял себе опускаться до низких и недостойных методов, – кажется именно так вы говорили, капитан?! – так жестоко наказать совершенно безвинного человека?! Если на свете есть Бог и справедливость, то именно вы должны потерять сон, а не я! Вспомните мои слова, капитан!

Гребцы взмахнули веслами, лодка устремилась к берегу. Я последний раз взглянул в лица провожающих меня взглядом людей и… Я встретился с насмешливым взглядом Гуччо, который ехидно улыбался и подмигивал мне. В это мгновение мне все стало ясно! Все было настолько очевидно, что я даже не сомневался, что так оно и было на самом деле! Я вскочил и что есть мочи закричал:

– Это ты, Гуччо! Это ты все подстроил! Это ты подложил мне эти часы! Ну, погоди, мерзавец! Я еще поквитаюсь с тобой! Ты заплатишь за свою подлость! Вспомни мои слова!

Лодка уткнулась носом в прибрежный песок. Кто-то из матросов быстро достал из нее и сложил на берегу то, с чем мне теперь придется жить на этом острове. Снова весла взметнулись вверх, а я стоял, словно парализованный, на одном месте и смотрел вслед уплывающей лодке, а затем и судну. Я не кричал им вдогонку, не взывал к милосердию и пощаде, а лишь тупым и отрешенным взглядом провожал тающий вдали парус и все еще надеялся, что все образуется. Мне казалось, что на «Элиабель» поймут, какую глупость они совершили, тем более после того, когда я упомянул о Гуччо. Неужели они не догадаются, что это действительно его рук дело?!

Но ничего того, чего так желала моя разрывающаяся от горечи и обиды душа, так и не произошло. Вскоре судно скрылось за горизонтом, и я, тупо уставившись на бесконечную линию, соединяющую небо с океаном, с отрезвляющей для себя ясностью понял, что отныне начинается совершенно иная, раньше неведомая для меня жизнь. Которая может таить в себе нечто такое, о чем я сейчас даже и не подозревал. Я приготовился к самому худшему.

Первым делом я посмотрел, что же оставили мне для выживания мои палачи? Небольшой запас еды, столь же мизерный припас пороха, ружье и нож. Что же, и за то спасибо! Но всего этого хватит, конечно же, не надолго – это я прекрасно понимал. Учитывая то, что в эту минуту о пище я думал меньше всего, мне хотелось не терять времени и заняться обустройством своего будущего жилища. Правда, я не знал: обитаем ли остров? По логике развития событий следовало бы в первую очередь осмотреть именно его, убедиться: есть ли на нем люди и, исходя из этого, предпринимать дальнейшие действия. Но я все еще продолжал находиться в таком состоянии, когда способность рассуждать трезво и расчетливо скромно отходила на второй план, уступая дорогу эмоциям и инстинктам. И инстинктам тоже. Поскольку желание иметь хотя бы какую-никакую крышу над головой вполне объяснимо и естественно. Ведь я понимал, что провести здесь могу очень и очень много времени.

Я не придумал ничего лучшего, как начать сооружать что-то вроде шалаша-укрытия, прямо здесь, на берегу, вернее, недалеко от берега, между деревьями, в месте, где начинались заросли кустарников и пальм. Уже потом, в разгаре работы, я подумал, что лучше было бы отыскать что-либо наподобие пещеры, где я мог чувствовать себя в большей безопасности, хоронясь и от непогоды, и от диких зверей, которые, возможно, обитают здесь. Но быстро успокоил себя: ничего страшного! Отыскать более надежное укрытие я еще успею. У меня для этого теперь будет предостаточно времени! (При этой мысли я горько улыбнулся). А шалаш послужит мне пока что временным жилищем. Хотя, впрочем, почему временным?! Я был уверен в том, что как бы не складывались обстоятельства, все равно я буду приходить к этому берегу, высматривать на горизонте желанный парус, а это нехитрое мое сооружение всегда может мне служить пристанищем в такие минуты.

Лезвие ножа было крепко и остро: я быстро и умело резал им ветки, но все же вспоминал о своем плотницком инструменте. Эх, его бы сейчас сюда! Как бы облегчилась и упростилась моя задача! Но делать было нечего: я был лишен выбора. Это еще хорошо, что нож оставили! Что бы я сейчас делал без него?! Голыми руками, пусть они и умелые, много не настроишь!