Западня 3,14…

Западня 3,14…
Григорий Быстрицкий

Независимо от причин попадания в Арктику, первое время человек уверен, что скоро вернется на Большую Землю. Это «скоро» у каждого свое, но 20, 30 или 40 лет все приезжие точно не намерены там проводить. Однако некоторые попадают в арктическую западню и остаются надолго. Это меняет человека настолько, что ему уже все становится нипочем. Все и везде. В подкорке прочно сидит Герман Мелвилл со своим: «Объясните же мне, может быть, это стрелки всех компасов своей магнетической силой влекут их сюда?», а надежде на быстрое возвращение приходит закономерный конец.

Содержит нецензурную брань.

Григорий Быстрицкий

Западня 3,14…

КОНКУРС МАЯКОВСКОГО

Не тебе,

в снега

и в тиф

шедшей

этими ногами,

здесь

на ласки

выдать их

в ужины

с нефтяниками

Натуральный Кирк Дуглас, только более мощный и длинный лежал на своих нарах в ватных штанах, заправленных в валенки с огромными галошами, и с неожиданно форсистым одеянием верхней половины своего мускулистого, молодого тела – белой нейлоновой рубашке. Он читал Джека Лондона, приладив в изголовье маленькую лампочку, запитанную от тарахтящего рядом с балком трактора. Еще пара лампочек под потолком освещала все купе: чистый стол у окошка, покрытый ватманом, с арифмометром, журналом наблюдений и отточенными карандашами. С другой стороны стола двое нар друг над другом.

У Бориса Каюрова, а именно этот тридцатилетний ленинградец в должности топографа-геодезиста был похож на Дугласа, – вторых нар сверху не было. Там была накрепко прибита полка с натянутым страховочным проводом, чтобы с неё на ходу ничего не падало. У купе не было отдельной двери, нары заканчивались узкой переборкой, за которой располагалась железная печь. Её топили углем, и она выполняла целый ряд полезных функций: грела балок, на ней готовилась пища, была закреплена фляга для производства воды из снега, а иногда и браги из дрожжей с томат-пастой, сверху, на специальных перекладинах сушились валенки и портянки. Напротив печи была входная дверь, а рядом с ней умывальник с экономной пипкой вместо крана.

Далее, за печкой начиналась вторая половина балка, тоже с тремя нарами, столом, и тоже с полкой, на которой, в отличие от борисовой, были навалены замазученные запчасти, поскольку на нарах под полкой жил тракторист. На вертикально-спаренных лежанках напротив проживали топорабочие, всего их было четверо. В общей сложности в двух половинах балка обитало шесть человек.

Половины разительно отличались: слева, в купе инженера преобладали белые краски, туда запускали без уличной обуви. Напротив черные и темно-серые цвета редко разбавлялись цветными фото разных актрис, приклеенных на стенах. Воздух в балке имел большой спектр запахов, которые перебивались обильным курением всех его жителей.

Эту специфическую атмосферу от безбрежных просторов стерильно-чистой тундры отделяла всего лишь дверь, и каждый мог в любую минуту ощутить несоизмеримые масштабы двух сред своего обитания и хрупкость границы между ними.

Чистоту снега вокруг балка обеспечивало непрерывное, каждодневное движение вперед, к завоеванию новых месторождений. В данной ситуации движение на пару дней застопорилось ввиду ожидания самолета с вешками. Вообще-то с базы ждали чего-нибудь более существенного, но без этой дранки с черным верхним концом двигаться дальше нельзя. Потом по вешкам строго через 25 метров следом идущие геофизики будут расставлять свое оборудование.

Свободный день использовали для бани (в тазу рядом с печкой), стирки (в этом же тазу) и полноценного отдыха. Борис читал про ихнее, американское белое безмолвие, временами подремывал и невольно слушал непрерывный бубнеж топиков. Беседовали напротив не разнообразно, неинтересно и совсем неприлично. Неиссякаемой темой были женщины, причем даже в ореоле воспоминаний не чистые, ласковые и достойные, а какие-то сплошь жуткие и совсем бессовестные бляди.

В другой половине тракторист и один топик спали, а еще один убежал на лыжах за 70 км в сейсмоотряд проверить свою жену. Он ревновал её к оператору сейсмостанции, где она в положении нагнувшись в темноте проявляла рулоны фотобумаги, вылезающие из щели под осциллографом. Борис раньше видел проявительницу, глазами навыкате она смахивала на Крупскую в расцвете базедовой болезни. Он не думал, что молодой оператор клюнет на такую красоту, но чуткий муж имел другое мнение.

Двое напротив успели выспаться и с новыми силами предались своим романтическим воспоминаниям.

– Не надоело вам? – Ненастойчиво и без интереса спросил начальник.

– А чо делать?

– Почитать что-нибудь, а не валяться в темноте равнодушного размышления…

– Еще чего, из книги бабы с пивом не вылезут.

– Это смотря как читать, – многозначительно изрек интеллигент.

– Как не читай, не вылезут, – хохотнули, – а чо читать-то?

Борис посмотрел на свою полку. Библиотека на эту зиму у него была такая: два тома из разных собраний, обещанные отцу к возврату в Ленинград в целости, старая книга Л.Фейербаха, выпущенная после революции, и тоненькая книжка в мягкой обложке о спорте в СССР. Седьмой том Фейхтвангера предназначался для изучения истории, Фейербах для повышения эрудиции, а том первый Джека Лондона из собрания 1954 – для души. Книжонку о спорте ему сунула перед отъездом мать, при этом загадочно улыбнулась.

Борис потянулся за спортом, впервые открыл наугад и попал на Маяковского: "Товарищи, поспорьте о Красном спорте!"

– Вот, пожалуйста,– он зачитал название стихотворения, – почитайте и поспорьте!

– Чо там спорить, наливай, да пей, – без всякого интереса откликнулись с нар.

Тогда у скучающего Бориса возникла просветительская идея:

– А попробуйте прочитать простой стих о спорте и объяснить, что вы поняли. Что хотел сказать поэт?

– Да на хер это нужно?! – Возразили темные массы. – Еще чего? Ты нам на работе командир, а отдыхаем как хотим. Стихи еще придумал читать…

– Хорошо, – не стал возражать просветитель, – предложу другим, – он посмотрел на спящих в другой половине.

– Давай-давай, там люди постарше, сразу стих учить начнут…

Борис не обратил внимания на этот циничный сарказм и пробормотал тихо, как бы себе под нос:

– А призом им будет бутылка. На крайний случай приберегал…

– Стой, стой, какая бутылка? – Они синхронно подпрыгнули на лежанках и тревожно уставились на спящих, потом совсем шепотом, – какой такой крайний случай? За что бутылка-то им?

– Крайний случай, это когда в коллективе застой, кобелирующие настроения и взрыв народного негодования на почве отсутствия некоторых возможностей похотливого свойства.

Таких сложных фраз им не то что понимать, слышать не приходилось.

– А бутылка достанется победителю поэтического конкурса. – Коварно продолжил искуситель. – Кто лучше расскажет своими словами, что имел в виду Маяковский в простом стихотворении.

На нарах затихли, мучительно поразмышляли, "прикинули хрен к носу" как сами же выражались, потом, озираясь на спящих, заметили, что пить-то всем нечего, делить пол литра на такую компанию, только расстраиваться, и вызвались раздраконить поэта в своем узком кругу.

– Ну, начинайте, – Борис бросил на стол брошюрку, – потом посмотрим.

Минут двадцать они читали, вырывая книжку друг у друга, тихо шептались и немного спорили. Борис уже успел заснуть, положив развернутого Джека себе на лицо, когда они с нижних нар навалились локтями на стол и деликатно разбудили начальника.

– Что? – Борис тревожно вскинулся. Потом возвратился из сна, все понял и остудил соискателей. – Не так сразу! Никакой халтуры! Литераторы, блядь, нашлись. Искусствоведы херовы…