Золото Ван-Чина. Премия имени Ф. М. Достоевского

– Не знаю, Жора! Чужая жизнь потемки. Но я думаю, женщине нужно внимание. Забота. Подари ей, что-нибудь на день рождение. Ей будет приятно. Или соверши поступок, который она будет тебя ценить всю жизнь.

– Мне что, бросить пить?

– Хотя бы завяжи на время. А ей скажи, что навсегда! Жора у меня к тебе вопрос на засыпку.

– Валяй!

– Ты в тайгу давно ходишь? Знаешь здешние места?

– С малолетства!

– Сталкивался ли ты с хунхузами?

– Хунхузов всех перестреляли еще до войны. Бывают бродят здесь одиночки или группой по 2—3 человека. Но у местных охотников – закон. В чужаков сразу стрелять. Тут у нас живут потомки партизан. С Гражданской войны недолюбливают интервентов: американцев, японцев, китайцев.

– А китайцев-то за что?

– После Доманского. Всех под одну гребенку.

– Жора, а кто в тайге промышляет золотом? Если знаешь или слышал от кого-нибудь?

– А тебе зачем?

– Да нам государство поручило найти в долине реки месторождение золота. А мы столкнулись с противодействием местных властей.

– Смертельное это дело! Кому-то вы на мозоль наступили! Я сам точно не знаю. Но слышал, что кто-то в районе моет золотишко. И у них там, вроде, банда старателей. Сговаривают, что главарь банды – главный охотовед района, Промырьев Матвей. Но это так, по слухам. Будьте осторожней. Они могут пойти на все. Бродите по тайге с оглядкой.

– Тебе угля в топку не надо подбрасывать? Давай я тебе помогу?

– Не суетись. Я сам.

– Спасибо Жора за приют. За информацию.

– За что спасибо? Ты на работе. Так же, как и я. Не люблю бездельников. У нас сейчас пол страны бездельников. Молодежь работать не хочет. Все сопли жуют. Мы хоть и пьем, но и вкалываем до гроба! Иди поспи. Я сейчас тепла прибавлю.

Я залез на печку. Рюкзак поставил под голову. И представил, что лежу на русской печке. Правда, потолок свисал надо мной у самого носа. Снизу сильно прогревало. Мои одеревеневшие от холодных переправ ноги почувствовали тепло – расслабились и поплыли. Я откровенно балдел от горячей печи. Я думал о Вере, о себе, о золоте, о строительстве, которое мне необходимо будет совершить и которое я никогда делал, о банде старателей, о любви и ответственности, – и мои мысли стали рассыпаться и плыть в тумане молчаливого сна.

Я проснулся рано утром. Солнце блестело уже выше домов. Жора спал, уронив голову на стол. Топка горела. Значит, он недавно подбрасывал уголь. Я вытащил из рюкзака банку тушенки и банку сгущенки, положил на стол. Выскользнул на улицу и пошел искать остановку автобуса. Мне повезло, автобус уже стоял на остановке. И я поехал навстречу своему новому делу. Мы проехали где-то минут 45. Бульдозеры и трейлеры я увидел сразу и попросил остановиться около машин.

Водители еще спали. Пришлось их разбудить. Бульдозерами управляли молодые пареньки из Новицкой партии: Сергей и Иван. Они походили на двух взъерошенных беспризорников, но в глазах ребят светился азарт и желание проложить дорогу сквозь тайгу. О ребятах бульдозеристах я слышал давно. Они прославились тем, что устроили ралли на бульдозерах Т-150: кто первым на бульдозере достигнет вершины горы Чандолаз, высотой 760 метров. Но восхождение на бульдозерах на вершину Чандолаз закончилось безрезультатно, так как внезапно появился начальник партии и матерно прервал этот чемпионат. Однако до середины горы они залезли на предельной для бульдозеров скорости.

Мы сели в машины и с большим грохотом и лязгом двинулись в путь. В начале пути дорога была сносная. Мы преодолели ее как по маслу. Но дальше начинались горы. Я двигался с топором впереди машин и делал на стволах деревьев зарубки. Бульдозеры шли за мной и срывали огромными ковшами все деревья вместе с корнями. Один бульдозер работал как корчеватель и формирователь дороги. Второй – как чистильщик и окончательно проглаживал путь. Так мы двигались вверх до начала перевала. От перевала надо было начать крутить серпантины. Но склоны были достаточно крутые, и мне приходилось делать дорожные карманы на поворотах, чтобы грузовики, заезжая на поворот, задом пятились и только потом, повернув машину, направляли ее вверх. Так с горем пополам мы вылезли на перевал. Внизу вместо серпантинов виднелись острые угловые повороты.

«Да! Шофера на грузовых машинах будут сильно меня материть!» – подумал я.

Но я сделал все, что было в моих силах.

Вокруг на перевале от края до края синела тайга. Она походила на огромное зеленое море. От такого мощного необъятного простора ликовала душа. Я чувствовал, как разливается во мне восторженность и счастье. Я захлебывался воздухом молодой смолистой хвои с маленькими зелеными шишками и был на седьмом небе от того, что бог подарил мне профессию геолога.

С гор дыхнул на нас холодный ветер. И елки торжественно закачались. Где-то прокричала ночная птица. Ей ответил гон какого-то зверя.

Ребята-водители развели костер. Поставили палатку. Кипела вода в котелке. И первые звезды варились в кипящем чае.

– Ребята! Меня волнует один вопрос: водители из экспедиции смогут проехать по нашей дороге? – спросил я у бульдозеристов. – А то весь труд наш напрасен. В экспедиции водители – ассы. Они по более сложным дорогам ездят. Но материться будут!

– Ты не волнуйся. Мы за дорогу отвечаем, – смеясь, ответили они.

Я смотрел в даль, где сверкали звезды, и наша дорога бежала вверх черной изгибающееся полоской.

«Дорога! Дорога! Идет, как до самой далекой звезды…» – вспомнил я студенческую песню.

Водители ушли спать в кабины бульдозеров. Я залез в палатку и долго лежал с открытыми глазами, обманывая себя, что уже сплю.

Завтра предстоит спуск до нашего лагеря. Угол наклона для критической работы бульдозерной техники 30 градусов. А у нас по пути склоны некоторых падей более 40. Что будем делать? Как их пересекать? Только по верховьям ручьев.

«Утро вечера мудренее…» – решил я и отогнал от себя все сомнения: надо спать.

Но сон не шел. Что делать с бандой старателей? Ехать в район в милицию? А если милиция с ними за одно? Нельзя банду провоцировать, иначе начнут мстить. Надо просто затаиться и делать вид, что мы ничего не знаем. Пусть они первые откроются. Или спрячутся. Не в их интересе раскрываться. Скорее всего, они нас будут запугивать, чтобы мы ушли безрезультатно.

Утром мы проснулись бодрые и веселые. Сварили овсяную кашу, заварили крепкий чай с лимонником.

– Труба зовет! Вперед, Григорий, трассируй трассу. Сегодня должны выйти к реке, – крикнул мне из кабины бульдозера Иван.

По тайге пронесся утренний призывный гон оленя. Вторя ему, взревели моторы бульдозеров. С визгом и лязганьем заработали траки. И мы продолжили тянуть дорогу по непролазной тайге. Впереди начинался крутой спуск. Затем надо было пересечь несколько мелких, но глубоко врезанных в рельеф ручьев. Бульдозеры предельно наклонились носом вниз. Моторы их визжали и тряслись от напряжения. Казалось, что вот сейчас они соскользнут вниз. Но ковши машин держали угол наклона. Мы посовещались. Решили спускаться по руслу ручья. Я шел впереди делал зарубки на стволах деревьях. Эти зарубки были ориентиром для формирования дорожного полотна.

Впереди меня величаво прошел таежный олень. Злой и недовольный от грохота железных чудовищ. Промчалась испугано рысь. Мелькнула и исчезла. Ручей отчаянно журчал, пытаясь перекричать приближающий грохот моторов. Листья и иголки на деревьях дрожали от страха.

Бульдозеры медленно и упрямо крушили все, превращая живой мир леса в груды отвалов и в уродливые корчи деревьев. Вот так крушится красота. Когда молодые, старые и многовековые деревья превращаются в кучу мусора на обочине. Тайга уничтожается железной ненасытностью людей. Кто сказал, что миром правит красота? Нашим миром правит алчность. И это только дорога. А если здесь в тайге заработает прииск? Не будет больше реки Ван-Чин. Будут кучи отвалов вместо русла. Груды бесформенных галек и валунов. Будет уничтожена целая система жизни. Все живое загонят, как американских индейцев в резервации, – в биосферные заповедники.

Никаким золотом нельзя будет откупиться за содеянное уничтожение и уродование красоты местных ландшафтов. Вот так гибли цивилизации. Чем государство лучше хунхузов, если своей вседозволенностью превращает в тлен целые территории? Так стоит ли биться за эту маленькую беспризорную россыпь, от которой бед в стократ больше, чем пользы?

Вот так я шел, переполненный противоречиями, спорил сам с собой и делал зарубки на живых деревьях, причиняя им боль. Между тем, бульдозеры злобно рвали ковшами землю, круша все на своем пути, и не было силы, чтобы остановить этих железных монстров. До реки Ван-Чин оставалось буквально 100 метров.

Вдруг я увидел человека в штормовке, который шел уверенной решительной поступью навстречу нам. В руке он держал карабин. Стальное дуло с черным грозно дышащем отверстием смотрело на меня. У меня по спине пробежал холодок. Это был Матвей Промырьев.

– Всем стоять! Стоп. Сейчас буду стрелять! Я вам не дам загубить реку. Глушите двигатели!

– По какому праву? Кто вас уполномочил?

– Это мой дом! И я его буду защищать. В тюрьму пойду, но не дам долину реки загубить.

– Послушай, Матвей, давай поговорим по-хорошему.

– Все разговоры пустые. Я буду стрелять!

Его лицо светилось твердой решимостью и правотой. Он передернул затвор.

Внезапно я перевел взгляд в сторону лагеря и увидел, что к нам бежит Вера. Она что-то кричит надрывным голосом. Подбегает ко мне и закрывает меня.