Когда ангелы слепы

Дальше наступил черёд палача и его помощников. По молчаливому велению своего мастера последние разожгли огонь. Занявшись от трёх поднесённых факелов, сложенное кострище быстро разбушевалось всепожирающим пламенем. Дождавшись, пока огонь разгорится в полную силу, Ганс Фольтер – палач города Кёльна- поднял огромный тупоносый меч и одним верным движением снёс голову осуждённой, с закрытыми глазами стоявшей перед ним на коленях. Затем, подняв за волосы уже отсечённую голову, бросил её в бушующее пламя костра. Истекающее кровью тело в огонь бросили уже его подмастерья. Присутствовавшие при казни монахи затянули грустную и заунывную песнь. Остальная толпа молча и зло наблюдала, как брошенные в огонь останки превращаются в пепел.

Едва стало темнеть, работы в соборе закончились. Так и не успев дорисовать очередной эскиз, Ларс сложил свои бумаги в толстую папку, и взяв её под мышку, стал спускаться вниз. С высоты Южной башни всё ещё было видно, как на Мелатене догорает костёр.

Трудившиеся в соборе мастера заканчивали свои работы и один за другим направлялись к выходу. Перед тем как уйти, Ларс всегда задерживался у Креста Геро, становясь на колени и читая молитву.

С наступлением темноты резко похолодало, да к тому же ещё начал моросить дождь. Холодный северный ветер выл и стенал в крышах домов и башнях церквей. Погода была ужасной, и каждому хотелось где-нибудь поскорее укрыться. Весь город казался окутанным чёрной мглой, сквозь которую едва пробивались огни свечей, горящие в окнах.

Плотнее подпоясав тёплый зипун, Ларс побрёл по чёрной, как смола, улице. Его тупоносые кюхмаулеры хлюпали по лужам и грязи, а широкополый берет приходилось держать рукой, чтобы его не унесло ветром.

До дома оставалось еще немного, когда сзади послышался чей-то жуткий и отвратительный голос:

«Я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь. И звёзды упали с неба на землю…»

Это были строки из Апокалипсиса Иоанна Богослова, кои Ларс слышал и читал не один раз. Но произнесённые этим жутким безумным голосом из холодного кромешного мрака, они мгновенно вселили бы страх во всякого, кто мог их услышать. Сердце Ларса заколотилось. На секунду объятый ужасом, он обернулся назад, ожидая увидеть там даже самого дьявола. Но взору его предстал всё тот же холодный и пустой мрак.

Застыв на месте, с бешено колотящимся сердцем, он пытался хоть что-то разглядеть в непроглядной тьме. Но, как он ни старался, темнота не позволила этого сделать.

«И солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь. И звёзды упали с неба на землю,» – снова прозвучал из темноты тот же голос.

На этот раз он стал ещё ближе. Будто бы тот, кто говорил, был совсем рядом. Но всё та же непроглядная тьма не позволяла разглядеть говорящего. Сердце Ларса готово было вырваться из груди, настолько жутким и нестерпимым показался ему этот голос.

Вдруг, в едва уловимом свете соседнего окна, из чёрной темноты проступил почти неразличимый силуэт, похожий на привидение. Едва помня себя, Ларс бросился наутёк, а вслед ему снова понеслись жуткие слова о кровавой луне и упавших на землю звёздах.

В считанные секунды он преодолел расстояние, отделяющее его от дома, и только оказавшись у его двери, остановился и вновь посмотрел назад. Но там по-прежнему был всё тот же холодный и пустой мрак.

Глава 5

День трёх волхвов, а за ним Мелатен.

Наступившая зима выдалась на редкость холодной. Рейн замёрз до самого дна, а неустанно падающий снег засыпал дома по самые окна. Горожане сидели по своим домам, кутаясь в одеяла и не желая без особой надобности выходить на улицы, которые были полны замёрзших насмерть. День ото дня мороз крепчал, и казалось, что немногие смогут дожить до конца этой лютой зимы. Застывшие от холода улицы были пусты и ночью, и днём, а валящий хлопьями снег за считанные минуты мог укрыть под собой любого, кому не посчастливилось вовремя попасть домой, особенно тех, у кого этого самого дома попросту не было. Многие горестно шутили что, дескать, в эту зиму фрау Холле решила похоронить всех под пухом от своей перины.

Подходило шестое января – день поклонения мощам трёх волхвов, бывший самым главным праздником Кёльна, после Пасхи и Рождества. В этот день Кёльн собирал у себя паломников не только с окрестных земель, но и со всего рейха. Хотя после того, как две трети империи приняли лютеранство, отвергающее как святых, так и их мощи, поток паломников заметно уменьшился. В эту же студёную зиму ожидали, что паломников и вовсе не будет. Но уже четвёртого января, когда к городу стали подходить первые группы пилигримов, стало ясно, что и в эту морозную пору святые волхвы не останутся без почитания.

Шестого января улицы Кёльна, как и встарь, заполнили толпы паломников, идущих к собору на поклонение святым мощам. Среди паломников в основном были немцы, не принявшие лютеранство и оставшиеся верными старой католической церкви. Так же было много французов из сопредельных с рейхом французских провинций и выходцев из Нидерланских земель, ещё живущих под властью Габсбургов и не успевших принять кальвинизм. Не были исключением и сами кёльнцы. Надев тёплые шаубе и высокие сапоги-ледерсены, они выходили на улицу и присоединялись к другим паломникам.

По городу ходили послушники монастырей и ученики семинарий, держа пред собой Вифлеемские звёзды и размахивая кадилом, распевая песни и собирая подарки от паломников и горожан. В храмах освящались мелки, которыми потом на дверях домов писали первые буквы имён Трёх королей и цифры наступившего года. А от знаменитой арки Трёх королей и до самого собора через весь город совершался большой Крестный ход.

В самом соборе было настоящее столпотворение, народу набилось, как сельди в бочку. Даже при своих исполинских размерах он не мог вместить в себя всех желающих. Лавок в недостроенном соборе ещё не было, и слушать мессу всем предстояло стоя, как в ортодоксальной восточной церкви. Вёл службу сам архиепископ Кёльнский Герман V фон Вид.

Центром же всех событий, происходящих в этот праздничный день, был огромный ларь, в котором и хранились знаменитые мощи.

Созданный в период с 1190 по 1220 год одним из искуснейших ювелиров своего времени Николаусом Верденским, ларь трёх волхвов был гениальнейшим произведением искусства. В одном большом общем ларе были объединены три меньших, причём третий ларь находился на коньке первых двух. Деревянный корпус ларя был обит позолоченными медными и серебряными пластинами с отчеканенными на них фигурами; передняя же его сторона была выполнена из натурального листового золота, фризы украшены множеством позолоченных листовых пластинок. Особенно искусно были сделаны маленькие колонны из позолоченной эмали с постоянно меняющимся узором. Кромки и конёк ларя венчали узоры тончайшей работы в форме вьющихся растений. При его украшении использовали около тысячи драгоценных камней и жемчужин, и установили более трёхсот античных гемм и камей. На продольной стороне ларя были изображены сидящие ветхозаветные цари и пророки, а в его верхней части – апостолы. Этим утверждалось, что Новый Завет зиждется на Ветхом завете. Внизу, на задней стороне ларя, изображались сцены бичевания и распятия Иисуса Христа, а вверху, в окружении святых великомучеников Феликса и Набора, был представлен уже благословенный Христос с тремя христианскими добродетелями – Верой, Надеждой и Любовью. В середине передней стороны ларя была изображена сидящая Дева Мария с младенцем-Иисусом, к которой слева приближались три коленопреклонённых волхва, мощи которых и находились внутри. К ним присоединялся четвёртый волхв – германский король Оттон IV, пожертвовавший собору эту переднюю сторону ларя. Справа от Марии изображалось крещение Иисуса в реке Иордан, а немного выше Христос уже появлялся в образе всевышнего судьи в день Страшного Суда.

Каждый год шестого января, в день чествования трёх волхвов, передняя сторона ларя снималась, и взору прихожан открывались хранящиеся в ларе за решёткой три черепа, увенчанные золотыми коронами, благодаря которым их ещё называют головами Трёх королей.

Во время торжественной мессы святое причастие из рук архиепископа приняло около тысячи человек, после чего расступившиеся гвардейцы позволили прихожанам одним за другим подходить к ларю и прикладываться к святым мощам.

Всё шло своим чередом. Несмотря на ледяной холод, царивший в соборе, всеми владело чувство праздника и великого торжества. Ничто не предвещало чего-то дурного или из ряда вон выходящего, как вдруг произошло то, что весьма часто происходит на церковных службах, но чего совершенно не ожидали именно в этот раз. Уже после мессы, когда люди стали подходить и прикладываться к ларю, архиепископ решил сказать ещё пару назидательных слов своей пастве. Но вдруг откуда-то из плотно сбитой толпы заголосила безумная.

– Врёшь, врёшь, тварь, врёшь… – послышался чей-то жуткий голос.

Прозвучал он столь ясно и столь неожиданно, что начавший говорить архиепископ невольно умолк.

– Заткнись, тварь, и молчи, как тебе велено! – повторил тот же голос уже молчащему архиепископу.

Огромная толпа прихожан, будто оцепенев, замолкла вместе с ним. С минуту в соборе царила могильная тишина, слышались лишь порывы зимнего ветра, стенающие в его сводах.

– Ха-ха-ха… Заткнулся! А теперь пошёл прочь отсюда! – нарушив гробовое молчание, сказал тот же голос.

– Бесноватая! – послышалось из толпы.

– Сумасшедшая!

– Ведьма!

– Ха-ха-ха… Сами вы все бесноватые, твари, – ответил им тот же голос.

Опомнившийся архиепископ дал молчаливую команду своим гвардейцам, чтобы они схватили того, кто посмел его оскорбить. Расталкивая толпу, гвардейцы бросились туда, откуда доносился голос. Возмутительницей спокойствия оказалась безумная старуха, одетая в жуткие полуистлевшие лохмотья. Казалось, что справиться с ней не составит труда. Но едва один из гвардейцев попытался её схватить, она вдруг подпрыгнула, словно крылатый кузнечик, и ухватилась за абсолютно гладкую колонну собора. Онемевший гвардеец застыл как вкопанный, и все, кто стояли рядом и видели это, в ужасе отшатнулись. Сама же старуха, словно сороконожка, вскарабкалась по совершенно гладкой колонне и засела на её резной капители.

За этим невероятным зрелищем наблюдали все прихожане собора. Толпу охватило смятение, а нескольким особо эмоциональным женщинам стало дурно.

– Ведьма! Будь ты проклята, ведьма! – стали кричать из толпы.

– Это же Дурная Ута, сумасшедшая из Роденкирхена. У нас в Роденкирхене все её знают, – громко сказал кто-то из прихожан, так, чтобы все могли его слышать.

– И что, у вас в Роденкирхене, все безумцы такие? – едва сдерживая гнев, спросил у него другой прихожанин.

– Да ею же владеет нечистая. По-другому и быть не может, – сказал кто-то ещё из толпы.

– Да, да, нечистая! Нечистая! – стали повторять люди.

Сама же Дурная Ута, зацепившись за каменный узор капители, снова принялась за своё.

– Ха-ха-ха… Сами вы все бесноватые. Это всеми вами владеет нечистая, – прокричала она, взирая сверху на гневающийся народ.

– Заткнись, ведьма, заткнись! – кричали ей снизу.

– Я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь. И звёзды упали с неба на землю. Близится, близится Страшный Суд! Все вы будете погребены заживо… – словно безумная прорицательница, проворчала старуха.

Стоящий в толпе Ларс, услышав строки из Апокалипсиса, тут же вспомнил голос, некогда напугавший его посреди ночной улицы.

Не желая больше терпеть оскорбления, Герман фон Вид развернулся и быстрым шагом покинул собор через подсобный выход. За ним ушла и большая часть присутствовавшего в соборе духовенства. Оставшиеся монахи и служки стали закрывать и убирать прочь ларь с мощами. Людям же сказали, что праздник окончен, и все могут расходиться.

Но возбуждённой толпе уже давно было не до святых мощей. Все взгляды были прикованы к Дурной Уте, сидящей на капители колонны. А та и рада была стараться сыпать на их головы проклятия и угрозы, держась левой рукой за капитель, а правой размахивая во все стороны.

Наконец к колонне, по которой карабкалась сумасшедшая, подоспел бравый солдат с огромной шестиметровой пикой и стал пытаться достать ею сидящую на капители. Но в момент, когда ему это почти удалось, старуха вдруг на мгновение сжалась, как кошка, и тут же, оттолкнувшись от этой же капители, прыгнула в застеклённое витражное окно. Вдребезги разбитый витраж разлетелся на сотни осколков, а дурная старуха, по-кошачьи приземлившись на землю, унеслась восвояси.

Поднятая на ноги городская стража немедленно бросилась на поимку возмутительницы общественного спокойствия. Вслед за ними последовали гвардейцы архиепископа и многие из присутствовавших в соборе прихожан.