Судный год

– Слушание откладывается на полчаса, – наконец неожиданным басом, не разжимая алебастровых губ, произносит слепая богиня.

Я испуганно оглядываюсь. Румяный крепыш лет сорока, с короткой красной шеей шире прижатых к голове прозрачных ушей предъявляет в качестве улыбки два ряда замечательно белых зубов и приветственно поднимает руку с раскрытой ладонью. Со стороны могло бы сойти за небрежный нацистский салют. Может, хотел незаметно понаблюдать за мной перед первой встречей? И как он узнал меня? Мелькают вертикальные морщинки на розовых пальцах, и, как по мановению его руки, плафон над головой наливается мутным светом и дождь, все еще шелестящий у меня в голове, стихает.

Вот теперь все по правилам. Обвиняемый со своим Защитником, и процесс можно начинать.

Мой румяный Защитник. Серебристый, как волчья шерсть, ежик-бобрик на лысоватой голове, ненужно мощные плечи. Здоровья своего совершенно не стесняется. Очень внимательно относится к проходящим женщинам. Результаты осмотра немедленно появляются у него на физиономии для всеобщего обозрения. В суде (во всяком случае, с женщинами-судейскими) чувствует себя слишком уж свободно. По утрам (до того как превратиться в Адвоката) каждый день три часа, по его словам, ведет кружок греко-римской борьбы (для мальчиков и девочек вместе (!) от десяти до четырнадцати лет) в местной школе.

Такой дождь совсем недавно был на улице, а он сухой… странно… словно кто-то раздвигал над ним дождевые нити, когда он не спеша шествовал в суд. И лишь одна черная струйка течет по каменному полу из-под толстой подошвы.

Наш первый и единственный за весь процесс длинный разговор сто?ит здесь воспроизвести. На обмен верительными грамотами между высокими договаривающимися сторонами он был мало похож. Скорее, это напоминало допрос где-нибудь в Большом Доме в Питере.

– Я спрошу вас только один раз. – Короткое движение ребра ладони, рассекающей воздух. – Вы никогда не мечтали совершить преступление?

– Зачем?

– Ну, мало ли… Например, чтобы убедиться, что способны совершить преступление, которое полиция не сумеет раскрыть… Что у вас достаточно силы воли… Почувствовать свое превосходство… Можете быть уверены, что о нашей беседе никто знать не будет.

– Вы недавно перечитывали Достоевского?

Адвокат некоторое время молчит. Пытается оценить долю сарказма в вопросе?

– Просто пытаюсь узнать, как можно больше о своем клиенте.

– Не мечтал.

– Ну вот и хорошо… Вы женаты?

– Разведен.

– Давно?

– Пару месяцев, как разъехались. Формально мы еще не разводились.

– Часто, когда семья распадается, у мужчины возникает сильная неприязнь к женщинам. Ко всем женщинам. – Сдержанная улыбка, которая должна подчеркивать адвокатский профессионализм. Мелькают очень острые, неестественно белые зубы. При этом лицо у моего тренера-Защитника абсолютно непроницаемое и умиротворенное.

– У меня не возникает.

Должно быть, отношения с моим саблезубым Защитником будут непростыми. Во всяком случае, чувство юмора у него начисто отсутствует. А это плохой признак… Впрочем, менять адвоката сейчас поздно, да и неясно, будет ли другой лучше.

– С вами трудно говорить… Что вы делали пятого сентября между двумя и тремя часами дня?

– Не помню точно. Наверное, смотрел дома телевизор.

– Вы часто смотрите телевизор днем? Пятого сентября был понедельник.

– Может быть, я плохо себя чувствовал и не пошел на работу.

– Я надеюсь, кто-нибудь из ваших сослуживцев сможет подтвердить. В жалобе, поступившей в полицейское управление Бостона, утверждается, что вы в это время находились в доме сто восемьдесят три по Кларендон-стрит, где проживает Истица.

Я чувствую легкую панику. Никак не удается сосредоточиться. Мысли путаются, переплетаются, словно ветви деревьев в густом темном лесу. Похоже, я заблудился.

– Не помню. – Для того чтобы защищать, ему информация о том, с кем я провел в постели весь день пятого сентября, не нужна, а мне и повредить может. И до Лиз дойти может. Это было бы катастрофой. Чем меньше будет он знать, тем лучше. – Почти уже месяц прошел.

– У вас проблемы с памятью? Вы обращались к доктору?

– Ни к кому я не обращался.

– У вас имеются знакомые в доме сто восемьдесят три по Кларендон-стрит?

– Не знаю. – Я начинаю осторожно взвешивать каждое слово. Советский опыт не прошел даром. – Наверное, нет.

– Кто-нибудь может подтвердить, что пятого сентября с двух до трех вы находились дома?

– Я ведь уже сказал: с женой мы разъехались два месяца назад. А запасаться свидетелями, когда смотрел телевизор, мне не пришло в голову.

– Вы, как видно, привыкли логически мыслить.

– Иногда с помощью логики удается кое-что выяснить. – Теперь, когда разговор отошел от полицейского рапорта, я чувствую себя немного увереннее.

– Но я бы хотел напомнить, что для правосудия есть вещи поважнее логики.

– Да? И что же это? – Почему-то ни в чем не хочется с ним соглашаться. У меня это редко бывает с незнакомыми людьми… Как бы самому не испортить отношения со своим Защитником…

– Например, закон. Права женщин. Политическая корректность.

В лице у Адвоката что-то написано. Судя по тону, не слишком дружелюбное. Нужно, чтобы он поверил. Иначе…

– А закон что, к логике отношения не имеет?

– Не всегда. Боюсь, скоро вам придется в этом убедиться… Ведь его начинают применять лишь после того, как установлены факты. А факты – вещь очень часто совсем не очевидная. Особенно если у обвиняемого плохая память… Многие вообще верят, что фактов нет, а есть только интерпретации. Ну а найти правильную, нужную для клиента интерпретацию – это и есть работа адвоката… Впрочем, выяснение этого вопроса уведет нас далеко. Как видно, вам трудно представить всю разницу между тем, что происходит де-факто и де-юре. Не думаю, что вам хорошо известны судебные критерии достоверности показаний обвиняемого.

Я решил, что мне не нужно продолжать этот разговор. Но, как уже часто случалось последнее время, решение свое выполнять не стал.

– Это правда. Я не специалист по критериям достоверности. И юридическую гносеологию никогда не изучал. Это ваша область? – Сам не знаю, зачем задал этот глупый вопрос.

Нанятый мной толкователь закона, сложив руки домиком и прижав большие пальцы к подбородку, рассматривает своего клиента долгим оценивающим взглядом. Усмехается. Взвешен и найден был легким? Уж какой есть. Разочарованно закрывает веки. В безглазом лбу застыло тяжелое раздумье.

– Ну что ж, раз вы о себе рассказывать не хотите, перейдем к вашему делу. Что у вас там? Есть ко мне вопросы?

Покорно протягиваю свою повестку. Он начинает вертеть ее со всех сторон. (Я бы не удивился, если бы она прямо сейчас превратилась в стодолларовую бумажку, а затем исчезла.) Ничего не говоря, возвращает ее.

– Я так и не понял, в чем меня обвиняют.

– Попытка изнасилования, сексуальный харассмент.

– Ого-го! Звучит серьезно! – Это действительно серьезно. Если на работе узнают, скорее всего, уволят под каким-нибудь предлогом. Чтобы лицо фирмы сохранить… Не надо показывать. – Но это же полная глупость! Где я мог ее харасить? И зачем? Вы видели ее?

– Извините, не понял?