– Что ж, погрейся, – молвил Оле самый старший, – только как, скажи нам, в поле ты попала?
– Я ищу фиалок, – отвечала Оля.
– Где же ты найдешь их? На снегу? Под снегом?
– И сама не знаю… Только без цветов мне к матушке с сестрицей воротиться страшно. Наказали строго принести фиалок; изобьют, измучат, коль ни с чем вернуся…
– Жаль тебя, – ей молвил властелин метелей. – Ну да не печалься, мы тебе поможем… Брат мой Март, – сказал он, – властвуй над природой, – и с поклоном отдал посох брату Марту.
Тот костра три раза посохом коснулся… Пламя разгорелось и согрело воздух. Снег стал быстро таять, показалась зелень, на деревьях старых почки развернулись, в травке под кустами зацвели фиалки… Оля видит чудо и себе не верит.
– Ну, моя малютка, рви скорей цветочки, рви, не то завянут, – молвил ей Март месяц.
Нарвала и, братьям в пояс поклонившись, весело в деревню из поля вернулась.
– Что, нашла фиалки? – молвила старуха.
– Да, я под кустами нарвала их, мама.
– То-то, под кустами… Что ж стоишь ты? Саше их снеси скорее.
Та – хоть бы спасибо, хоть бы подивилась: как эти фиалки, что нарвала Оля, расцвели зимою?
На другое утро мачеха проснулась, сладко потянулась – и послала Олю в лес за земляникой. Оля не посмела мачехе перечить. Вновь пошла бедняжка в лес сквозь злую стужу. И на том же месте снова повстречала братьев-великанов. Братья усадили Олю меж собою. Спрашивает старший, с белой бородою, что она сегодня средь сугробов ищет?
– Мать опять велела набрать земляники, – отвечает Оля, а при этом слезы так из глаз и льются…
Стало жаль малютку Январю седому; он передает свой посох брату Июню. Посохом взмахнул тот над костром трескучим, пламя поднялося – снег тотчас растаял, луг зазеленелся, листья распустились. Трелью соловьиной роща огласилась; хлеб в озимом поле морем всколыхнулся. Около, на кочках, влажным мхом покрытых, свой раскрыли венчик белые цветочки. Лепестки со стеблей в тот же миг опали; наливаясь соком, зрела земляника. Оля видит чудо и себе не верит, а Июнь ей тихо:
– Рви же землянику!
Нарвала в передник зрелых ягод Оля и что было силы побежала к дому.
Мать встречает Олю неприветным словом: – Что шаталась долго? Принесла ли ягод?
– Принесла, родная! – Оля отвечала, тихо высыпая ягоды на блюдо.
Съели землянику мачеха и Саша – и хоть бы приветом подарили Олю, хоть бы подивились, как это под снегом Оля землянику отыскать умела.
В третий день послала мачеха девицу – слив ей захотелось, вишь, какая злая! И пошла сиротка, слезы утирая, вновь сквозь стужу злую в зимний лес с корзинкой.
Вот опять приходит к братьям-великанам; Оля слезно просит их помочь ей, бедной. Брат Сентябрь взял посох у старшого брата и обвел три раза им костер трескучий – пламя разгорелось и высоко к небу поднялось столбами, согревая воздух. Снег в минуту стаял, всколыхнулось поле золотой волною ржи, созревшей чудно… Миг – и рожь копнами улеглась по полю. На столетних липах золотым отливом листья окаймились; на деревьях сливных, рдея под листами, влагою янтарной сливы наливались. Оля видит чудо и сама не верит, а Сентябрь ей шепчет:
– Ты встряхни-ка сливу.
Деревце ручонкой Оля чуть качнула, и четыре сливы на землю свалились. Подняла их Оля, поклонилась братьям и сказала тихо:
– Бог благословит вас!
Вот идет из поля, вот подходит к дому, ей навстречу с бранью мачеха выходит:
– Где же сливы или ты не принесла их?
– Вот вам сливы, мама! – Оля отвечает. – Не сердись, родная, больше не достала.
– Как, четыре только? – мачеха спросила. – Отчего ж не больше? Знать, дорогой съела.
– Нет, я слив не ела, – отвечала Оля, – на деревьях сливных их висело много, только я не смела больше рвать, боялась. Думала, что этим рассержу хозяев.
– Ах, ты дура, дура! – мачеха ворчала. – Рвать боялась… Только, кажется мне, лжешь ты.
– Да и лжешь нескладно, – перебила Саша, с радостью глотая сливы наливные. – Где нашла ты сливы? – к Оле обращаясь, молвила сестрица.
– В поле, подле леса.
– Я пойду: узнаю, правду ль ты сказала; если же солгала, берегись – измучу…
И пошла из дома.
На поле волнами, будто море в бурю, снег переливался. Вот подходит к лесу… Вот на гору всходит… Вот и ей, как Оле, пламя показалось. Подошла и видит: вкруг костра сидели так же, как и прежде, братья-великаны. К ним подходит Саша. Подошла и греться у огня чужого, не спросившись, стала.
На нее сурово посмотрели братья, а она ни слова, хоть бы поклонилась.
– Знать бы нам хотелось, что тебе здесь нужно? – молвил тут Январь ей. – Говори, не бойся.
– Любопытен очень, старый дурачина, – Январю с насмешкой буркнула девица.
Будто уязвленный ядовитым змеем, он поднялся с камня, засверкал очами.
– Не терплю бесстыжих! – голосом громовым молвил старый месяц и костра три раза, грозно сдвинув брови, скипетром коснулся.
Пламя вмиг исчезло. С облаками в небе дым густой смешался и зловещей тучей понавис над полем. Из-за леса ветер с свистом вихрем дунул, и метель завыла, как дитя больное.
«Как бы поскорее до дому добраться», – задрожав от стужи, думает девица. И пошла, да поздно.
Перед ней, за нею бешено крутился снег, гонимый вьюгой.
Между тем старуха дочку поджидает: то в окно посмотрит, то заглянет за дверь.
– Знать, с дороги сбилась, – про себя бормочет, – в поле зги не видно… Дай пойду навстречу.
И пошла… На поле стала кликать дочку:
– Отзовись, родная, где ты, что с тобою?
Не было ответа; только пуще ветер, будто насмехаясь, застонал в ущельях… Вот подходит к лесу; видит – ее дочка прислонилась к ели, вся в снегу, чуть дышит. Мать подходит к дочке и, за руку взявши, говорит:
– Вернемся, вишь, как ты иззябла.