Не признавали бледный цемент,
Любили искристый гранит
И надругалися над теми,
Кто известь лунную хранит.
И были цепи лишь гирлянды
На бедрах каменных колонн.
И солнцем, сыном ненаглядным,
Отец незримый был пленен.
И оттого встают дворцами
И мачты труб своих не гнут.
И ни в одном на свете храме
Не свят огонь, как черный труд.
«Они пред гордостью печали…»
Они пред гордостью печали
Насмешкой извивались всласть.
И месяц медленный отчалил,
Беззубую раскрывши пасть.
От золотых песков заката
Янтарный удалился челн.
Они смеялись, я ж им свято
Печаль вечернюю прочел.
И ни один, храбрейший из них,
На холмик сердца не взошел,
Чтоб подышать в вершинах жизни,
Чтоб синих звезд пощупать шелк.
Так под каменьями седыми
Живые дремлют червяки.
Их кровь льдяная не подымет,
Гранита не сорвет замки.
«Из Блока, Тютчева, Верхарна…»
Из Блока, Тютчева, Верхарна…
Зажглись цветы из их тоски.
Слезою дедов лучезарной
Страниц умыты лепестки.
От Гоголя родился Чехов,
И Достоевский, и Толстой…
Вчера я к Пушкину заехал, —
Навстречу мне Байрон хромой.
У Данта был отец Виргилий,
У Шекспира – историй том.
Гомера по селам водили,
Как по столетиям потом.
Миры, кометы – друг от друга…
О, воин-критик, – что ж, бряцай!
Тобой не в первый раз поруган,
Кто все-таки имел отца.
«Роковая, вековая…»
Роковая, вековая,
Твой набат, и свят, и мил…
Тишина переживает,
Пережевывает мир.
Лун изглоданные ребра,
Звезд пустые черепа…
Мрак зеленый, мрак недобрый
Тушей всей на землю пал.
Мрак в часы дробят колеса,
Мелют час в песок секунд.
Труп ответа, крюк вопроса,
Их зарницы рассекут.
Кровь по-новому обрызнет
Синий жертвенник небес.
Там жрецом на новой тризне
Сядет солнца рыжий бес.
«И грянет час, увянут лица…»
И грянет час, увянут лица,
Душа устанет тело жрать,
И смуглой бурей разрешится
В корсете тропиков жара.
Громовый трактор тучи вспашет
Ножом платиновым косым.
И вековых изрытых башен
Во тьму провалятся носы.
И перекрестится планета
Рукою молнии худой.
И кто-то старый крикнет где-то
И понесется над водой.
Покажет он, как кудри – в пепел,
Как лавой жирен и мордаст,