Зрачок Изиды золотой.
«В тесноте на площадке трамвая…»
В тесноте на площадке трамвая,
У прибоя зари среди вилл,
И на лекции мудрой зевая, —
Образ, только тебя я ловил.
Оттого, что лишь ты удобренье
Белозему в бумажных холмах,
Где перо, плуг и конь песнопенья,
Чует молний творения взмах.
Из Америки тракторы лезут.
Русь за бедра хватают и вглубь…
Не перо, – африканское нужно железо
Белым бедрам страниц, всем кричащим: голубь.
«От разговора колоколен…»
От разговора колоколен
Земля звенит тайгой.
Блажен, кто богомолен,
За то, что он слепой.
А я любитель острого.
Блаженство пресно мне.
Ищу я пряность острова
В неведомой стране.
Пора тайгу рубить морозную,
Пора на тьму пустить восток.
О ночь, о камни звездные
Точу я пилы строк.
Иные звоны во вселенной.
О кости тьмы лучи звенят.
А мачты радио, антенны
Планету мчат под флагом дня.
«Полями, человечьим пухом…»
Полями, человечьим пухом
Влюбилась в золото земля.
За веком век закатом бухал
И в огненном плаще гулял.
Крыжовник глаз на пир вороний,
Как виноград, несли, смеясь…
Вот в крест впрягли, века хоронит
Во тьме грядущей света князь.
Один не знает, что хрусталь
Он сам и тихо, тихо светит.
Другой над спинами столетий
Копье закидывает вдаль.
Вот пляшут женщины… На блюдах
Подносят головы, цветы…
То губы золотые всюду,
Земли багряный рыцарь, – ты.
«О, сколько их прошло доселе…»
О, сколько их прошло доселе
По тайным камерам земли.
Мильоны Гамлетов, Офелий,
Мильоны Макбетов прошли.
То кровью, мясом человечьим
Земная вспенивалась зыбь.
Чудак-эфир увековечил
На коже ночи эту сыпь.
Горят и валятся кусками,
И кто-то в мире одинок,
И не лежит на месте камень,
И льется молнии клинок.
«И туши зорь, и месяц карий…»
И туши зорь, и месяц карий,
И звезд голье, и гниль болот,
И многие иные твари —
На колбасу стихов идет.
Хвалить не буду и не скрою.
Глядите все, но бездной глаз.
Страница с лапчатой строфою,
Как снег и елка, напоказ.
Но мир, и близкий, и далекий,
Как вечности вечерний свет,
Сквозит за сумеречной пленкой
И бьется крыльями планет.
И молоком Изиды брызжет,
Путей миров сквозит фатой,
И в травах на рассвете рыжем