«Пугал изменниц в замке ветхом…»
Пугал изменниц в замке ветхом.
Как в медь, в затишье бил во мгле.
Служил и страусом-ландскнехтом,
И кардиналом Ришелье.
В тряпье столетий одевался,
Влюблялся в запах женских тел.
И шаг не шаг, а вроде вальса,
И от недобрых дел худел.
Писал на коже человечьей,
Мочил перо в чернилах вен,
И не один багряный вечер
Им был художник вдохновен.
И где-нибудь в ночной таверне
Плясал пропащий и хмельной
И всё мистичней, суеверней
Стучал незримой тишиной.
И тишина явилась трезвым,
На лед сиянье пролила.
И плыл трезвон по синим безднам,
Трезвон неслыханного зла.
«Здесь лишь пляшут свет и тени…»
Здесь лишь пляшут свет и тени,
Человечий лес поет.
На других мирах – сомненье…
Почему ж такой бойкот?
Верю, верю, что мильоны
Золотых живых планет
Крыты пламенем зеленым
Стеарина зим и лет.
Где-то там в лучистом храме
Так же гадости творят,
Что за сизыми горами
Вспыхивает стыд-заря.
И еще глупейшим бедам
На съеденье разум дан.
Ну, а если там неведом
Дант, да-Винчи, Маркс, Коран?..
И в шелках лучей крученых
Там звездой шуршит земля,
И про нас умы ученых
Там сомненья шевелят.
«В закатный час, глухой и поздний…»
В закатный час, глухой и поздний,
И на гнилом земном лице
Слоистых сумерек оползни, —
Воспоминают о конце.
И синий пар – из новых трещин,
И звездно лава брызжет уж,
И жарче женщина трепещет,
И сеет искреннее муж.
И хмель слонами топчет горе,
И дивный сон слепит глаза.
И где-то там, на косогоре,
Последний сок сосет лоза…
И в час великой перемены
Встают и Зевс, и Ра, и Фу.
И ангелит поэт священный
Свою чертовскую строфу.
«И миндаля, и древ Иуды…»
И миндаля, и древ Иуды
Горбы лиловые ползут.
И волн синеющие груды
Ревут и топчутся внизу.
И, юбки пены задирая
До золотых от зорь колен,
Несут дары земного рая,
К утесам смуглым лезут в плен.
А там вдали Апрель в долине
Татаркам шепчет о любви
И змейкой розовых глициний
Сердца и хижины обвил.
«Пути, пути, пути давай нам…»
Пути, пути, пути давай нам,
Скажи, куда идти вперед.
Так голосом необычайным
Толпа в столетиях орет.