Чумовой рейс

Чумовой рейс
Григорий Славин

О чем не говорят мужчины
У бизнесмена Григория – беда. Он узнал, что жена ему изменяет. И не просто изменяет, а собирается отплыть с любовником в круиз на комфортабельном теплоходе. На его просьбу о помощи тотчас откликнулись верные друзья: Гера, Слава и Антоныч. Вчетвером они проникают на борт лайнера, но там узнают, что неверная жена посажена любовником под замок и перспективы у нее совсем не радужные. Друзьям тоже приходится несладко: в историю супружеской измены вдруг оказался замешан кровожадный олигарх Марецкий. И его личной охране просто не терпится вышвырнуть друзей за борт. Но дело вдруг принимает неожиданный оборот...

Григорий Славин

Чумовой рейс

Глава 1

Когда Гриша был молод, жил он в общежитии железнодорожников и коллекционировал бабочек. Улыбками природы была украшена вся стена со стороны Гришиной кровати. Поймает бабочку, проткнет иголкой и любуется. Не койко-место, а рай. У другой стены стояла вторая кровать, и спал на ней проводник поезда сообщением Новосибирск – Алма-Ата. Владелец кайзеровских усов и всегда влажных от желания глаз, в дни отдыха днем он пил вермут, а вечером приводил женщин. Вообще, женщин они водили в комнату по очереди. Четыре дня подряд водил проводник, а пока он продавал путешественникам водку в вагоне, один раз приводил, если везло, Гриша. Над чем плакали многочисленные женщины проводника, было неизвестно, редкие Гришины плакали от умиления. Одно дело предаваться плотским безобразиям в общежитии для лиц без постоянного места жительства, и совсем другое – в окружении бабочек. Бабочки на стене – это как розы на постели.

Единственный, кто мог вмешаться в круговорот любви в районе, был комендант общежития. Первую тройку списка его врагов занимали гулящие женщины, длинные мужские прически и небритые ланиты. Он был убежден, что триппер передается взглядом, а беспорядочные половые связи способствуют сходу локомотивов с рельсов. Бывший майор бронетанковых войск, он гордился тем, что был единственным военным советником, кто за время шестидневной войны Израиля с Египтом сумел получить контузию. Жил с женой на окраине, был верен ей как собака, требовал того и от окружающих. Карал за разврат люто. Все взятые в комнатах с бабами хладнокровно направлялись им в райком партии, где по два и более часа ожидали казни под дверью первого секретаря. Но потом появлялся там, говорил, что уладил, и чтобы – в последний раз. Статистику нравственности гад, видимо, портить не хотел. И отдавал ключи от комнаты, брезгливо отмахиваясь от червонцев.

Заподозрив в Грише неумение вызывать в женщинах желание возвращаться в комнату с чешуекрылыми, однажды по возвращении проводник объяснил Грише, что нужно делать. А делать, значит, нужно было вот что: проколоть гвоздем чехол от орудия любви. В образовавшуюся пробоину заложить шарик от подшипника и пару недель поливать йодом, ожидая, пока приживется. Этот тимирязевский подход Гришу насторожил, и он потребовал дополнительных объяснений. Из них следовало, что очень скоро шарик станет частью Гриши. Но это будет уже другой Гриша. Модернизированный. И все дело-то, оказывается, в отсутствии этого шарика. Потому-то у Гриши и проблемы со случайными связями – шарика нет. У проводника шарик есть, что он и доказал тут же. С шариком, сказал проводник, женщина испытывает ощущение ну как парашютистка. И не надо машин с открытым верхом и Черного моря. Скоро все женщины Советского Союза будут ходить за Гришей, как за поэтом Евтушенко. Выяснив, что лишнего шарика у проводника в кармане нет, Гриша, начинающий мужчина гуманитарного склада ума, угнал от гастронома коляску и разобрал колеса.

Ближе к вечеру он сел на табурет посреди комнаты, вооруженный гвоздем и молотком. Он мечтал о хлороформе, но в таком состоянии, вы понимаете, пробоину можно неизвестно где сделать. Поэтому просто оглушил себя стаканом оставленной главным сексологом общежития водки. Когда наркоз легкой икотой дал знать, что пора, приступил. Обозначил местонахождение причины будущих женских оргазмов гвоздем и взял молоток поудобнее.

То ли водка была паленая, то ли Гриша перевозбужден. Сейчас уже чего выяснять. Когда голосовые связки обессилели и повисли в горле тряпочками, Гриша понял, что попал. Попал он крепко, потому что молоток в комнате имелся, а плоскогубцев в комнате не было. А гвоздь вошел хорошо, хоть снизу загибай. Гвоздь даже сам удивился простоте поставленной перед ним задачи. Не говоря уже о молотке.

Догадавшись, что из мата гвоздодер не сделать, Гриша успокоился и закурил. Боль действительно скоро прошла. Как проводник и обещал. Конечно, можно было выйти из комнаты, спуститься к завхозу, попросить щипцы или что-то вроде этого. Табурет был приколочен в полном соответствии с конституционными требованиями о свободе перемещения по территории СССР. Можешь идти хоть до Камчатки. Но завхоз обитает в подвале, словом, пройтись по четырем этажам без штанов и с прибитым к члену табуретом – изрядное удовольствие. Гриша понимал – идти может, но не может найти в себе внутренних резервов для объяснения всем встречным смысла созданной им архитектурной композиции.

Чиркая на табурете зажигалкой, Гриша ощущал себя наказанным Зевсом Прометеем. За изобретение устройства, не имеющего практического применения. На душе было легко и спокойно. Наркоз действовал. Будь он силачом Алексеевым, он вынул бы гвоздь рукой, будь йогом, наклонился и вытащил бы зубами. Но Гриша был гуманитарием, а они умеют только вбивать.

Была хрупкая надежда, что комендант занят. Например, пересчитывает простыни. Но он, понятное дело, явился. Как всегда, открыл неожиданно дверь своим ключом и вошел. А войдя, долго и пронзительно разглядывал табурет. Мигая правым глазом, как указателем поворота, строго потребовал отчета о проделанной работе. Обессиленно и равнодушно Гриша направил его в жопу. Комендант огорчился и заметил, что пожилой человек, и поэтому, когда Гриша говорит ему «ты», странное это производит впечатление. И еще сказал, что бывший боевой офицер, жизнь в танке лишила его прежней собранности, что, командуя батальоном, он, конечно, многое в нормальной жизни упустил. И что теперь современное общество ему приходится догонять семимильными шагами. Но экзальтации некоторых отстающих, кого в этой погоне настигает, он принять не может. И голосом оракула напомнил то, указывая средним пальцем (остальные не разгибались) на райскую стену, что еще полгода назад предсказывал: в природе диалектического материализма все взаимозависимо, а посему гербарий этот приведет Гришу к оппортунизму. А и действительно, сказал комендант, разве не прав он был? Чем это закончилось? Где в материалах XXVII съезда КПСС указано на то, что советский человек должен прибивать свой хер к стулу? И это даже не легкомыслие, сказал комендант, а саботаж, зиновьевщина и каменевщина. Не просто положить, но еще и забить на решение партии – это просто вызов, брошенный в многоликое лицо Центральному Комитету. Взят курс на ускорение, а о каком ускорении может идти речь в данном конкретном случае? Словом, тут разбираться нужно, и не на уровне первичной партийной ячейки, а с привлечением компетентных органов.

Жизнь кончена, признал Гриша. Он видел в кабинете коменданта охотничье ружье. Так вот, совсем не будет против, если комендант за ним сходит и по всем правилам военной науки выстрелит ему, Грише, между глаз. Гвоздь можно даже не вытаскивать. Мертвые срама не имут, пусть хоть хоронят с этим сраным табуретом.

Найдя такой исход даже лучшим, чем из Египта, комендант велел настроиться и никуда не уходить. Ушел и вернулся. Да не с ружьем, а с клещами и какой-то бабой, сумочкой похожей на представителя компетентных органов. Вынул из Гриши гвоздь и сказал:

– Ключ. И чтобы два часа тобой здесь даже не пахло.

Нащупав в кармане пятерку, Гриша отправился на поиски холодного «Жигулевского».

Шарик не прижился, Гриша после встретил Киру, и она приняла его без шарика. Антоныч и Слава о шарике вообще не узнали бы, когда бы не учился вместе с Гришей Гера. Стоя однажды в институтском туалете рядом, Гера случайным взглядом обнаружил неестественный цвет на молочном фоне Гришиного писсуара. На правах большого друга поинтересовавшись, что случилось с Гришиным маленьким другом, Гера узнал о случившемся. И тут же был принужден к клятве, что история эта даже в виде шутки не всплывет в дальнейшем. Так о не прижившемся шарике узнали двое остальных.

Союз Гриши и Киры для Славы, Геры и побывавшего уже однажды в роли благочестивого мужа Антоныча был сомнителен. В смысле, пахло скорым разводом. Гриша, к слову, не очень-то и переживал. По лицу владельца СТО было видно, что он ждет этого события с надеждой на светлое будущее. Правда, после десятка лет жизни с одной женщиной он выглядел немного растерянно – кто знает, как теперь жить не с одной, а со многими, да еще без ротвейлера Гарри и придурковатого во хмелю тестя. Ротвейлер – тема отдельная, тесть – тоже тема отдельная, если бы не они, то Гриша, быть может, мучился бы до конца дней своих. Но эти два существа приближали развод стремительно. Ротвейлер не так уж виноват, это не он в гости к Грише ходил, а тот к нему, кроме того, есть пример того, как собака может человека сделать лучше и романтичнее. Но об Антоныче после.

Все началось с заявления Киры о том, что заболела тетка. Когда за десять лет тетка жены ни разу не упоминалась, а теперь вдруг она появилась и начала с болезни, в голову даже самого равнодушного к браку мужа начинает заползать сомнение: а была ли, собственно, тетка? В том смысле, что есть ли таковая? Ведь заболела бы просто она – да и пребудет с ней господь. Но она умудрилась захворать таким образом, что излечение ее напрямую связано с присутствием племянницы Киры. При этом у одра оная должна находиться не менее недели.

– Я не понял, – заговорил Гриша, – ты же не врач?

– Не врач, – подтвердила хорошо подготовленная к разговору Кира.

– И не священник?

– И не священник.

– Тогда зачем ты умирающей тетке нужна?

– Ты не поймешь женскую душу, – и Кира заплакала.

Вообще, одну тетку Киры Гриша знал. Но это была другая тетка. Та тетка, о которой он слышал впервые, жила, то есть умирала, в Ростове. А когда Кира плакала, Гриша переставал быть правильным пацаном. Он превращался в гунявого лоха.

– Ну, если ты исцелишь родственницу, езжай, – согласился он. – Там зачтется.

Кира посветлела и рассказала мужу, где что лежит. Села на поезд и уехала. Этим утром.

Гриша собрал друзей в кафе и все рассказал.

– Во-первых, – внимательно выслушав, взял слово первым Антоныч, – нужно выяснить, действительно ли в Ростове находится умирающая. Во-вторых, я не понял, в какой момент и при каких обстоятельствах прозвучало сообщение о смертельном заболевании.

Антоныч – бывалый муж. В том смысле, что был однажды. Он расстался с бежавшей в Америку с капиталистическим профессором женой и теперь, спустя годы, считался в их компании специалистом по разоблачению женского коварства. Уйдя, бывшая оставила ему джек-рассел-терьера Витька – вора и придурка, записку и квартиру. Первые три дня кардиолог стрелял шампанским, потом ему взгрустнулось. А после он помудрел и стал просто жить. По всему выходило, что пройти этой дорогой предстоит еще одному из них.

– Узнать, куда она взяла билет на поезд, мне не составит труда, – сказал Гриша. – Мой бывший комендант общаги сейчас в управлении материально-технического обеспечения РЖД. Или как там у них должность главного завхоза всех железных дорог называется? А вот известие прозвучало после очередного похода в гости к ее родителям. Сразу после Гарика.

– После кого? – вмешался Слава в разговор женатиков.

– После Гарика.

А случилось, значит, вот что.

Ничто не угнетает Гришу сильнее мысли о смерти и ужина у тещи. По заведенной каким-то впечатлительным невротиком традиции зять должен бывать в доме родителей своей жены. По той же традиции родители жены обязаны появляться в доме зятя.

– Только не пей там, – тревожно попросила Гришу Кира.

Гриша не алкоголик. В реестре его необходимых потребностей огненная вода расположена в последней трети списка, где-то между флюорографией и заменой масла в двигателе. Это значит, что пьет он очень редко, что вовсе не означает, что мало. И по странному и трагическому стечению обстоятельств это случается именно тогда, когда происходит встреча с папой и мамой Киры. В семьях, где читают Платонова и почитают Хворостовского, это называется визитами вежливости. Люди кушают, выпивают, говорят, пьют растворимый кофе и расходятся после трогательных поцелуев. В нашем случае все обычно завершается тем, что либо Гриша вылетает из квартиры, поправляя воротник, либо тесть. Даже не напрягая память, Гриша уверенно сказал сейчас в кафе: «Могу уверенно сказать, что попить кофе в гостях у родителей Киры мне не удалось ни разу. Хотя пахло».

– А как же мне это объяснить? – спросил он Киру, прилаживая галстук под торчащий колом воротник и уже чувствуя, что хлопоты это пустые, поскольку скоро он все равно будет мят.

– Скажи, что за рулем.

– В окно будет видно, что мы приехали на такси.

Родители Киры переехали в новый дом, где еще не закончилась стройка. Адреса Гриша не знал, да и ставить свою машину под стрелу, на которой бы висел поддон с лопатами, не хотелось. Хотелось чужую.

– Тогда скажи, что принимаешь таблетки и пить тебе нельзя.

А Грише, как назло, известна только одна причина такого взаимоисключающего явления. Сказать им это за столом? Прикрыть вежливо так рюмочку ладонью и, наклонив голову и глядя тестю в глаза, проговорить отчетливо, голосом Баталова: «Простите, папа, но сегодня никак. Гонорея».

– Не забудь телефон, – напомнила Кира.

И Гриша тут же его забыл.

Обычно от визитов вежливости он отбивается до последней капли крови. Но вчера не удалось. Знаменательное событие: ее родители переехали. И эта встреча не что иное, как новоселье. А не прийти на новоселье к папе и маме все равно что засмолить в синагоге: аморально, гнусно, и – будь ты проклят, и – чтоб ты сдох, поц.

На пороге их встречали ротвейлер Гарри, тесть в белой рубашке и теща в платье психоделической раскраски. Гриша бы назвал это платье лучшим творением Коровина, но боится быть битым в подворотне Союзом художников России. И сразу стало ясно, как им рады: Гарри зарычал, теща впилась поцелуем в Киру, тесть посмотрел на Гришу как голубь.