Питомцы апокалипсиса

– Тебе еще нужно успеть помыть голову, – крикнул я.

– Ее Стас моет, – тихий шепот из-под одеяла. Стоявший в углу фабрикоид, робот-уборщик, вдруг включился и зашагал по комнате, подметая пол.

– Аксамит я тебе не наращу, – прорычал я, высоко поднимая правый бок кровати. Юля скатилась с постели и бухнулась на пол.

Фабрикоид пролез мимо меня под кровать. Механические руки заскрипели, шурша по полу щеткой.

– Эй, тебя никто туда не звал, – сказал я. – Кыш!

Мои предплечья задрожали. Тяжелая кровать грозила выскользнуть из пальцев и прихлопнуть железного болвана.

Юля поднялась с пола, взъерошенная и нагая. Много, слишком много гладкой, как нектарин, девичьей голубой кожи раскрылось передо мной. Я чуть не отпустил кровать.

– Чего стоишь? Одевайся, – прохрипел я, крепко зажмуриваясь и пытаясь не думать о безукоризненно изящной линии тела. Отвлекись на что-нибудь, приказал я себе, помедитируй. Интересно, как это вообще делается – медитация?

– Сначала волосы, – сказала Юля. – Новый аксамит растворяется от брызг воды.

Представляй что-нибудь нездешнее, сказал я себе, что-нибудь земное, представляй одуванчики. Легкие, пушистые… в черных волосах голой Юли. Не-е-ет, не там. Представляй, как ветер разносит султанчики одуванчиков по сочно-зеленому лугу под летним небом, безоблачным и светло-голубым…голубым, как кожа на плече Юли. Черт!

– В ванную, – простонал я, не открывая глаз. Босые ноги Юли пошлепали в коридор.

Я выдохнул, вытер вспотевшие ладони о штаны.

И с ужасом услышал, как кровать грохнулась на пол.

– Истукан, ты как? – прошептал я, заглядывая под кровать. За моей спиной прожужжали:

– Ежедневная уборка номер две тысячи сто девяносто пять завершена.

Я обернулся. В углу, возле аквариума с рыбкой, робот пикнул, входя в режим ожидания.

Когда прозвучал номер уборки, у меня сдавило виски. Каждое мое утро начинается с цифр, и каждое утро мои виски словно сжимаются. Уборщика-фабрикоида привезли сюда одновременно со мной. Поэтому счет его уборок – заодно и счет дней моего заточения здесь, на планете Люмен, под надзором ее жителей-ананси. Уже две тысячи сто девяносто пять суток каждое утро мне вкалывают в вены инъекцию «сыворотки любви», чтобы я обожал Юлю и был предан ей как пес. Поклонялся ей. Молился на нее. Любил ее. Если это вообще возможно: заставить любить уколом химии.

Длина суток здесь – девятнадцать часов, час равен семидесяти земным минутам: почти как на Земле. Значит, мне недавно исполнилось шестнадцать лет. А Лена проводит на Земле уже тринадцатый год жизни. Седьмой год без меня. И без мамы.

Я вооружился большим махровым полотенцем из шкафа. Едва мои ноги переступили порог ванной, сразу накинул полотенце на опасно-нагое тело Юли. Девушка даже не шелохнулась, бездвижно сидя на стуле у раковины.

Пока я мыл ее длинные черные волосы, Юля все это время смотрела в одну точку впереди.

Она так редко улыбается, подумалось вдруг. И, наверное, это к лучшему. Иначе я бы сошел с ума от восторга.

Привычным движением, не глядя, я протянул руку вбок и снял фен с крючка на стене. Щелкнул выключателем. Горячий воздух быстро испарил влагу с волос Юли.

Я бы поспорил на личный флаер со сверхсветовым движком и заправкой до Солнечной системы, что Юля сейчас не улыбнется. Проиграю – посадите на всю жизнь в карцер.

Ананси в десять лет впадают в глубокую депрессию. Вечная апатия, ночные крики, нервные срывы – я трачу все силы на борьбу с этим в Юле. И часто проигрываю. Ее постоянно клонит в сон, она никогда не хочет есть. Целыми днями моя хозяйка занимается гиперпилотированием. Крутит штурвал. Прокладывает курс в космической бездне. Настраивает навигационный компьютер. Размечает гиперпространственные координаты планет и звезд. А может и нет, но судя по «Звездным войнам» все так.

Юле физически не хватает сил все выдержать без срывов. У некоторых ананси, слышал, даже хуже: их подопечные люди постоянно ковыляют в синяках и кровоподтеках. Меня Юля хотя бы не колотит.

Так же не глядя я открыл шкафчик над раковиной, и выловил среди баночек с шампунями расческу.

Да, есть другие люди. Здесь, в Центре, их больше тысячи. Пару подростков ананси-человек называют земным словом «гешвистер». Я посмотрел на Юлю, на ее голые длинные ноги с тонкими чувственными пальцами, на едва прикрытую полотенцем грудь. Гешвистер, прошептал я. Брат и сестра.

Я расчесывал Юле волосы мягкими, неторопливыми движениями. Голова Юли закачалась в такт касаниям моих рук. Быстрый слабый ток пробежался по моим нервным окончаниям. Уверен, Юля сейчас наслаждалась хоть чуточку.

Мы, человеческие дети, наша близость, тепло наших рук, нашего дыхания, наших губ, звуки наших голосов – мощные антидепрессанты для пришельцев. Мы для них как домашние питомцы. Как золотистый лабрадор и его бодрящий мокрый розовый язык на твоем усталом после трудного рабочего дня лице. Как морская свинка – потискал пушистую малютку, сразу умилился и заулыбался. Так же, погладив любимую кошку за мягким шелковистым ушком, ты награждаешь себя покоем и гармонией.

Закончил со стимуляцией Юлиных нервов. Подложил под ее ноги новое сухое полотенце, старательно отводя взгляд от тонких гладких лодыжек.

– Одевайся, – сказал я. – И чтобы в этот раз нитки не торчали.

Ступни Юли послушно стали покрываться красной пленкой. Пленка быстро расширялась, уплотнялась. Через минуту плотные ярко-красные сапожки обтянули худые голубые ноги. Все тело Юли под полотенцем сейчас обволакивали жидкие красные нити аксамита – клетки, внешне похожие на секрет типа паучьей паутины или кокона шелкопряда. Это естественное волокно ананси выделяли каждый день и заменяли им одежду и обувь.

Если ананси не выделяли аксамит, то могли заболеть. Практичные пришельцы не могли просто сваливать в угол горы красных выделений. Поэтому основной их гардероб собирался из собственной плоти. Но не только: в дальних поездках, например, некогда каждое утро шить костюм с иголочки.

– Все, – сказала Юля. Я снял с нее полотенце. Оглядел лоснящийся красный комбинезон на моей хозяйке. И крепко зажмурился. Сердце в груди завыло восторженные арии: Юля-я, Ю-ю-юл-я-я-я, Ю-юли-и-ире-е-ель. Дурацкая «сыворотка».

– Пропустила, – с трудом выдавил я. Представляй одуванчики. Без лужайки, без неба. Тупо только одуванчики.

– Где? – спросила девушка-ананси.

– А сама не видишь? – взревел я как обожженный. – Прямо на… на груди.

Одуванчики, одуванчики, мягкие, круглые… круглые голубые груди. Черт.

– Все, – сказала Юля. Мои веки даже не дрогнули.

– Точно?

– Не знаю, – безразлично бросила девушка. Я закричал:

– А кто, по-твоему, должен знать?

– Стас, – был ответ. Боже, неужели уже через год Юля в самом деле станет самостоятельной? Скорее шимпанзе заговорит. Шимпанзе с Земли, а уж местный – тем более.

Все-таки открыл глаза. Грудь Юли спряталась под наращенной сверху заплаткой комбинезона. На ее талии и плечах торчали острые аксамитовые сгустки, словно шипы на средневековой булаве.

Со вздохом достал из шкафчика дремель с муслиновой насадкой. Полировка аксамитовых слоев на Юле заняла десять минут. Дольше бессмысленно: аксамит застыл волокном прочнее, чем нейлон. Жалко, ненадолго. К завтрашнему утру комбинезон и сапожки саморастворятся без следа – красные клетки живут не дольше подёнок. И я буду снова «одевать» Юлю. Эх.

Глава 2

Коридоры Научно-испытательного центра тянулись вдаль дымно-прозрачными лабиринтами. Из сероватого стеклопакета выстелили стены, потолок, даже пол. Двигаясь в столовую, мы с Юлей будто парили над зелеными кляксами лужаек и изогнутой паутиной тропинок. С потолков не свисали светильники или люстры. Кабели проводки не торчали из стыков между просвечиваемыми насквозь панелями. Днем и ночью общественные места города Адастры освещал лишь столб Света на востоке. Гигантский ночник. Горящий колосс. Вечно включенная лазерная указка, бьющая прямо в глаза.

Голова раскалывалась. Ножи из чужой радости, тревоги, возбуждения, голода шинковали мое сознание. В нашей с Юлей квартире некому было разрывать меня на части. Юля скупилась на эмоции почти так же, как рыбка в аквариуме. Настоящая инопланетная принцесса. Иногда ее вообще можно было принять за второго фабрикоида – только бракованного, не способного убрать комнату.

А за дверью квартиры меня ждал ад.

В столовой галдели сотни гешвистеров. Еще за порогом я ощутил, кто сегодня бесится, радуется, ненавидит, боится. Затаились только те, кто любит. Хотя не нужно быть экстраординарным чудиком, чтобы их знать: все пленники. Человек-питомец без остатка отдается телом и душой хозяину-ананси. Здесь без вариантов, спасибо «сыворотке».