94-й пехотный Енисейский полк

Софья Андреевна, несмотря на свои сорок лет, выглядела моложаво, свежо. Однако весьма скромное серое узкое пальто без единого намека на вышивку или тесьму по воротнику и манжетам, что считалось очень модным, и ботинки на пуговицах и шнурках, – не вызывали восторга. Как вдруг из-под шляпки, не видимая до этого из-за поднятого воротника, блеснула сережка.

– Ах! Какая красота! – ослепительный бриллиант, вкрапленный в белое золото, стоил не меньше…, да что там – целое состояние!!!

А если псковские модницы еще б узнали, что та самая шляпка была куплена в «Прадо» из коллекции Пуаре, то умерли бы на месте от зависти…

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — —

А в это время Алексей Новак, изрядно взопрев, наконец-то вышел из ворот Губернского Жандармского Управления, что на Пушкинской в доме Боговскаго.

Беседу c ним лично проводил Николай Арсеньевич Сомов, полковник, и, не смотря на грозную должность начальника жандармерии, вполне себе порядочный человек.

– Итак, Алексей Федорович, знакома ли вам Анна Каземировна Войцехович?!

Адъютант управления Волков, усевшись c боку, тщательно записывал все вопросы и ответы.

– Да, знакома.

– Где и когда познакомились?

– Прошлым летом, кажется, в августе.

– Где, у кого?

– У Католического костела. Я мимо проходил… Анна Каземировна сопровождала какую-то старушку. Я помог им сесть в экипаж, – спокойным тоном отвечал Новак.

– Ну, хорошо, Алексей Федорович, – Сомов потупил глаза, – я понимаю, что вопрос чрезвычайно не деликатный, но все же прошу ответить, – в каких отношениях вы c госпожой Войцехович?!

Алексей задумался. А действительно, в каких?! Не жена ему, не любовница, не друг…

Тривиально, повторяя сюжет Гоголевкой повести, – прекрасная полячка свела его c ума.

То влекла его к себе, и он от нечаянного ее нежного прикосновения, задыхался от страсти, то отстраняла – гнала прочь. То неделями пряталась, не отвечая на письма, а однажды дождливым осенним вечером впорхнула в его комнату… Скинула порывисто на пол мокрое платье. Золотые вьющиеся волосы рассыпались, сверкая капельками хрустального дождя. Бросилась на него, зацеловала, заласкала…

Неделю Алексей ходил ошалелый, точно пьяный, не веря своему счастью, пока Анна не выгнала его, смерив холодным жестким взглядом. И так без конца, пока не исчезла совсем в начале марта. Прислала коротенькую записку: «Срочно уезжаю. Прощай. Твоя Анна».

– Ну что ж, не хотите отвечать не надо. Ваше право, – Сомов встал, подал распечатанный конверт, – это вам. Более не смею вас задерживать, Алексей Федорович.

– — – — – — – — – — – — – — – — – — —

Алексей Новак шел в сторону казарм. Брел, неспешно ступая по лужам, не видя и не замечая ничего и никого вокруг.

Мысленно перечитывал строчки письма. Память сама дорисовывала округлые завитки букв. И подражая польскому акценту милой Анны, мягкие звуки становились твердыми, шипящие – более приятно «шипели». Словно, ее сладкие губы сами шептали…

«Милый мой Алеша. Прости, что так уехала внезапно – все из-за непреодолимых обстоятельств. Всего тебе не могу объяснить, да и незачем. Впрочем, тебя уже, наверное, вызывали на допросы, и ты обо всем догадался. Не хочу портить твою жизнь. Ты замечательный. Вспоминай меня иногда. Целую. Любящая тебя Анна».

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

– А где рота? – Новак заглянул в пустые помещения.

– В лес за дровами уехали, ваше высокоблагородие, – доложил оставшийся дежурить курносый солдатик, видимо, из тех новобранцев, что на днях «забрили» из местных.

– Я не «высокоблагородие», просто «благородие». Понял?!

– Понял, ваше благородие!

– Молодец! Как звать-то тебя?

– Пантелеймон Артюхин! Ваше благородие! Девяноста пятого года рождения, призван для прохождения службы из Порховского уезда! – четко доложил солдат.

– Молодец!

– Спасибо!

– Не «спасибо», а «рад стараться».

– Понял! Ваше благородие! Рад стараться!

– Молодец! – хлопнул Новак солдата по плечу, – далеко пойдешь, Пантелеймон Артюхин!

– Рад стараться!

– А это чья лошадь, вестового?

– В точности так! Ваше благородие!

– Ну вот что: вестовой пускай пешком послужит, а я к капитану Робачевскому в лес… если спросят подпоручика Новака. Понял?

– В точности так! Ваше благородие!

Новак отвязал уздечку, сноровисто заскочил в седло, и, выехав за ограждение, лихо пустил коня галопом…

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

В сосновом лесу еще лежал хрупким настом нерастаявший снег. Солдаты заготавливали дрова: одни валили на землю тонкие сухие сосны, другие тут же их распиливали на чурки, третьи складывали на подводы. Капитан Робачевский c пригорка зорко следил за происходящим действом. Восседая на сухой коряге, наверное, был бы похож на полководца, если б не чайная кружка в его правой руке, а в левой – огромный бутерброд cо шматом сала. Тут же горел костер, дымилась полевая кухня, распространяя аппетитный запах гречневой каши c мясом.

– Ваше благородие! Бруснички не желаете?! – прибежал откуда-то из чащобы c котелком полным ягоды Петька Семенов.

Робачевский чуть не подавился, неожиданно увидев перед собой Семенова. Закашлялся. Тут же выругался. Глубоко вздохнул…

– Зови-ка всех на обед, Семенов.

Новак подъехал к импровизированному лагерю. Спрыгнув c коня, отдал конец уздечки подбежавшему Ефимову.

– Ну что, Алексей Федорович, «пропесочили» вас?! – Робачевский кивнул в сторону самовара и пустых солдатских кружек, – прошу к «столу»!

– Да уж, – Новак налил себе чаю.

– Любовь и политика, Алексей Федорович, это, любезный мой, две «скалы», – дожевывал бутерброд Робачевский, – сии которые надобно нашему «кораблику» опасаться и обходить стороной. А у тебя к тому же все вместе, – прямо-таки гремучая смесь… и «поручика» тебе, ты уж поверь моему опыту, не видать еще лет, этак, сто.