Актея

– Похоже, это не шутки? – спросил префект со злобным смехом. Иаков упал на солому почти без чувств от ужаса.

– Спаси нас, спаси нас! – умолял он.

– Я для того и пришел, чтобы спасти вас! – ответил Тигеллин.

Еврей вскочил с криком:

– Да благословит тебя небо, благородный римлянин!

– Но это нелегко сделать, – продолжал префект, – и я требую награды.

– Я не богат, – отвечал еврей, – но все, что я имею, я готов отдать тебе, если ты спасешь нам жизнь – мне и моей дочери.

– Деньгами можно сделать много, но не все, – возразил Тигеллин.

– Чего же ты требуешь? – спросил еврей.

– Столько же поцелуев этих прекрасных губок, сколько Лесбия подарила Катуллу! – воскликнул римлянин, приближаясь к еврейке.

– Неверная собака, прочь от меня! – презрительно сказала Юдифь.

Тигеллин замялся, а Иаков с удивлением воскликнул:

– Моя дочь! Жениться на моей дочери?

– Жениться на твоей дочери, старик, – грубо возразил Тигеллин – нет, клянусь всеми богами; мы берем женщин варваров в любовницы, но не в жены.

Он сделал еще шаг к Юдифи; она попятилась и, наткнувшись на камень, выбитый из пола, чуть не упала, но устояла и, подняв камень обеими руками, крикнула префекту:

– Еще шаг, и я размозжу тебе голову!

Он был маленького роста, ниже Юдифи, притом пороки ослабили его да и по натуре он был труслив. После непродолжительного колебания он отступил и крикнул Иакову:

– Старый дуралей! Прикажи своей безумной дочери выкупить свою и твою жизнь.

Иаков закопошился в соломе и наконец ответил:

– Я не знаю, чего ты хочешь от меня, господин, если… если… – голос его прерывался, – если эти драгоценности, все что у меня осталось теперь, могут спасти нашу жизнь, то возьми их и отпусти нас.

Он вытащил из-под туники мешочек и протянул его префекту.

Тигеллин схватил мешок и заглянул в него: он был полон жемчугов и драгоценными каменьями. Глаза любимца сверкали, пока он перебирал драгоценности.

– Это уже нечто, – сказал ой, – но этого мало. Пусть твоя дочь принесет мне эти камни на своей прекрасной груди.

Иаков вздрогнул; язык отказывался служить ему.

– Отвечай, он ждет, – холодно сказала Юдифь.

– Послушай, как ревут львы, – усмехнулся Тигеллин, и снова отдаленное рычание наполнило коридоры.

– Отвечай ему! – повторила Юдифь.

Иаков вскочил на ноги и выпрямился перед гнусным префектом.

– Я еврей, – воскликнул он, – а наш отец Авраам продавал свою жену; но скорее я отдам мое тело зверям и дух мой на вечные мучения, чем пошлю мою дочь к тебе.

Юдифь радостно вскрикнула и обвила шею отца.

– Теперь ты мой отец! Да, ты мой отец! – воскликнула она, нежно прижимая его голову к своей груди.

Тигеллин побагровел от бешенства.

– Это вам не поможет! – заревел он. – Я брошу эту старую свинью львам, а ты… ты будешь жить и будешь моей.

Юдифь отвечала ему с тем же холодным презрением, что и раньше:

– В этой тюрьме нет закона, но неужели ты думаешь, что его нет и в Риме. Дай мне только выйти из этих стен, и сам Нерон не откажет мне в правосудии.

Он знал, что еврейка говорит правду. Римляне были суровый и справедливый народ. Знатные на Палатине и Делийском холме могли предаваться разврату и бесчинству, но народ, управлявший миром, не мог обходиться без строгих законов. Система, созданная в течение веков гражданской мудростью римлян, не могла уничтожиться от того, что безумец свирепствовал во дворце Цезарей или развращенная знать наполняла страницы Истории своими грязными делами.

В минуту общей паники Тигеллин похитил еврея и его дочь; но Иаков был римский гражданин и, освободившись из темницы, в которую его спрятали, мог потребовать и получил бы удовлетворение.

Задыхаясь от бешенства и чувствуя, что его планы потерпели поражение, Тигеллин крикнул им:

– Коли так – умрите! – И вышел из темницы, захлопнув за собой дверь.

Юдифь усадила отца на солому и положила его голову к себе на колени.

– G, дитя мое! Дитя мое! – стонал он. – Господи! Умереть, умереть от когтей диких зверей.

– Полно! – пробормотала Юдифь. – Умереть – значит воскреснуть в Господе; он благословит тебя и дарует тебе вечную жизнь, потому что в эту ночь ты почтил имя Его.

Она наклонилась к нему, поцеловала его и нежно гладила его волосы, пока старик не заснул на ее коленях.

XXIII

Весь Рим был убежден или притворялся убежденным, что великий пожар – дело изменников-христиан. Свидетели показали, что перед самым пожаром в разных кварталах были замечены люди, закутанные с ног до головы, с факелами в руках. Император послал за городским префектом и: заявил ему, что по всем признакам эти люди принадлежали к секте так называемых христиан и что не мешало бы арестовать их.

Префект, строгий администратор, почтительно заметил, что следовало бы иметь более точные доказательства. Нерон, проклиная про себя дотошного служаку, отпустил его. Через несколько дней явились доносчики, сообщившие, что христиане на своих тайных сборищах обсуждали план уничтожения не только Рима, но и всего государства. По словам доносчиков, они решились низвергнуть римскую власть и провозгласить своего царя правителем мира. Их мотивы, по словам тех же доносчиков, были исключительно корыстного свойства, потому что самые ничтожные из них надеялись получить в награду за свои услуги места губернаторов или начальников над легионами.

Нерон постарался дать возможно большую огласку их показаниям, и префект, побуждаемый взрывом народного негодования, отдал приказ арестовать всех исповедующих христианскую веру.

Бешенство народа не знало границ. Тысячи остались без крова, гордость Рима была унижена, три четверти города превратились в груду развалин. И все это было делом евреев и восточных иноземцев, нашедших в Риме приют и пищу. Народ требовал мщения. Последовавшая затем вакханалия казней была не менее ужасна, чем сам пожар. Христиане целыми семьями осуждались на смерть по доносам своих же отступников; из Африки и Аравии должны были высылать львов для истребления осужденных.

Поппея с большим удовольствием следила за этими событиями, решившись со своей стороны воспользоваться случаем и погубить нескольких неудобных лиц. Бабилл внушал ей наибольшее опасение: он знал слишком много. Она упрекала императора за то, что он арестовывает ничтожных преступников и оставляет на свободе их вождя, Бабилла.

Нерон возразил, что астролог – еврей и ненавидит христиан сильнее, чем свинину.