Сознание иероглифа

Кожа содрана, тело в язвах. Плечи иззжены, лямки рюкзака их пытают. Лицо разранено, разбухло. Впрочем, я пригласил себя сюда сам.

Влево по курсу размелькалось неестественно белое пятно. Разобрать что там трудно по причине ходившего воздуха. Оказалось, известковое образование из нескольких скал и оторочки вокруг из осыпавшегося материала.

Остров среди песчаных волн неоглядной пустыни. Мистическая белизна острова в сухом океане слепит в зияющую синь неба.

Наконец дошёл. Осторожно прохожу между скал внутрь… К изумлению большая куча черепах, скорпионы по стенам, да две змеи были аборигенами затерянного мирка.

Внутреннее пространство оказалось небольшим, в сравнении с размерами всего образования. Змеи уползли. Черепахи перелазили друг через друга, ничуть не любопытствуя мнением оказавшихся снизу, и не придавая никакого значения чему бы-то ни было происходившему на их глазах. Не в этом ли секрет их долголетия?

Бросаю рюкзак в центре мирка, в котором и собираюсь позавтракать. В смысле топлива для костра мирок был лузой, в которую ветер забил несколько свежих шаровидных кустов, да старого материала под стенами было предостаточно.

Завтрак прошёл весело, при огромном скоплении народа. Народ бесцеремонно лазит по мне и пытается съесть всё. Скорпионы только беспокоятся по стенам, но не могут преодолеть биологического и душевного барьера, и участия в завтраке не принимают. Змеи из аристократической брезгливости к народу не вышли.

Мой суп из говядины мог быть и черепашьим, но моя любовь к черепахам исключала эту вероятность. По крайней необходимости убью грызуна, зажарю и съем. Но птицу, черепаху – нет. Отчего мы одних животных убиваем, а другим животным раскрываем душу? Впрочем, домашним животным мы вначале раскрываем душу, а потом убиваем. Затем съедаем вместе с душевными заигрываниями в их мясе.

Но кто в них, с кем мы там в них разговариваем? И чем, как?

После вкусного супа я отпускаю себе час безоглядного счастья, играясь с черепахами и отмеряя глотки двух стаканов чая… последние глотки счастья перед дуэлью с пустыней.

Всё, прекрасные друзья мои. Наш с вами сеанс счастья кончен.

Расходимся… в Вечность… вы себе, я себе.

Но, прежде чем покину остров, хочу обойти его по осыпи.

Я попросил черепах присмотреть за рюкзаком, чтобы в него не налезли скорпионы, и вышел наружу.

Ударный жар слепящего зноя варит меня.

Раскалённый известняк дыхал ярый жёг. Свет набрал силу огня и выжигает камни и воздух. Белые скалы гудят доменными печами.

Разъяр огня света расслепляет сознание и оно плывёт то ли рядом, то ли где-то ещё.

Жарящий ветер прожигал.

Кристаллы кальцита алмазными высверками слепят отовсюду.

Калёный щебень под ногами, осыпаясь, журчит ворохом высоких, звонких, поющих звуков.

Еле выстаивая на ногах, шатаясь, будто вслепую, бреду и бреду по осыпи, тяжело бряцая ногами в щебень.

Плески щебня возвращают уплывающее сознание.

Иногда скалы вместе с небом опрокидываются на меня, иногда я вместе с островом опрокидываюсь на небо, и уже не знаю куда ставить ногу – на небо или на остров…

Моя белая одежда растрепливается ветром, и в белых скалах я кажусь привидением. Привидение добирается до поворота.

За поворотом из пустыни идёт горячий ветер, но он был мне хладящим в сравнении с тем, откуда я только что выбрался.

Всё. Вперёд.

Забрал рюкзак, попрощался со всеми, и бросился на горизонт.

Ночь… Галактика мне не раскрылась. Будто одумалась, что слишком много увидел.

Обрушаясь в сон у огня, вдруг узнаю несколько звёзд, что в гостинице налипли на стёкла окна и намигивали смертью… Они бились сейчас равнопокойно, будто знали, что я всё равно окажусь здесь. И не их вина, что я тогда не внял им. Я отвернулся от звёзд к огню.

Воды мало. Где я сейчас неизвестно. Я будто протрезвел. Воды одна бутылка. Моя жизнь в этом сосуде, как у джина. Пить не буду. Крышку отверну когда буду терять сознание.

Чего обижаться на звёзды когда сам дурак.

День шестой

Отныне я просто пружина. Бросаюсь на барханы и на горизонт в одну точку и не вижу, не знаю больше ничего.

У меня ничего не болит, потому что я приказал себе это. Не только кожа, мясо может отваливаться – не почувствую.

Сил нет, только воля. Воля, как и вода, кончается.

Открываю крышку для сакрального глотка – с каждым глотком расстояние между жизнью и её прекращением уменьшается. Когда вода из бутылки попадает в рот – я понимаю её цену, и пью именно за эту цену.

Теперь я знаю что течёт в кране.

Солнце взвисло над головой и добивает.

Теряю сознание не теряя сознания.

Опрокидываюсь.

Глаза слезятся, слёзы образуют на глазах линзы.

Линзы увеличивают и без того всё изжигающий диск.

Вдруг показалось что Солнце будто смотрит на меня своим кругом…

Да пожалуйста! Внутренне я готов к любым миражным видеоклипам пустыни.

Но что это? Два чётких глаза выше средней линии диска… Превозмогаю обморочность, протираю глаза от слёз… всё равно диск увеличенный, всё равно два чётких глаза.

Глаза вживляются в меня живостью чувства… мы смотрим друг в друга в невменяемости живообмена…

Я и Солнце…

Страшно… даже если смотрю видео.

Глаза единственные, глаза всесилия, глаза – источник всего и всему, глаза самоданной, произначальной глубины протосознания…

В меня вживовсверливало целое, круглое, живое мегасущество…