Мария Магдалина

Лазарь только раз поцеловал ее и отправился к себе, а сестра, болтливая Марфа, обычно уже издалека осыпавшая множеством услышанных сплетен и новостей, сказала только:

– Симон остался еще… Я страшно устала… Мул пал у нас по дороге… Я рада, что застаю тебя дома!

Марфа, против обыкновения, ни о чем не расспрашивала прислугу, никого не выбранила, не отдала никаких распоряжений, а, оставшись вдвоем с Марией, посмотрела на нее глубоким взглядом своих черных глаз и проговорила, словно во сне:

– Столько мы видели, столько мы слышали, что голова кругом идет… – она провела рукою по лбу и добавила почти печально:

– Иди и ты спать… может быть, тоже иной проснешься…

– Что с вами стало? – почти со страхом воскликнула Мария.

– Мы познали истину! – серьезно ответила Марфа, укладываясь спать.

Мария удалилась с чувством горечи. Ушли свои, близкие, а вернулись чужие, точно их подменили в дороге.

Сначала Мария предполагала, что это временное настроение, может быть, результат усталости от долгого путешествия. Но вскоре она убедилась, что брат и сестра действительно изменились, в особенности Марфа, которая теперь занималась хозяйством нехотя, словно по принуждению, без той заботливости и старательности, какими она отличалась раньше.

И прислуга, которую она раньше так крепко держала в руках, стала распускаться, подметив, что госпожа теперь смотрела сквозь пальцы на разные непорядки, а если и вспылит по-прежнему, то потом сама жалеет об этой вспышке, почти раскаивается в ней, стараясь загладить ее ласковым словом.

Трудолюбивый Малахия тоже совершенно обленился. По целым дням он фамильярно лежал вместе с Лазарем в саду на траве, ведя с ним какие-то долгие разговоры и умолкая при малейшем приближении Марии. Это не были какие-нибудь специально мужские дела, утаиваемые от нее, как от женщины, так как и Марфа частенько принимала живое участие в этих беседах.

Когда же вернулся Симон, то все они вчетвером до поздней ночи засиживались на завалинке, ведя долгие и, по-видимому, интересные разговоры.

Магдалина пыталась подслушивать их с крыльца, но они обычно говорили тихо, вполголоса, как люди, ведущие важное совещание, но однажды ей удалось подслушать кое-что относительно себя.

– Я вижу, – услыхала она голос Марфы, – что Мария давно уже не выходит из дому, замечаю, что она значительно успокоилась. Может быть, благодать, полученная нами, стала уделяться и ей…

– Это было бы новым доказательством! – заговорил Симон.

– Разве мало всех тех доказательств, которые мы видели? – с живостью прервал его Лазарь. – Ты все еще сомневаешься, Симон?

Затем разговор притих, потом заговорил Малахия. Мария внимательно прислушивалась и уловила вопрос:

– Когда?

– Скоро! И принял наше приглашение…

– Осанна! – с энтузиазмом воскликнула Марфа, и возглас ее хором повторили мужчины.

Наступило долгое молчание, затем снова послышался шепот голосов, и шептались долго. Разошлись только тогда, когда пробила третья стража.

Тогда Мария вбежала в комнату Марфы и с жаром напала на нее.

– Марфа, я слышала, что вы что-то говорили обо мне! Что это за благодать, которая должна меня осчастливить? Я хочу знать! Я твоя сестра, может быть, и легкомысленная, но все же лучшая по отношению к вам, нежели вы ко мне после этого проклятого путешествия…

– Проклятого?! Ты не понимаешь своего кощунства! – схватила ее Марфа за руку. – Немедленно возьми слова свои назад, скажи: святого, святого!..

– Ну, святого, коль скоро ты так хочешь, хотя я не знаю и не понимаю ровно ничего!

– Я бы рассказала тебе все: сама знаешь, что мне молчать трудно…

– Ну, так почему же не рассказываешь? Что делается в Магдале, как наш дом, что наши приятельницы, с которыми мы играли в детстве?

– Мы не были в Магдале…

– Не были?.. – удивленно протянула Магдалина. – Так где же вы были?!..

– Мы встретили его на дороге и шли вместе с ним до Капернаума, там остановились и слушали его все время, а когда он пошел дальше, то вернулись, потому что Лазарь заболел, и только Симон пошел за ним…

– За кем?

– Вот в том-то и дело… Но Симон запретил, потому что он обращается лишь к чистым сердцам… а ты… – Марфа остановилась и опустила глаза.

– Сердце мое чисто! – вспыхнув румянцем, сказала Мария. – А если ты думаешь о другом, то уже целый месяц, как я отсюда ни шагу… С того времени, как вы ушли, ни один мужчина не знал меня!..

– Вижу это и думаю, что это – милость свыше.

– Хороша милость! Скука такая, не с кем слово промолвить…

– Молчи, безумная! Сама ты не знаешь, что говоришь! Пойми: Иуда не лгал… Он – Иисус Мессия, предвещенный пророками, господин царства Божия на земле!

– Иуда! Но если он такой, как Иуда, то милость эта бывает весьма привлекательна! – весело заговорила Мария.

Но Марфа, уже раз дав волю языку, не могла остановиться и стала говорить беспорядочно, проникновенно;

– На гору взошел… ученики его стали за ним, а мы – вся толпа – у подножия… Как ясный месяц, светилось его лицо… глаза сияли, как звезды… говорил он негромко, не возвышая голоса, ну так, как вот я сейчас с тобой, а между тем каждое его слово разносилось далеко, словно колокольный звон… Он благословлял кротких и миротворцев, плачущих, алчущих правды… Я не припомню всего, что он говорил, я знаю только, что я тряслась, как лист, и слезы текли из глаз моих… Мне все казалось, что он смотрит только на меня, а Симону, хотя он стоял далеко от нас, казалось, что только на него… Потом все говорили, что каждый чувствовал на себе его взгляд: так уж он смотрит! Дрожь охватила всю толпу, когда он стал осуждать, а громил он фарисеев, книжников, мытарей, сильных мира сего… учил, что нельзя служить одновременно Богу и мамоне…

– Да хорошо ли ты слышала? Иуда совсем иначе все представлял…

– Самым лучшим образом все слышала! Он ясно осуждал заботы о благах земных, говорил, что надо искать прежде всего царства Божия и правды его, а остальное все приложится.

– Ну, конечно, коль скоро царство будет наше, то у каждого будет всего по горло! Ну, а чудеса он творил?

– Накормил большую толпу людей семью хлебами и горсточкой рыбы…

– Ты считала?

– Нет, но так говорили все!

– Допустим, но пойми, что нехитрое дело пренебрегать богатствами, коль скоро владеешь таким даром размножения, но ни я, ни ты и никто на свете не сумеет выжать ни одной каплей вина больше, чем сколько его в чаше, или создать из одного динария много динариев. Пусть научит нас этому, тогда я соглашусь, что его учение многого стоит!..

Марфа задумалась и опечалилась.

– Я не знаю, не умею объяснить тебе, но если бы ты сама была там, пережила то, что я, то ты бы уверовала так же, как и я… Необъяснимые чары таятся в нем самом и в его речи… Знаешь ли, что мне рассказывали те, кто знал его в детстве? При звуке его голоса слетались птицы, выплывали рыбы из глубины вод! Уже в детские годы он поражал ученых знанием Священного писания… Отличался такой добротой, что в жаркие дни бегал среди цветов, и пчел, отягощенных медом, на руках переносил в ульи, никогда не ошибался, всегда каждую пчелу приносил в ее улей; лилии, побитые ливнем на лугах, выпрямлял; исправлял разрушенные гнезда, и если ему приходилось нечаянно забежать в чистый ручей и ножками замутить в нем воду, то, жалея воду, он горько плакал!..

– Он молод еще? – спросила Мария.

– Ему еще нет тридцати лет…