Мария Магдалина

Руки Марии бессильно опустились, лицо покрылось смертельной бледностью и, смотря на Иуду широко раскрытыми глазами, вся подавшись вперед, она спросила:

– Что ты говоришь?

– Иисуса арестовали священники в Гефсиманском саду, ты должна идти немедленно, в чем стоишь, – Иуда поддержал Марию, видя, что она шатается.

– Теперь не время падать в обморок, надо спасать его, – сурово бросил он ей.

Эти слова вернули Марии уходящие силы.

– Как же вы могли допустить до этого, ведь вас было двенадцать? Я отниму его, где он?.. Идем.

И, выпрямившись, большими мужскими шагами Мария направилась вниз.

Рядом с ней зашагал Иуда, размахивая длинными руками и покачивая курчавой головой. Он старался объяснить ей, что она должна делать за Вифлеемскими воротами, и в то же время рассказывал ей подробности ареста, обвиняя Иисуса, что он сам во всем виноват.

– Где он? – отвечала на все Мария.

– В доме Анны, – ответил ей Иуда, но ошибался. Иисуса после первого допроса отвели уже к первосвященнику, который немедленно велел созвать синедрион в особом здании, находившемся в южной стороне храма.

И именно в тот момент, когда стража вела Иисуса в синедрион, на площади появилась Мария.

– Учитель! – бросилась она к Иисусу, но шествие уже вошло в ворота. Не успела Мария добежать, как тяжелые ворота захлопнулись со страшным гулом прямо перед ней. Мария свалилась на землю и некоторое время пролежала без памяти, потом очнулась и села, беспомощно заломив руки.

Потрясенный неожиданной встречей, Иуда тоже на миг потерял голову, Пойдем, здесь ничего не высидишь, надо поднять толпу.

– Он там, он там… – стонала Мария.

– Женщина, ты губишь учителя! – негодовал Иуда, наконец, озлился, плюнул и пошел.

Ноги его подгибались, он шатался, и такое страшное утомление охватило его, что Иуда впервые почувствовал отвращение к жизни и что-то вроде жажды вечного покоя.

Заседания синедриона происходили обычно в комнате, построенной из тесаных шестиугольных камней, находившейся между сенями и храмом. Один ход соединял ее с храмом, другой – со двором, обращенным к городу, что должно было символически означать, что синедрион есть посредник между народом и Предвечным. Самый суд состоял из двадцати трех членов, избранных из среды синедриона. Для оправдания подсудимого достаточно было простого большинства голосов, за осуждение должно было голосовать не менее тринадцати.

Голосование начиналось всегда с самого младшего по летам и значению из судей, дабы на решение голосующих не влиял авторитет более старших.

Внезапность собрания, ночная пора и важность самого дела произвели на членов судилища, утомленных ежедневным рассматриванием мелких столкновений, сильное впечатление. Занимая спешно места в слабо освещенной зале, собравшиеся невольно переговаривались шепотом.

Шепот затих и настала тишина, когда на возвышении, как председатель, появился сам первосвященник Каиафа.

– Предвечный с вами, – торжественно приветствовал он суд.

– Да благословит тебя Предвечный.

– Все собрались?

– Все.

Каиафа сел и, возложив руки на священные книги, начал:

– Уважаемые члены синедриона. Сегодня вечером в Гефсиманском саду схвачен Иисус из Назарета, сын Марии и плотника Иосифа, муж тридцати двух лет, который называет себя пророком, а на самом деле является обманщиком. Он соблазняет народ, уговаривает толпу не соблюдать закон и сам постоянно нарушает Моисееве соглашение между Предвечным и народом Израиля. Он говорит, что разрушит наш храм, а себе построит другой. Называет себя Мессией. Он богохульник – а сказано, что кто отвергнет закон Моисея, тот без всякого милосердия, если есть свидетельство двух или трех человек, должен умереть. Не двое и не трое, а целое множество народа дали свои показания. Хотите их выслушать?

– Свидетелей надо выслушать, – раздались голоса.

По знаку Каиафы вышло несколько фарисеев и буквально повторили обвинительный акт. – Как видите, дело ясно, – продолжал первосвященник, – двух мнений тут не может быть…

– Я прошу голоса, – прервал его Никодим.

– Говори.

– Я только спрашиваю: судит ли закон наш человека, если прежде не выслушают его и не узнают, что он сделал? И имеет ли свидетельство значение, если свидетели говорят в отсутствие обвиняемого?

– Справедливое замечание, – подтвердил ригорист судебной процедуры Датан.

– Я не вижу поводов отказывать в этом желании судьям, – ответил первосвященник, смотря на Анну, а когда тот утвердительно кивнул головой, Каиафа велел привести Иисуса.

Наступило напряженное ожидание. Вскоре в сенях мелькнули белые одежды и Иисус вошел в залу. Он остановился посередине и ясными спокойными глазами оглянул присутствующих.

– Я прошу голоса! – вскочил с места Никодим. – Этот человек еще только обвиняемый, а не приговоренный, что в таком случае означают эти веревки?

– Он узник, – сурово ответил Каиафа.

– Но эта зала – суд, место справедливости, а не тюремное заключение, горячился Никодим.

– Справедливое замечание, – снова подтвердил Датан.

– Можно его развязать, раз Никодим так беспокоится об этом, – процедил Анна.

А когда Иисус уже освобожденными руками поправил рыжеватые пряди своих спутанных волос, двое рабов стали по бокам его с зажженными факелами, дабы не было никакого сомнения, что свидетели видят его. И снова были единогласно подтверждены все обвинения.

– Слышали? А теперь я спрашиваю, что такое твое учение и от кого оно исходит? – заговорил Каиафа.

– Я говорил явно, – звучным голосом ответил Иисус. – Я всегда учил в синагоге и в храме, где всегда иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь меня? Спроси слышавших, что я говорил им. Они знают, что я говорил.

– Ничтожество, сын плотника, как ты смеешь так отвечать первосвященнику! вскочил, сверкая глазами, Нефталим, а в зале послышался ропот негодования.

Иисус выпрямился, обратился лицом к Нефталиму и, смотря спокойно ему в глаза, – возразил:

– Если я сказал худо, покажи, что худо, а если хорошо, зачем же ты оскорбляешь меня?

В зале стало тихо. Благородное поведение Иисуса, его спокойствие, прекрасное лицо и смелый взгляд произвели впечатление.

– Я тебя спрашиваю, ты ли Иисус, сын Предвечного? – повысил голос первосвященник.

– Да, я.

– Слышали? – Каиафа в знак негодования разорвал одежды на груди и воскликнул:

– Какое вам еще нужно свидетельство, он богохульствует устами своими… Что же вы думаете?..