Оценить:
 Рейтинг: 0

Ангел западного окна

Год написания книги
1927
Теги
<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 >>
На страницу:
10 из 14
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

От ужаса, в каковой повергла меня сия мысль, кровь отхлынула от сердца и застучала в висках, но в тот же миг Бартлет с неописуемой выдержкой и невозмутимостью обернулся ко мне и разразился громовым хохотом:

– Дворянин восседает тут на гнилой соломе вместе со мной? Честь мне оказали, за то благодарствую, брат епископ. Я-то, простак, думал, в компанию мне дали горемыку, каковой проходит выучку в вашем добром заведении, где наставят его, труса, как со страху дух испускать… из задницы!

Гнусные оскорбления поразили меня как своей неожиданностью, так и тем, что нанесли урон моей гордости, и посему гнев мой, когда я в негодовании отпрянул, был неподдельным и глубоко искренним, что, без сомнения, не укрылось от пристально наблюдавшего эту сцену епископа. У меня же чувства так обострились, что я сразу понял задумку славного Бартлета, и в душе моей воцарилось уверенное спокойствие, ибо, сообразив, что к чему, я мог превосходно исполнять свою роль в комедии, всячески подыгрывая и Бартлету, и епископу, как того требовали обстоятельства.

Между тем епископ скрыл свое недовольство – ведь, бросившись, как пантера, на нас обоих, он промахнулся и покамест остался без добычи – протяжно зевнул, издав утробное урчание, схожее с угрюмым рыком хищного зверя.

– Стало быть, ты хочешь сказать, что не водишь знакомства с сим оборванцем и не знаешь его имени, почтеннейший Бартлет? – Епископ опять пустил в ход лесть.

Однако разбойник в ответ хмуро проворчал:

– Вот еще! На что мне знакомство с пугливым желторотым птенцом, которого вы, почтеннейший служитель дьявола, точно кукушка, подбросили в мое гнездышко! Угодно ему – пускай этот щенок, трусливо повизгивая, вперед меня прошествует в райские врата, прежде погревшись на костерке, который вы разложите. Мне-то что? Я первому попавшемуся паршивому баронишке в друзья себе да названые братья не позволю набиваться, это у вас, подручного старухи с косой, всякая шваль – друзья-приятели.

– Придержи свой глумливый язык! Ах ты, гнусный висельник! – возопил епископ, ибо его терпению пришел конец. А из-за двери донесся звон оружия. – Мало тебе будет жариться на поленьях, политых смолой, сатанинское отродье! Мы устроим костер из серных „хлебцев“. Заранее вкусишь от благ, что уготованы тебе в родимом доме отца твоего, Вельзевула! – Епископ, едва не задохнувшись от лютой злобы, побагровел, поперхнулся и оскалил зубы.

А Бартлет Грин хохотал во всю глотку и, опершись на изувеченные пыткой руки и колени, все сильнее раскачивался взад и вперед, так что, глядя на него, я содрогнулся от ужаса.

– Брат Боннер, ты пребываешь в заблуждении! – фыркая от смеха, объявил он. – Не поможет сера, напрасно на нее надеешься, дорогой ты мой. Сера только в ваннах хороша, французов от известной болезни лечить – милое дело. Но не подумай, что сам обойдешься без купаний в сих целебных источниках, ха-ха! Нет, ты послушай, дружочек! Знаешь ли, там, куда ты угодишь в свой смертный час, вонь серы покажется тебе слаще мускуса и персидских благовоний!

Точно громадный лев, зарычал епископ:

– Признай, бесовское свиное рыло, что этот дворянин, Джон Ди, – разбойник и душегуб из твоей шайки, не то…

– „Не то“?.. – язвительно подхватил Бартлет Грин.

– Подать ручные тиски!

Стражники и тюремные охранники ворвались в подземелье. Тут Бартлет, и так-то уже изувеченный пыткой, с жутким смехом взмахнул правой рукой и, сунув в рот большой палец, сомкнул мощные челюсти, раздался страшный хруст… палец был откушен у самого основания. Бартлет выплюнул его прямо в лицо епископу и снова разразился диким хохотом, видя, что щека и сутана оторопевшего епископа замараны кровью и харкотиной.

– Вот тебе! Получай, – прохрипел Бартлет, икая и задыхаясь от смеха, – воткни его себе… – Далее из уст Бартлета горохом посыпались столь непристойные проклятия и насмешки, что нет никакой возможности доверить их бумаге, не говоря уж о том, что я оказался просто не способен хотя бы отчасти запомнить затейливую злобную брань. Сквернословя и чертыхаясь, Бартлет ужасающим образом расписывал, как он примется „по-братски“ опекать епископа, едва лишь сам он, Бартлет, попадет в заветный край, каковой он назвал Зеленой землею – туда он якобы улетит из пламени костра. И уж там-то не серой и не смолою будет терзать ненавистного епископа – они покажутся лишь комариными укусами в сравнении с мукой, которой он его подвергнет, ибо разбойник твердо решил „воздать добром“ за зло – к чаду своему, Боннеру, подослать дьяволиц столь благоуханных и обольстительных, что и сам папа римский не устоял бы перед их чарами, не устрашась даже французской болезни. Адскими утехами и адскими муками отравлен будет всякий час оставшегося епископу земного бытия, ибо… „Ибо в потустороннем мире, золотко мое, ты будешь вопить да стенать в аду и смердеть в гнилых трущобах, взывая к нам, князьям черного камня, венценосцам, не ведающим ни страданий, ни боли“.

Не буду пытаться – невозможно описать блеск жуткой игры его ума, бешеный вихрь страсти, не найти слов и для того, чтобы, пусть в ничтожно малой мере, передать безграничный ужас, отразившийся на лице епископа Боннера при извержении этого неукротимого потока. Святой отец, не отличавшийся тщедушностью, стоял как громом пораженный, а тюремщики и стражники, сгрудившиеся было за его широкой спиной, теперь забились в углы потемнее, ибо все в этой свите твердо верили, что бельмо Бартлета наводит порчу, что его, пусть и незрячий, глаз навлекает неминучую беду и горести, конца которым не будет во веки веков.

Наконец сэр Боннер оправился от испуга и, утерши пот со лба рукавом шелковой сутаны, заговорил очень спокойно и тихо, однако голос его был хриплым и сдавленным:

– Не исторгла твоя, ведьмовское отродье, глотка новых песен, знаем мы эти гнусные измышления злокозненного врага истины. Ты, однако, напомнил нам, что следует поторопиться, дабы ты, подобие сатанинское, долее не грелся в лучах света небесного.

– Да, поторопись, – хмуро ответил Бартлет, – убирайся, а то дышать нечем, тут все провоняло твоим, пожиратель падали, отвратным духом, хоть топор вешай.

Епископ властно поднял руку, стражники бросились к Бартлету, но тот скорчился и, ловко опрокинувшись на спину, выставил им не только зад свой, но и ногу, с которой скинул башмак. Стражники отпрянули.

– А ну, полюбуйтесь-ка, полюбуйтесь! – воскликнул он. – Серебряный башмак, видели? Его подарила Великая Матерь Исаида. Раз он при мне, ни боли, ни страха не ведаю! Свободен я от сих хворей, что одолевают вас, коротышек-карликов!

С содроганием увидел я, что на ноге у него нет пальцев; культя и впрямь походила на уродливый серебряный башмак, ибо по самую щиколотку была покрыта светлыми пятнами и изъедена страшной болезнью, серебристой проказой, иначе лепрой. Бартлет был как тот прокаженный, о ком в Библии сказано: „…вышел он… белый от проказы, как снег“…[45 - 4 Цар. 5:27. – Прим. перев.]

Стражники завопили:

– Чума! Проказа! – и, отшвырнув копья и кандалы, с коими пришли, опрометью бросились вон, толкаясь и теснясь в дверях камеры.

Сэр Боннер, хоть и не сошел с места, весь скривился от ужаса и брезгливости и явно не мог решить, то ли хранить гордый вид, то ли поддаться страху, ибо даже сведущие люди и ученые мужи опасаются сего необычайно заразительного недуга. И пришедший сюда потешить свое властолюбие и насладиться муками несчастных узников епископ начал медленно, шаг за шагом пятиться, не спуская глаз с Бартлета, а тот полз за ним и подбирался все ближе, выставив страшную блестящую ступню и непрестанно осыпая церковного иерарха глумливой бранью да гнусными поношениями. Сэр Боннер положил безобразию конец, хоть и не слишком отважно, – скакнув к двери, сдавленным голосом просипел:

– Нынче же на семи кострах произведем очищение огнем от сей заразы. И ты, сообщник сатанинского отродья, – так епископ именовал меня, – отведаешь огня, каковой избавит нас от сего чудовища. Отведаешь сполна, дабы досконально ты проверил, способен ли огонь очистить от скверны твою душонку. Если потом мы отправим тебя на костер как еретика, считай, что тебе окажут великую милость!

Вот как благословил меня напоследок Кровавый епископ. Признаюсь, услыхав таковые обещания, в мыслях я успел побывать во всех безднах и во всех пыточных застенках страха и ужаса, ведь недаром в народе говорят, мол, Кровавый епископ преуспел в особого рода искусстве, он предает свою жертву смерти не сразу, а в три приема: в первый раз убивая своей усмешкой, во второй раз – речами злобными, а уж в третий только – призвав на помощь палача. Посему не миновать, видно, последней, мучительной казни, на которую обрек меня этот человек, подумал я, однако непостижимое чудо совершилось и спасло меня от гибели…

Вновь остался я наедине с Бартлетом Грином, и тут он нарушил воцарившуюся тишину своим раскатистым смехом, а затем обратился ко мне с добродушною речью:

– Брат Ди, уноси-ка ноги! Ты же извелся от страха! Глядя на тебя, можно подумать, блохи да клещи, набросившись целыми полчищами, не дают тебе покоя. Но если и правда сделал я кое-что, дабы считали тебя непричастным к моим делам, – ладно, вижу, ты за услугу благодарен, – то истинно и другое: из проклятого застенка ты выберешься живым и невредимым, ну, может, малость подпалишь себе бороду при моем огненном вознесении на небеса. Сие тяжкое испытание перенеси бесстрашно, как подобает мужу.

Не веря своим ушам, я устало поднял голову, тяжелую, гудевшую после стольких тягостных переживаний и страхов. Вдобавок все мои чувства притупились, как нередко бывает, когда от чрезмерных волнений и горестей душевные силы подходят к концу; даже тревоги меня покинули, так что я с усмешкой вспомнил, в какой неописуемый ужас поверг епископа и всю его свиту вид „серебряного башмака“ моего товарища по несчастью, а вспомнив сие, я дерзостно придвинулся поближе к разбойнику, отмеченному жуткими знаками проказы.

Бартлет сразу это заметил и утробно заурчал, я же без труда угадал в его ворчании некие особенные нотки (ибо, разделив с кем-то беду и страдания, легко понимаешь настроения своего товарища по несчастью), должно быть, подумалось мне, на неукротимого мятежника снизошло то, что в натурах, разительно от него отличающихся, можно было бы истолковать как доброе сочувствие.

Бартлет неторопливо нашарил что-то в кармане своей кожаной куртки, распахнутой на голой волосатой груди.

– Смелей, брат Ди, придвигайся еще ближе, – предложил он запросто. – Дар моей милостивой властительницы такого свойства, что всяк должен сам его заслужить. Оставить его тебе в наследство не могу, как бы ни хотелось.

Тут он вновь зашелся сдавленным, утробным смехом, при звуке коего меня пронизал озноб. Бартлет продолжал:

– Потому я и сделал все, что мог, чтоб попам не пришлось порадоваться, дознавшись о нашем с тобой сговоре. Не из любви к тебе, добрый мой приятель, я это сделал, а потому, что так надо было. Мне, видишь ли, кое-что ведомо, да изменить того не могу… Знай же: ты, баронет Ди, взойдешь на трон, тебе, юный король, назначено принять корону Зеленой земли, и ждет тебя невеста, повелительница трех царств.

Словно молнией пронзили меня сии слова, изреченные разбойником и бродягой, насилу я совладал с собой и не выказал изумления. Мысль моя во мгновение ока превратила все лишь возможное во вполне вероятное, и показалось, узрел я нити, связующие Бартлета, бродягу и колдуна, с ведьмою из Эксбриджского леса, а то и с магистром Маски.

А Бартлет, будто подслушав мои мысли, продолжал:

– Сестрицу Зеиру из Эксбриджского леса я хорошо знаю, магистра московского тоже. Берегись его! Московиту случай помогает, ты же достичь власти должен своими знанием и волей! Красный да белый шары, что выбросил ты из окна…

Я надменно усмехнулся:

– С недурными людьми знакомства водишь, Бартлет! Стало быть, магистр Маски тоже разбойник из шайки Воронов?

– Как бы я ни ответил – „нет, ошибаешься“ или „может, оно и так“, сути ты все одно не уразумеешь. Я тебе другое открою… – И главарь разбойников по порядку рассказал, чем я занимался ночью до того, как пришли арестовать меня по приказу епископа; что я делал тем вечером, было ему известно, а равно и место, где я устроил тайник, чтобы прятать, с великим тщанием сберегая от чужих глаз, разные секретные листки; даже в сих записках предпочту умолчать об их существе. Бартлет же досконально все знал, так, словно был мной самим или явился как бесплотный дух той ночью в мое жилище и видел то, чего никто на всем белом свете ни узнать, ни разведать не мог бы.

Посему я более не в силах был совладать с изумлением и потаенным страхом перед изувеченным главарем мятежников и осужденным еретиком, а тот, посмеиваясь, удивлял меня все новыми необычайными дарованиями, искусствами и способностями, так что я, уставясь на него, замер, потеряв дар речи, а затем пробормотал:

– Коли ты не ведаешь боли и восторжествовал над любыми, самыми тяжкими муками плоти… коли тебе, по твоим словам, помогает могущественная властительница, твоя богиня, Черная Исаида, и для тебя нет никаких тайн, даже самых сокровенных… то почему же ты томишься в оковах, несчастный узник с искалеченными руками и ногами, обреченный стать добычей пламени? Почему не выйдешь живым и невредимым из застенка, призвав на помощь силы чудесные?

Вместо ответа Бартлет поднял и на шнурке раскачал наподобие маятника маленький кожаный мешочек, который снял со своей шеи. Потом с усмешкой сказал:

– Разве не упомянул я, брат Ди, что время, отпущенное мне по нашему закону, истекло? Некогда я предал огню кошек, ныне – мой черед сгореть в огне, ибо сегодня в полночь исполняется мне тридцать лет и три года. Покамест я еще Бартлет Грин, узник, коего они могут истязать, калечить, жечь огнем, покамест я говорю с тобой как сын потаскухи и попа, но завтра все переменится – сын человеческий взойдет женихом в дом Великой Матери. Время власти моей наступит, брат Ди, и все вы узнаете, какова моя власть, когда настанет мое царствование в вечной жизни!.. А чтобы ты вечно помнил мои слова и пошел по моей стезе, на-ка вот, прими, наследничек, это мое земное сокровище, оставляю тебе, владей…»

Тут в тексте было вымарано несколько строк, в повествовании вновь возникла лакуна. Похоже, сделал это сам Джон Ди, намеренно. Впрочем, какого рода подарок получил баронет от разбойника Бартлета Грина, стало ясно, как только я продолжил чтение.

«…в четвертом часу пополудни были окончены все приготовления к казни, какие только могло породить мстительное воображение Кровавого епископа.

Вот уже с полчаса, как Бартлета Грина увели, и, сидя в одиночестве, я снова и снова доставал из мешочка и разглядывал скромный дар моего товарища – кусок черного каменного угля, величиной с кулак, гладко отполированный и довольно правильной двенадцатигранной формы; вспоминая то, что растолковал мне прежний владелец камня, Бартлет, я искал на блестящих черных гранях картину неких событий, кои разыгрываются в сию минуту где-нибудь в отдаленных местах, – вдруг, думал я, проступит там, словно в зеркале, образ того, что самого меня ожидает в будущем. Однако ничего подобного не узрел, быть может, потому что душу мою, лишая ясности, смущала тревога, а Бартлет ведь особо указал на непозволительность такового замутненного, грязного, как он выразился, душевного состояния, ежели хочешь хоть что-то увидеть в черном зерцале.

Скрежет отодвигаемого засова отвлек меня, я поспешно сунул таинственный черный камень в кожаный мешочек и схоронил под подкладкой платья.
<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 >>
На страницу:
10 из 14

Другие электронные книги автора Густав Майринк

Другие аудиокниги автора Густав Майринк