Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки

На встречу с ветеринаром я мчалась со всей скоростью, на которую были способны мотор и колеса. Меня подгоняло прежде всего чувство вины: не возьму я – не возьмет никто. Я – легкая мишень, когда дело касается животных, и все это знают. Я была ветераном среди волонтеров всевозможных организаций, которые помогали зверушкам по всему Майами. Когда еще мы жили с Джорджем, я часто приходила домой в слезах. Вопреки всем разумным доводам я умоляла забрать из приюта собачку или кошечку, которым грозила эвтаназия, если хозяин не найдется. Единственное столкновение с законом случилось у меня в студенчестве. Тогда я участвовала в акции протеста возле университетского центра по изучению приматов в собственном учебном заведении. Меня даже арестовали. А в школьные годы до самого здания школы меня всегда сопровождала стайка бродячих собак и кошек. Им я усердно скармливала свой завтрак, не задумываясь, как буду перебиваться на большой перемене.

«Все потому, что у меня нет зрелого, твердого характера и трезвого ума, – сказала я себе почти со злостью, едва вписываясь в парковку. – Я слишком мягкотелая, а последствия оценить не умею. Это и привело, а вернее, довело меня до того, что я здесь. Ни своего дома, ни денег, ни семьи. А ведь мне казалось, что я много лет строю надежное будущее. И что в итоге?» Я поймала себя на том, что подспудно пытаюсь разозлиться. Видно, проще убедить себя, что ты злишься и на то есть причины, чем признать, что ты в панике.

На дворе стоял до свирепости удушливый поздний август. Над раскаленным асфальтом колыхались похожие на сказочных джиннов серебристые волны восходящего воздуха, словно немые стражи у врат ветеринарной клиники. Секретарша за приемной стойкой тепло, если не ласково, приветствовала меня и немедленно вызвала Пэтти. Та высунула голову из-за двери прямо за конторкой и пригласила меня: «Заходите же!» Я проследовала за ней вдоль рядов клеток с кошечками и собачками. Не то чтобы я не замечала их раньше. Скорее, не давала себе труда задуматься о том, что их ждет. Мне всегда казалось, что хозяева временно оставили их на попечение ветеринаров и вот-вот вернутся и все наладится. Только сейчас я поняла, что здесь бывших хозяев не ждут. Вся надежда на таких, как я: может, возьмут, а может, и нет.

В конце коридора, обшитого вагонкой, Пэтти отворила дверь в амбулаторию. На столе для осмотра пациентов стоял одинокий пластмассовый ящик, даже без крышки. «Чтобы лучше узнать друг друга», – кивнула Пэтти. Я подошла поближе и заглянула внутрь. «Какой же он крохотный», – мелькнула мысль. Обе моих кошечки оказались у меня примерно в том же возрасте. Но я уже и забыла, какими маленькими бывают месячные котята. С виду он весил меньше сотни граммов. Свернувшись в клубок, он замер у дальнего края ящика. Маленький пушистый комочек без труда уместился бы на моей ладони. В иссиня-черной шерстке ни проблеска другого цвета. Зато она вся взъерошена, будто напитана статическим электричеством. Это черта всех маленьких котят, словно от слов «гладкий» или «прилизанный» все волоски у них встают дыбом. На месте глазниц – щелочки, стянутые швом. На шее – специальный пластмассовый воротник, чтобы малыш ненароком не добрался до швов.

– Я сшила веки, – объяснила Пэтти, – чтобы не было видно пустых глазниц. Со стороны кажется, будто он спит или еще не проснулся.

Глядя на шов в виде английской буквы Х, я подумала: пожалуй, она права. Мне отчего-то вспомнились детские мультяшки, где героя в отключке изображают, просто нарисовав крестик на зрачках.

– Эй, привет, – тихонько шепнула я и наклонилась пониже. Пусть голос звучит на одном уровне с его головой, а не гремит сверху, точно жуткие раскаты грома. – Привет, парень!

Черный пушистый комок, покачиваясь, поднялся на лапки. Я осторожно вытянула ладонь – она показалась мне какой-то чужой и великанской – и поскребла по донышку ящика. Котенок потянулся на звук и, болтая головой под тяжестью пластмассового хомута, наконец уткнулся в мои пальцы и с любопытством их обнюхал.

Бросив вопросительный взгляд на Пэтти, я услышала: «Можете взять на руки, если, конечно, хотите».

Бережно вынув котенка из ящика, я прижала его к груди, поддерживая одной рукой снизу, а другой – под передние лапки, и прошептала: «Ну здравствуй, малыш».

Повернувшись на голос, котенок потянулся передними лапками к моему левому плечу. Сквозь хлопковое волокно рубашки я ощутила подушечки тонких лапок. Поднатужившись изо всех сил – даже мне это было заметно, – он попробовал вскарабкаться мне на плечо. Но коготки были слишком слабые, чтобы удержать его вес. Оставив безуспешные попытки, он вновь заворочался. Попытался ткнуться мордочкой в ямку на моей шее, насколько позволял воротник. Потом попробовал потереться мордочкой о мое лицо, но на щеке я ощутила лишь холодный пластик. Затем он замурчал. Воротник, точно раструб у рупора, многократно усиливал звук. Если доверять только слуховым ощущениям, казалось, что у моего уха жужжит маленький моторчик.

Изначально я предполагала, что слепой котенок неспособен выражать чувства. Этого-то, наверное, и опасались те, кто отказался его принять. Они втайне боялись, что питомец, у которого на мордочке не написано никаких чувств, неминуемо останется в доме чужим.

Разглядывая котенка у себя на руках, я вдруг поняла, что отнюдь не глаза служат зеркалом, в котором отражаются чувства и мысли. Их передают окологлазные мышцы. Именно они поднимают и опускают уголки глаз, собирают вокруг морщинки радостного удивления и придают им угрожающий прищур.

И пусть самих глаз у котенка не было, мышцы остались невредимыми. Судя по ним, его глаза сейчас были бы полузакрыты. Я отлично знала это выражение – оно часто появлялось на мордочках моих кошек. Выражение полного довольства всем и сразу. То, с какой легкостью пришло к нему это выражение, было хорошим признаком. Значит, несмотря на печальный опыт, в его маленькой кошачьей душе жила вера, что он все равно найдет себе место. Такое место, где ему будет тепло и спокойно.

Видимо, это место нашлось.

– Ну ради бога, будь по-твоему. – Я бережно положила его обратно в коробку и принялась рыться в сумочке в поисках салфетки. – Заверните… с собой.

* * *

Но Пэтти настояла, чтобы на всякий случай котенок пока оставался в приюте. Так она могла присмотреть за швами, чтобы, не дай бог, не попала еще какая-нибудь инфекция. Кроме того, хорошо бы котенку поднабрать вес, прежде чем столкнуться со всеми прелестями твердой пищи и двумя взрослыми кошками в придачу. «Вы сможете забрать его через несколько дней», – заверила она меня.

Таким образом, моя шутка о Председателе Мяу внезапно стала воплощаться в реальность. Вот только от задуманного имени я решительно отказалась.

– Такого впору назвать Штепселем, – предложила «добрая» Мелисса. – Того и гляди, воткнется где-нибудь в стену.

– Это ужасно! – воскликнула я. – Ни за что не допущу, чтобы его звали Штепселем и чтобы он «втыкался»!

– Была бы девочка, назвали бы Розеткой, а коротко – Розой, – не смутившись, повела плечом Мелисса. – Но, по-моему, Штепсель он и есть…

В свое время придумать имена для Скарлетт и Вашти мне не составило труда. Скарлетт попала ко мне уже с именем. Ее, вместе с остальными котятами выводка, нашел механик. Имя Скарлетт пришло ему в голову потому, что первые несколько дней кошечка без конца падала в обморок. А вот Вашти – настоящее библейское имя. Так звали персидскую царицу, которая отказалась танцевать обнаженной перед очами мужа своего, персидского царя, и его собутыльников на какой-то знатной пирушке. В наказание ее изгнали из страны. Похоже, в раннюю библейскую эпоху она стала одной из первых феминистских мучениц. Правда, моя Вашти, котенком походившая разве что на лысый мешок с костями, превратилась в экзотичную длинношерстную красавицу чуть ли не персидских кровей. Но будем считать это счастливым совпадением.

Меньше всего хотелось навешивать на котенка имя, которое бы напрашивалось само собой, пусть и самое знаменитое. (По этой причине отпали такие имена, как Рэй[4 - Рэй Чарльз (1930–2004) – американский слепой музыкант, автор более 70 студийных альбомов, один из известных исполнителей музыки в стилях соул, джаз и ритм-энд-блюз. Был награжден 17 премиями «Грэмми», попал в залы славы рок-н-ролла, джаза, кантри и блюза, в зал славы штата Джорджия; его записи были включены в Библиотеку конгресса США.] и Стиви[5 - Стиви Уандер (р. 1950) – легендарный американский слепой соул-певец, композитор, пианист, ударник, аранжировщик, музыкальный продюсер и общественный деятель, оказавший огромное влияние на развитие музыки XX века. Двадцатипятикратный лауреат премии «Грэмми», один из основоположников классического соула и ритм-энд-блюза.], которые, по мнению моих благожелательных друзей, как нельзя лучше подходили слепому черному коту.) Не хотелось и ничего вычурного или зловещего. Он обречен на слепоту до конца своих дней. Если имя что-нибудь да значит, то пусть слепота будет последним, на что указывает его имя.

Всю следующую неделю не было ни одного дня, в который я не навестила бы ветеринарную клинику. Если меня спрашивали зачем, я неизменно отвечала: «На его долю и так выпало немало, другому на всю жизнь бы хватило. Но каждому нужна возможность зацепиться за кого-то или за что-то, кроме самой жизни. А раз так, пусть привыкает ко мне – хоть по запаху, хоть по слуху».

Впрочем, причин переживать у меня было более чем достаточно. В некоторых не хотелось признаваться даже себе самой. Теперь он мой, мой бесповоротно, и я чувствовала себя обязанной хотя бы понять, как он «видит» окружающий мир, как находит в нем свои пути.

Вот почему каждый вечер после работы я забегала к Пэтти. Та доставала котенка из ящика и пускала нас в пустую амбулаторию, где он мог свободно передвигаться. Я тихо сидела в углу и наблюдала.

Я уже могла сказать, что он неутомимый исследователь. Вес пластмассового воротника, что висел, как щит у странствующего рыцаря во вражеских землях, мешал котенку держать голову прямо. Но и без этого «щита» он норовил держать нос поближе к земле. Комнатушка была небольшой, и вскоре он обнюхал каждый ее дюйм. Натолкнувшись на стену или стол, он тут же принимался трогать их лапками. Так инженер прикидывает размеры и толщину предмета.

Как-то раз он попытался взобраться на стул в углу комнаты, но пока что это была единственная попытка покорить неизведанные вершины, хотя большое комнатное растение в противоположном углу было не менее привлекательным. Он уже начал принюхиваться к нему. Тогда мне впервые пришлось сказать котенку нет. Не хватало еще, чтобы он вывалялся в земле или, что совсем не лучше, свалил само растение, ободрав ему листья.

Наконец наступил день, когда все еще безымянного котенка можно было забрать домой. Я уже стала побаиваться, что он обречен жить Штепселем по умолчанию. Никаких других вариантов не придумалось.

Срочно требовалось имя, но не любое, а именно его. И тут он представился мне героем некой повести. В его жизни и впрямь было нечто схожее с сюжетом хорошей книги: испытания, страдания, чудесное воскрешение и множество преград, которые еще предстояло преодолеть.

Вот тут-то мне и пришло в голову, что он был не только героем, но и автором своей повести. Причем, не имея представления о том, как выглядит мир, он должен был «рисовать» в своем воображении какие-то образы. Хотя бы для того, чтобы объяснить этот мир самому себе. А как иначе понять, что такое стул? И не просто стул, а стул, который загадочным образом преградил тебе путь сегодня, ведь еще вчера его там не было. Что представляет собой стул? Откуда они вообще берутся, эти стулья? И зачем? А как объяснить себе то, что, как бы тихо ты ни крался, всеведущая «приемная мать» уже знает, что ты замыслил что-то запретное еще до того, как ты его совершил? Когда (в четвертый раз!) он попытался забраться в большую, полную земли кадку с растением и в четвертый раз услышал внезапное твердое «нет», на его мордочке собрались морщинки недоумения. Знать разницу между «неслышный» и «невидимый» он, конечно, не мог. «Я ступал так тихо – откуда она все знает?!»

Когда в семье появляется питомец, вы думаете, что в истории вашей жизни он будет персонажем второго плана. В нашем случае мне стало казаться, что в истории его жизни второстепенным персонажем буду я. Из неуверенной в себе, неустроенной, одинокой девушки с тремя… кошками на шее я превратилась в некое верховное божество. Всезнающее и всевидящее, милосердное и непостижимое.

Я наблюдала, как неуверенно и неловко он пересекал пространство комнаты – местность, на мой взгляд, с немудреным рельефом. Да и расстояния плевые. Для него же она была и необъятной, и неведомой. Он как раз пытался вылавировать между Сциллой и Харибдой – ножкой стола и мисочкой с водой, когда споткнулся на ровном месте и сунулся мордочкой в воду. Не успел он испугаться, как я подхватила его на руки, приговаривая: «Хороший котик, хороший мальчик». Он тут же замурчал, удовлетворенный милостью небес. А вот упорству его можно было только позавидовать. Он столько раз наталкивался на миску с водой или неправильно рассчитывал высоту, запрыгивая на стул. Столько раз бился о ножку стола, позабыв о ней. Но всегда продолжал идти вперед. Казалось, он твердил себе: «Там, по другую сторону преграды, есть такое место, куда я должен обязательно попасть. Там меня ждут дела, которые без меня никто не осилит».

В поисках этого места и метался наш герой. Мало того, он еще и придумывал собственных героев и слагал свои мифы о богах. Зачем? Затем, что мифы для того и нужны: объяснить необъяснимое. Он был Одиссеем. И он же был слепым рассказчиком, выдумавшим Одиссея. Жизнь представлялась ему бескрайним эпосом, потому что границ он попросту не видел.

Теперь я знала, как зовут котенка.

– Гомер! – сказала я вслух.

Он протяжно мяукнул в ответ.

– Что ж, хорошо. – Я была рада, что он согласен. – Значит, Гомер.

Глава 2. И что вы нашли в слепом коте?

Ребячьими жить пустяками
Время прошло для тебя, не таков уже ныне твой возраст.

    ГОМЕР. Одиссея

Еще когда мы с Гомером только-только узнавали друг друга в надежных стенах ветеринарной клиники у Пэтти, Мелисса не теряла времени даром. Она разнесла весть о появлении Гомера по всем ближайшим друзьям. Внезапный вопрос: «Вы, кстати, слышали: мы собираемся взять слепого котенка?» – независимо от предыдущей темы неизменно переводил разговор в новое русло. За ним сыпались встречные вопросы: «Слепого? Слепого? Совсем без глаз?» Так что, еще до того как он появился в доме, его история, обрастая слухами, вошла в летопись семейных преданий и курьезов. А из них, собственно, и слагается история жизни. К примеру, моя мать надумала рожать меня прямо во время рок-концерта на две недели раньше срока, потому что «Гвен хотела услышать музыку своими ушами». Мои родители слово в слово повторяют этот рассказ все тридцать пять лет моей жизни. (Выбери я вместо писательства карьеру рок-певицы, эта история имела бы куда больший общественный резонанс.)

Я тоже ловлю себя на том, что, рассказывая сейчас о Гомере, пользуюсь словами и интонациями, взятыми из прошлого. Но это из-за того, что за долгие годы ничуть не изменились сами вопросы, на которые я всегда – всегда – должна была отвечать. О Гомере меня расспрашивали сотни разных людей, и все – абсолютно все! – их вопросы можно было свести к трем: «Как он лишился зрения?», «Как обходится без глаз?» и «Как находит лоток с песком и плошку с едой и водой?».

Несмотря на такое разнообразие, за эти годы мне вовсе не надоело отвечать. И отнюдь не потому, что я так уж люблю рассказывать о своих кошках. Ведь даже притом, что я свыклась со слепотой Гомера, меня не оставляет чувство гордости. Мой котенок вырос невероятно отважным, сообразительным и счастливым.

Недавно я выбралась поужинать с одной коллегой, и разговор незаметно зашел о Гомере. Она как раз рассказывала мне о своем котенке, которого взяла несколько месяцев назад. Я же взамен потчевала ее рассказами о приключениях и – куда без них? – злоключениях Гомера. Как и большинство тех, кто слышали о нем впервые, она сочла его историю крайне занимательной. Затем ошарашила меня вопросом: «И что вы нашли в слепом коте?»

Если бы этот вопрос задал кто-то другой, он мог бы показаться вызывающим, если не издевательским. Мол, «зачем он вам сдался, слепой-то?!» Но только не в ее устах. Лицо коллеги выражало доброе участие, в голосе – ни нотки сарказма, лишь неподдельная заинтересованность. Вопрос был задан прямо, без экивоков и подразумевал такой же ответ.

Вознамерившись ответить именно так, я было открыла рот. Но впервые за двенадцать лет готовой фразы не нашлось.

Не нашлось потому, что, поскольку никто до этого ничего такого не спрашивал, мне и в голову не приходило, что когда-нибудь подобный вопрос прозвучит. Я поймала себя на том, что впервые задумалась над ответом, и тут же поняла, почему никто и никогда не задавал мне этот вопрос. Потому что, на первый взгляд, ответ был очевиден. Одно из двух. Либо я настолько прониклась его печальной судьбой, что виноватила бы себя всю оставшуюся жизнь, если бы обрекла его на угасание в сиротском приюте. Либо с той минуты, как я взяла его на руки, мы почувствовали такую взаимную привязанность, что расставание стало немыслимым. Эти причины считали истинными даже мои ближайшие друзья. Я уже не говорю о родственниках, которые по своему положению должны знать меня лучше других.

Так вот, все ошибались.