Флибустьеры

– Да, да, сударь, бриллианты, только старинные. Такие, знаете, старые-старые камни, – ответила она. – Платить будет папа, а он любит все старинное…

Синанг любила подшутить и над ученостью своего отца, и над невежеством своего мужа.

– У меня как раз есть весьма древние вещицы, – сказал Симон, снимая парусиновый чехол с меньшего сундучка.

Это был блестящий стальной ларец, отделанный бронзой, с надежными, замысловатыми запорами.

– Сейчас я вам покажу подлинные ожерелья Клеопатры, найденные в пирамидах, а также перстни римских сенаторов и патрициев из раскопок Карфагена…

– Наверно, те самые, что были присланы Ганнибалом после битвы при Каннах! – воскликнул капитан Басилио, задрожав от восторга.

Хотя почтенный капитан много читал о древних, ему никогда еще не приходилось видеть античных вещей – на Филиппинах нет музеев.

– И еще я привез ценнейшие серьги римских матрон, найденные в Помпее на вилле Аппия Муция Папилина…

Капитан Басилио кивал головой с видом знатока; ему не терпелось взглянуть на драгоценные реликвии. Женщины говорили, что им тоже хотелось бы приобрести что-нибудь римское, например, четки, освященные папой, или мощи, которые освобождают от грехов, так что даже исповедоваться не надо.

Наконец сундучок был отперт, слой хлопковой ваты снят, взорам присутствующих открылось одно из отделений, – там грудой лежали кольца, ладанки, медальоны, крестики, шпильки… Сверкали искрами бриллианты и многоцветные камни, словно шевелясь среди цветов из золота нежнейших оттенков, с прожилками эмали, с причудливыми узорами и арабесками.

Симон приподнял перегородку, открылось другое отделение, где были такие дивные вещи, что семеро капризных девиц в канун семи балов в их честь и те остались бы довольны. Самые диковинные формы, самые прихотливые сочетания камней и жемчуга изображали насекомых с голубыми спинками и прозрачными крылышками; сапфиры, изумруды, рубины, бирюза, алмазы превращались в стрекоз, бабочек, ос, пчел, скарабеев, змеек, ящериц, рыбок, цветы, виноградные гроздья; были там и гребни в виде диадем, жемчужные и бриллиантовые колье и ожерелья, столь прекрасные, что у девушек вырвался возглас восхищения, а Синанг прищелкнула языком и тут же получила щипок от своей мамаши, которая испугалась, что ювелир запросит дороже за свой товар. Почтенная капитанша Тика, как и прежде, щипала свою дочь, хоть та уже была замужем.

– Вот старинные бриллианты, – провозгласил ювелир. – Этот перстень принадлежал принцессе де Ламбаль, а эти серьги – придворной даме Марии-Антуанетты[47 - Мария-Антуанетта – французская королева (1755–1793), казнена во время Великой французской буржуазной революции.].

Великолепные солитеры величиной с маисовое зерно мерцали голубоватым сиянием и в строгом своем изяществе, казалось, хранили трепет дней террора.

– Я хочу эти серьги, – сказала Синанг, глядя на отца и прикрывая ладонью свой локоть с той стороны, где стояла мать.

– Нет, лучше те, римские, те еще древней, – возразил, подмигнув, капитан Басилио.

Набожная сестра Пенчанг подумала, что, получив в подарок такой перстень, святая дева де Антиполо наверняка смилостивится и исполнит ее заветное желание: сотворит чудо, и имя сестры Пенчанг навеки станет славным здесь, на земле, а душа после смерти вознесется прямо на небо, как душа знаменитой капитанши Инес[48 - Капитанша Инес – по распространенному на Филиппинах преданию, праведница, к которой на смертном одре якобы явилась святая дева де Антиполо.]. Но, когда она спросила цену, оказалось, что Симон хочет за перстень три тысячи песо. Добрая старушка перекрестилась. Сусмариосен!

Симон открыл третье отделение.

В нем лежали часы, табакерки, спичечницы и ладанки, осыпанные бриллиантами и украшенные тончайшими узорами из эмали.

В четвертом хранились камни без оправы. Когда ювелир открыл его, все так и ахнули от восторга. Синанг опять прищелкнула языком, и опять мамаша ее ущипнула, тоже, впрочем, не удержавшись от восхищенного возгласа: «Иисусе, Мария!»

Никто из них отродясь не видывал таких богатств. Этот сундучок, обитый внутри синим бархатом и разделенный перегородками, словно появился из «Тысячи и одной ночи». Крупные, с горошину, бриллианты переливались тысячами мерцающих искр, приковывая взгляд, – казалось, они сейчас растают или сгорят в радужном пламени; перуанские изумруды различных форм и граней, кроваво-алые индийские рубины, синие и белые цейлонские сапфиры, персидская бирюза, восточные жемчужины розовых, серебристых и свинцовых оттенков. Кто видел, как ночью в темно-синем небе взрывается большая ракета, рассыпаясь мириадами разноцветных огней, более ярких, чем вечные звезды, тот отчасти может себе представить, какое волшебное зрелище являли эти драгоценные камни.

А Симон, словно желая раззадорить покупателей, перебирал камни смуглыми, тонкими пальцами, наслаждался их нежным звоном и лучистыми переливами, напоминавшими игру радуги в капле воды. Завороженные сверканьем бесчисленных граней и мыслью о баснословных ценах, все, кто был здесь, не могли оторвать глаз от камней. Кабесанг Талес из любопытства тоже шагнул к столу, но сразу же зажмурился и отошел; он пытался отогнать от себя недобрые мысли. В его несчастье было невыносимо смотреть на такое богатство; этот ювелир явился сюда со своими сказочными сокровищами как раз накануне того дня, когда ему, Талесу, человеку без средств, без друзей, придется покинуть дом, который он построил собственными руками.

– Взгляните на эти два черных бриллианта, – сказал ювелир. – Они из самых крупных и почти не поддаются обработке, потому что на свете нет ничего тверже их… Этот розоватый камень – тоже бриллиант, как и вон тот зеленый, который нередко принимают за изумруд. Китаец Кирога предлагал мне за него шесть тысяч песо; хотел преподнести его одной весьма влиятельной даме… Но самые дорогие бриллианты не зеленые, а голубые.

И он отобрал три не очень крупных, но массивных и безупречно ограненных камня с голубоватым отливом.

– Хотя они мельче зеленого, – продолжал Симон, – но стоят вдвое дороже. Посмотрите на этот, самый маленький из трех – в нем не больше двух каратов, а он обошелся мне в двадцать тысяч песо, и меньше, чем за тридцать, я его не отдам. Чтобы достать его, я ездил чуть не на край света. А этот, из россыпей Голконды[49 - Голконда – древний город и крепость в штате Хайдерабат (Индия), знаменита обработкой алмазов.], весит три с половиной карата, и цена ему – свыше семидесяти тысяч. Позавчера я получил письмо от вице-короля Индии, он согласен заплатить за него двенадцать тысяч фунтов стерлингов.

Этот человек, владевший несметными сокровищами и говоривший о них так просто и непринужденно, внушал собравшимся невольное почтение. Синанг несколько раз щелкнула языком, но мать уже не щипала ее, – то ли сама была ошеломлена, то ли решила, что такой богач не запросит лишних пяти песо из-за неосторожного восклицания. Все не сводили глаз с камней, но никто не осмеливался их потрогать – изумление заглушило любопытство. Кабесанг Талес смотрел через окно на поля и думал, что, будь у него один бриллиант, пусть самый крохотный, он мог бы выкупить дочь, сохранить дом и, кто знает, даже приобрести другое поле… О боже, трудно поверить, что один из этих камешков стоит больше, чем кров для семьи, чем счастье девушки, чем спокойствие старца на склоне дней!

А Симон тем временем, будто угадывая его мысли, говорил столпившимся вокруг стола людям:

– Не правда ли, странно, что за один из этих голубых камешков, таких чистых, словно это осколки небесного свода, за один такой камешек, вовремя подаренный, некий человек добился изгнания своего врага, отца семейства, которого обвинили в подстрекательстве к бунту… А другой камешек, не крупней первого, но красный, как кровь сердца, как жажда мести, и сверкающий, как слезы сирот, вернул изгнаннику свободу, вернул отца детям, мужа жене, и целая семья избегла горестной участи.

Он постучал пальцами по сундучку и на плохом тагальском языке прибавил:

– Здесь у меня, как в сумке лекаря, жизнь и смерть, яд и противоядие; этой горсткой камней я могу потопить в море слез всех обитателей Филиппин!

Ужас изобразился на лицах присутствующих, все понимали, что он говорит правду. Голос Симона звучал угрожающе, и чудилось, зловещие молнии вспыхивают за синими стеклами его очков.

Затем, как бы желая ослабить впечатление, произведенное его камнями на этих простодушных людей, Симон убрал еще одну перегородку и открыл нижнее отделение – «sancta sanctorum»[50 - Святая святых (лат.).] чудесного сундучка. Там, на сером бархате, лежали один подле другого разделенные слоями ваты замшевые футляры. Все затаили дыхание. Муж Синанг надеялся увидеть карбункулы, пышущие огнем и светящиеся в темноте. Капитану Басилио казалось, что он у врат вечности: сейчас перед ним оживет столь любезное его сердцу прошлое.

– Вот ожерелье Клеопатры, – промолвил Симон, осторожно вынимая плоскую полукруглую коробочку, – ему нет цены, это редчайшая вещь, по средствам лишь богатому правительству.

Ожерелье состояло из золотых божков вперемежку с зелеными и голубыми скарабеями, а подвеска из чудесной яшмы изображала голову ястреба с двумя крыльями – эмблема и любимое украшение египетских цариц.

Синанг сморщила нос и состроила гримаску, полную ребячливого презрения, а капитан Басилио, при всей своей любви к древностям, не мог удержаться от разочарованного возгласа.

– Это великолепная вещь и отлично сохранилась, хотя ей почти две тысячи лет.

– Подумаешь! – хмыкнула Синанг, боясь, как бы отец все-таки не поддался соблазну.

– Глупышка! – сказал тот, оправившись от разочарования. – Ничего ты не понимаешь! Быть может, от этого ожерелья зависела судьба человечества, нынешний облик всего нашего общества? Не им ли пленила Клеопатра Цезаря, Марка Антония?.. Оно, быть может, слышало пылкие любовные признания двух величайших полководцев своего времени, слышало самую чистую и изящную латинскую речь, а ты, ты хотела бы нацепить его на себя!

– Я? Да я за него и трех песо не дам!

– Оно стоит все двадцать, дурочка! – тоном знатока сказала капитанша Тика. – Золото чистое, его можно переплавить на что угодно.

– А это, как полагают, перстень Суллы, – продолжал Симон.

Перстень был из массивного золота, с печаткой.

– Наверно, Сулла, когда был диктатором, скреплял им смертные приговоры, – побледнев от волнения, прошептал капитан Басилио.

Он взял перстень и попытался прочесть письмена на печатке, но, сколько ни вертел его, ничего не мог разобрать, в палеографии он был не силен.

– Ну и пальцы были у Суллы! – вздохнул он наконец. – В этот перстень сразу два моих пальца влезают. Нет, видно, и впрямь человечество вырождается.

– Могу показать и другие древности…

– Если они вроде этих, благодарю покорно! – перебила ювелира Синанг. – Мне больше нравятся современные украшения.

Каждый облюбовал себе вещицу: кто перстень, кто часы, кто медальон. Капитанша Тика купила ладанку с осколком камня, на который оперся Спаситель, когда упал в третий раз, Синанг выбрала серьги, а капитан Басилио – цепочку для альфереса, серьги, заказанные священником, и еще кое-что. Жители Тиани, чтобы не отстать от богачей из Сан-Диего, опустошили свои кошельки.

Симон не только продавал, он также скупал старые безделушки и занимался обменом. Поэтому предприимчивые мамаши чего только не принесли на торг в дом кабесанга.

– А вы ничего не желаете продать? – спросил Симон кабесанга Талеса, заметив, как внимательно следит тот за сделками.

Талес ответил, что украшения его дочери проданы, а то, что осталось, и гроша не стоит.