Шахматы с Машиной Страшного суда

– Парвиз, дорогой мой! Дай поспать! Я к утру встану, еще буду наблюдать.

– Ну ладно, валяйся!

Но он тем не менее не уходил.

«Чего ему нужно? Еще двух, говорит, поймал…»

В те ночи, когда боев было меньше, Парвиз спускался в тот длинный проем, что тянулся вдоль причалов, позади громадных портовых кранов. Там были уложены трубы нефтепроводов, и там он находил путь к воде. Трубы были укреплены ниже причалов, но выше уровня реки, и здесь Парвиз облюбовал себе место, безопасное от вражеского обстрела, сидя в котором, он мог спокойно удить рыбу.

Первое время, наживив крючок шариком теста, он, полный надежд, забрасывал удочку и ждал поклевку. Но с началом войны река наполнилась голодными акулами, у которых не стало теперь пищевых отходов с проходящих судов, а потому не брезговали они и его тестом. И вместо съедобной рыбы крючок хватали одни акулы – и отрывали его напрочь. Парвиз и решил, следовательно, вылавливать акул, чтобы таким образом, как он представлял, хоть немного восстановить биобаланс в реке.

Трудность была лишь в том, чтобы найти леску, способную противостоять бритвам акульих зубов. Проблему эту Парвиз решил, взяв тросик в одном из разбитых осветительных снарядов. Это была стальная проволока маленького диаметра, длиной около полуметра, к которой он прикрепил специальный акулий крючок. Остальную часть лесы изготовил из корабельного каната. Сначала разъял его на слои, а потом, взяв три жгута, сплел их наподобие девичьей косы.

И вот каждый вечер, на закате, когда воюющие стороны уставали от стрельбы, он спешил в свою щель под причалами, насаживал на крючок тесто с вкусной приправой и, придвинув поближе свою короткую, но увесистую дубину, забрасывал рыболовную снасть. Ближайшая невезучая акула, уцелевшая от снарядов и противокорабельных мин, почуяв съестное, стремилась к наживке и заглатывала ее.

Ее челюсти встречали стальной поводок и – хочешь не хочешь – начинали его перепиливать. Акула принималась кувыркаться и изо всех своих телесных сил, применяя всю свою врожденную сметливость, делала ставку на то, чтобы порвать стальную проволоку. Это, разумеется, ей не удавалось, но она не капитулировала и продолжала ту же политику, увеличивая дистанцию. Не ведая того, что вся надежда ловца как раз и основана на таких ее действиях.

Парвиз отпускал свою витую лесу, и акула плыла на стремнину реки. Но то и дело он резко подсекал, и острый крючок глубже вонзался в ее пасть. А потом опять стравливал лесу.

После десятков таких ослаблений-натягов акула выбивалась из сил и смирялась со своим несчастьем, покорялась судьбе – и вот тогда он подтягивал животное к берегу и в тот миг, когда голова его показывалась из воды, оглушал своей толстой дубинкой и, уже совсем потерявшее разум, вытаскивал на сушу.

Ну и что – поймал акулу, а к чему она?

Первой пойманной акуле он распорол брюхо и извлек печень, стал ею натирать свои ноги. Он слыхал, что жир акульей печени полезен от боли в ногах – правда, болей-то у него как раз не было… Затем его странный мозг посетила новая идея: он наполнил речной водой 220-литровую железную бочку и, сунув в нее акулу вниз головой, объявил, что это теперь не бочка, а «акулий аквариум». Бедная акула целиком не поместилась, и хвост торчал, но несколько часов она прожила в таком положении, пока не задохнулась…

…По тому, как Парвиз несвоевременно замолкал, я мог предположить, какие зловещие планы он вынашивает на мой счет. И правда: вот рука его потянулась к моему полевому биноклю… Я резко ударил его по руке. Без единого звука он отдернул ее, спрятал под мышку и изумленно на меня воззрился.

«Вот второй признак! Почему он не реагирует?»

Недоумение мое росло. Парвиз был не из тех, кто, если им в чем-то откажешь, оставят это без ответа, хотя бы словесного. А то мог бы просто схватить бинокль и удрать…

Вот он чуть отодвигается: мне стало немного легче… Что ж, раз уж нельзя поспать, использую это навязанное бодрствование, чтобы засечь еще несколько проклятых орудий. А прямо с утра двину в город на поиск воронок, которые я тоже обязан наносить на карту.

– Я хочу в отпуск пойти!

А какое отношение ко мне имеет его отпуск? Я поднес к глазам бинокль. Туда, вдаль, к этой размытой линии между землей и небом, уходили скрадываемые чернотой пальмовые рощи.

– Я тебе говорю! Хочу в отпуск поехать!

– И езжай себе! Кто тебя держит?

– Подмени меня!

– Как это?

– Не тупи! – Парвиз аж на крик перешел. – Подменишь меня! Будешь водителем кухонной машины!

Я медленно опустил бинокль и серьезно посмотрел на Парвиза. Глаза в глаза. Он отлично меня понял.

– Ну что ж, раз так… Я не настаиваю. Увидимся!

И он встал, повернулся кругом и спрыгнул с бетонного козырька крыши вниз, повис на руках. Я смотрел на него в остолбенении. Он не снизошел до спора! И, может быть, мне невдомек, а акулий крючок уже засел в моей челюсти, и мне теперь только кажется, что я дергаюсь и верчусь по собственной воле. Всё может быть!

Но это дело я не должен так оставить! Из наблюдателя превратиться в шофера кухонного фургона?

«Поистине смеху подобно…»

…Резкий и сильный свет бьет мне в глаза. Я пытаюсь вновь натянуть на голову одеяло, но его что-то держит! Открываю глаза. Надо мной склонилась фигура господина Гасема.

– Опять ты спишь тут, на крыше? Утренний намаз пропустил!

Я кивнул и присел. А когда окончательно разлепил усталые веки, его уже не было. На четвереньках я добрался до козырька крыши и спрыгнул вниз…

Из темного коридора штабного здания выхожу под открытое небо. Цистерна об одном колесе всё так же стоит, накренясь, и из крана ее, как всегда, капает. Я открываю кран… Давненько уже взрывом повредило это второе колесо, но Парвиз всё никак не привезет его назад из ремонта.

Омовение холодной водой привело меня в чувство, и тут слух резанул скрежет металла о металл. От таких звуков у меня волосы дыбом встают. Тем не менее я вслушался. Звук шел из-за горы бетонных блоков, привезенных несколько дней назад для устройства стрелковых позиций вдоль причалов. Но пока не подвезли штыри, которыми блоки должны быть скреплены друг с другом через специально проделанные в них отверстия. Потому они сейчас просто громоздились кучей.

Стараясь не запачкать ноги после омовения, я свернул к этим блокам. Да, это был он, Парвиз. Он с силой скреб по дну пищевого бачка. Увидев меня, развернулся ко мне спиной, сидя на том же месте. А я прошел дальше, чтобы прочесть пропущенный намаз.

Я вошел в коридор нашего отряда. Одна половина здания была разрушена вражеской «гатюшей», и мы использовали другую, невредимую. В темноте коридора взгляд мой упал на силуэт моего мотоцикла. Чернота его бака была темнее сумерек коридора. Раньше я пользовался мотоциклом брата, но осколки взрыва превратили его в ничто, и нынешний мотоцикл я получил от Амира, с которым мы работали в паре, посменно.

«Если бы я тот, как теперь вот этот, затащил тогда в коридор…»

Лампочка горела, но в абажуре из мешковины, потому я лишь ощупью мог найти свой молитвенный коврик. Этот зеленый коврик лежал рядом с одеялом под головой одного из парней. Кто это, я не разобрал. Парни лежали вповалку, вымотанные ночным дежурством, еще спали, и я осторожно ставил ноги, пробираясь между ними.

В начале молитвы, при воздевании рук, мне показалось, что кто-то неподвижно стоит у меня за спиной, позже, при коленопреклонении, слышался звук его шагов…

Я открыл свою зеленую полевую сумку: компас, секундомер, две ручки, синяя и красная, скрепленные вместе скотчем, деревянная линейка, тетрадь для записей в кожаном переплете, карта города в прозрачном чехле… Ничего я нигде не забыл.

Я затягивал шнурки ботинок, когда вновь почувствовал, что кто-то подглядывает. Поднял голову, но никого не увидел. Встал и перекинул через плечо ремень полевой сумки. Рация в заплечном ранце прислонилась к дверному косяку и словно бы умоляла взять ее с собой. Вчера днем села ее батарея, и, пока не будет вставлена новая, рации придется молча, выключенной, оставаться здесь.

«Итак, что у меня на сегодня? Ага! Найти воронки ночных обстрелов».

Пунктом первым сразу должен стать тот снаряд, который поджег вчера большое бензохранилище – в таком огне сами осколки того снаряда наверняка расплавились.

Я потянул за руль мотоцикл и пяткой ударил по подножке. Пружина сработала, и подножка поднялась, и теперь мотоцикл всей своей тяжестью налег на меня. Я плавно покатил его вперед. Это были единственные моменты, когда этот мой верный друг опирался на меня – так подкошенный болезнью человек мог бы опереться на руку друга.

Выкатываю мотоцикл во двор перед штабом. Слева Парвиз грузит в свой автофургон пищевые бачки. Бросил на меня краткий взгляд и продолжает работу.

«Четыре дня отпуска! Мечтай, мечтай!»

Я соединил проводки под рулем мотоцикла и сел в седло. И Парвиз сел за руль фургона. Я сильно ударил по ножному стартеру…

Привычным делом было, что с одного удара не заведется… Тогда второй удар… Третий удар… Четвертый… Парвиз включил зажигание, и его двигатель заработал. Наши взгляды встретились, и на этот раз уже я поспешно отвел глаза.

Опять я терзал педаль ножного стартера. Бесполезно. Я знал, что его мрачный взгляд сзади буравит мне шею…

На этой своей сальной кухонной машине он ни единого раза вовремя, как следует, не обслужил ребят. Ребята говорили: «В городе застряло несколько несчастных, и вот он сначала им отвозит еду. Да и не только: еще и керосин, и воду питьевую. Фронтовую машину превратил в социальную».