Шахматы с Машиной Страшного суда

– Ясно, кто! Священник! А ты чего с оружием?

– Откуда это ясно? Может, пятая колонна. Надел церковный наряд, чтобы отвести подозрения.

Я лишь улыбнулся его словам. Интеллект, как говорится, зашкаливает…

– Конечно, в районе боевых действий полно священников, вот он и решил затеряться среди них. Тут разве бал-маскарад?

Бал-маскарад был, пожалуй, единственным местом, помимо церкви, где я мог себе представить человека в такой одежде.

– Смотри! Смотри! В Святую Марию попал осколок!

Он был прав. Прямо против сердца Святой Марии зияла осколочная пробоина. Знакомая картина. Еще какая знакомая! Само изображение весьма напоминало те полотна, которые вывешиваются в хусейние[2 - Хусейние — особое помещение, в котором происходит обряд оплакивания имама Хусейна и иногда устраиваются религиозные мистерии.] нашего квартала во время мохаррама[3 - Мохаррам — название первого месяца мусульманского лунного года.]. Имам Хусейн точно так держит на руках младенца Али Асгара[4 - Али Асгар — сын имама Хусейна, зверски убитый воинами Йазида в битве при Кербеле.] и показывает его войскам Йазида[5 - Йазид — омейядский халиф Йазид I ибн Муавийа.]. Разница лишь в том, что Али Асгар запеленут, а вместо их лиц блестит диск луны.

Я невольно тронул пальцем осколочную дыру. Даже на ощупь чувствовалась свежая грубость пробоины.

– У господ какое-то дело к нам?

Это спросил второй священник. Он был старше первого, с совершенно седой бородой и зелеными глазами, причем белок правого краснел кровяной опухолью. Я протянул ему руку.

– Салам!

Он ответил и повернулся к Парвизу. Тот неловко перехватил автомат левой рукой и подал правую.

– Мы пришли, чтобы выяснить насчет снаряда, там, наверху.

– Пришли обезвредить? Но я уверен, что он взорвался.

– А вы когда изволили приехать?

– Я и господин Ованес приехали вчера в полдень: хотели заглянуть в церковь. Если получится, попробуем перевезти имущество и книги в Исфахан, в главный собор. Мне кажется, около полуночи был этот взрыв. Мы вон там спали. Истинно, Бог помиловал. А здесь каждую ночь такой ужас?

– А в чем тут ужас?

– Грохот взрывов! Громадные пожары на нефтезаводе! Оставшиеся в этом городе люди поистине терпят муки невыносимые!

Я опустил голову, не ответил. Прошлая ночь была из самых спокойных за всё военное время. Общее количество выстрелов – до того, как я уснул – не превышало 30–32.

– С вашего разрешения, нам нужно осмотреть здание.

Не мешкая, я открыл свою полевую сумку и достал компас, карту и треугольную линейку. Хотя я был уверен, что разрушения от взрыва мины при таком угле падения не могли показать направление выстрела, всё же я кое в чем хотел убедиться.

Первым вопросом был тип снаряда. Я осмотрел пол церкви, уже очищенный и подметенный. У стены я нашел осколок длиной и толщиной с фалангу пальца. Похоже было на мину 120-миллиметрового миномета с дальнобойностью 6 километров.

Парвиз вполголоса пробормотал, так, что слышал лишь я:

– Небось как вчера приехали, так не переставая молились и звонили в колокол, кадилом махали: Отче наш, сущий на небе! Останови артиллерийский обстрел!

И он подмигнул мне. Отвернувшись, я достал из планшета свою тетрадь для записей и начал ее листать. Палец мой опускался по перечню записанных вчера вражеских выстрелов, ниже и ниже… Было три выстрела из миномета перед левым сектором города… Ориентир 3220 тысячных[6 - «Тысячные» – единицы, применяемые в артиллерийских и стрелковых угломерных приборах, а также нанесенные на лимбы многих компасов. Следует отметить, что, если счет градусов идет по часовой стрелке, то счет тысячных – против.], расстояние от места наблюдения 6300 м. В столбце «цель» я написал карандашом: церковь или перекресток с часами.

Вероятно, целью обстрела врага был перекресток, на который в некоторые ночи машины с главного проспекта въезжали с включенными фарами, и это очень пугало передовые отряды противника.

– Крупнее этого осколка не находили?

Пожилой священник тут же окликнул более молодого:

– Ованес! Принеси господам большой осколок!

И тот вынес донышко мины: хвостовик с восьмиперым стабилизатором. Одно из перьев было сильно погнутым. Еще до того, как я взял его из рук Ованеса, я уже понял, что мое предположение было верным.

– 120-миллиметровый советский миномет!

Это Парвиз провозгласил. В каждой бочке он затычка! Впрочем, одного моего взгляда исподлобья ему хватило, чтобы понять: ему пора отправляться к кухонной машине…

– Так, а что вы теперь будете делать?

На этот вопрос священника что мне ответить? Быть может, наше посещение вызвало у них надежду, что мы сможем как-то ответить на подобные осквернения…

– Строго говоря, ничего! До поры до времени.

И я за руку попрощался с каждым из них. Мне показалось, что наш уход их встревожил. Быть может, присутствие двоих людей, знакомых с положением дел в городе, давало им чувство некоторой безопасности. Как бы то ни было, оставаться нам здесь было бесцельной тратой времени…

Глава 2

Шум на кухне стоял такой, что о войне впору забыть. Галдеж дополнялся грохотом перетаскиваемых пищевых баков.

При помощи отца Джавада мы с Парвизом погрузили в фургон котел с рисом. Потом пришла очередь бака с хорешем[7 - Хореш — кушанье из мелко нарезанного мяса, тушенного с овощами в томатном соусе, подаваемое с рисом.], в который повара не пожалели картошки и баклажанов. Подняв крышку котла с рисом, я чуть не закачался от вкусного запаха: со вчерашнего вечера ничего не ел. Подумал об Амире, теперь несущем службу в дивизионном штабе: ночи спал спокойно, а с утра, с полным кейфом, одному себе готовил завтрак. Сейчас наверняка полеживает и ждет меня, чтобы, забрав мотоцикл, поехать в город.

На дне другого котла я заметил пригар плова: подгорелую корочку риса, выглядящую столь аппетитно… Это было выше моих сил. Я глянул на отца Джавада, и он меня понял: половником подцепил большой кусок этой поджарки, с которой капало масло, и протянул мне.

Я поглощал ее, наблюдая за его работой. После того, как погиб его сын Джавад, машину передали Парвизу. До того ребята узнавали, какая будет еда, и, если был шашлык, в нашем штабном отряде вместо двенадцати оказывалось тридцать человек. А в остальные дни – прежнее количество. Отец Джавада лишь ухмылялся и накладывал в бак еды на ту численность, которую ему заявляли. Но когда машиной завладел этот злыдень, он количество людей знал точно, и с ним номер не проходил. Более того, уже через несколько дней он начал опаздывать: сначала на полчаса, потом на час, а теперь уже и на два. И порции наши постепенно уменьшались, так что один из парней недавно возмутился: «Постой, уж не продаешь ли ты еду?»

– …Алло! Нам ехать надо! Ты не заснул?

Парвиз вновь тронул фургон. Повел он его по узкой улице, по сторонам которой из неглубоких арыков вымахал тростник высотой два-три метра, улица же здесь и там завалена была обломками деревянных электрических столбов, битым кирпичом, сучьями деревьев. Растрескавшийся асфальт едва виднелся из-под слоя земли, по которой проложена была машинная колея, и Парвиз – что необычно для него – ехал строго по колее.

– Зачем ты сюда-то заехал?

– Молчи! Я хочу тебе показать тот самый наблюдательный пункт, про который говорил.

– А я согласия не дал. Сказано же!

Что ж, руль машины был в его руках, но словами распоряжался я, и слов у меня для него больше не было!

– Вон оно!

– Где?

– Ослеп, что ли? Высокое здание не видишь?