Охотники за пламенем

Лейл, столица Сарасина, изобиловал вооружёнными людьми в тюрбанах лазурного цвета. На страже у ворот, ведущих в окружённый стенами город, стояли три здоровяка. Вместо плотно прилегающих штанов с бёдер свисали пышные шальвары; мускулистые руки блестели бронзой. В воздухе пустыни витал мускусный запах горячего песка; по ветру разносились болтовня детей да брань их родни.

Изучив часовых, Насир с тяжёлым вздохом соскользнул со спины кобылы. Какой смысл драться с ордой простолюдинов?

– Что ж, придётся идти длинным путём, – проворчал Насир, похлопывая Афью.

Кобыла лишь фыркнула в ответ и спустя миг была привязана рядом с сонным верблюдом. Лошадь, по праву принадлежащая матери, была названа в честь любимой Сестры, одной из шести Сестёр Забвения.

Забравшись на груду ветхих ящиков, Насир принялся перепрыгивать с навеса на навес, балансируя на выступающих камнях. В ушах до сих пор отзывались приказы султана. Голос Гамека напоминал змею, коварно проникающую в вены, наполняющую сердце ядом.

Насир перелез через стену, с присущей ему лёгкостью прыгнул на ближайшую крышу, обошёл раскинутый в центре богатый ковёр и разбросанные подушки цвета драгоценных камней.

Небо Сарасина, такое же мрачное, как и мысли Насира, во все времена было затянуто серой пеленой. Лишь грядущие верблюжьи бега внесли краски в столь хмурый пейзаж. Сама гонка Насира мало интересовала. Он прибыл в Лейл только ради удачного прикрытия. И человека, которого предстояло убить.

Насир перепрыгнул на очередную крышу и внезапно отпрянул, когда в лицо ему чуть не угодил острый клинок. Девочка лет тринадцати от роду, ахнув и отскочив назад, уронила на пыльный известняк один из своих парных скимитаров[8 - Обобщённый европейский термин для различных восточных сабель.], тем самым прервав тренировку. Насир чуть было не выпустил из наруча выдвижной клинок… но передумал. Последнее, что ему было нужно, – убивать без надобности. Как будто надобность в убийствах вообще существовала.

Вместо расправы Насир лишь поднёс палец к губам, но изумлённая девочка не могла унять любопытство. В полном восторге она рассматривала многослойные чёрные одежды с узором из чистого серебра. Облегающие рукава заканчивались кожаными наручами. В складках таились клинки. Традиционный серый пояс на талии скрывался под широким кожаным ремнём, куда крепились ножи меньшего размера и сабля. Облачение наёмника. Костюм был создан в Пелузии – халифате, столь же развитом в механике, как и в сельском хозяйстве.

– Хашашин? – шепнула девушка, как будто ручаясь сохранить в тайне присутствие незнакомца. Змееобразная манжета охватывала её предплечье; голубые глаза сверкали, как драгоценные камни.

Насир хотел было ответить благоговейному голосу, хотел сказать, что жизнь наёмников благородна.

Прежде, когда хашашин танцевал, гибли нечестивые, приходили к власти купцы, торговля обращалась в прах. Вспышки клинков положили начало переменам. Когда-то хашашины считались поэтами убийств. Честью и верой жили они.

Вот только было это задолго до Насира. Нынче Насир не жил, он существовал. И никто не замечал разницы, пока бытие их не подходило к концу.

Девушка с белокурой чёлкой до бровей улыбнулась. По стандартам сарасинцев её волосы были слишком светлыми, но в здешних краях нередко доводилось встретить беловласых деменхурцев, особенно женщин. И неудивительно: ведь халиф Деменхура относился к ним предвзято и выносил бы обвинения даже за старость, если бы только мог.

Девочка подняла скимитар, продолжая достойные похвалы манёвры. Столь умелые руки гарантировали бы ей желанное место в доме убийц, однако Насир предпочёл смолчать. В его мире, где любой человек мог стать пищей для червей, слова – нежеланные попутчики.

Насир, поспешно скользнув мимо, перепрыгнул на следующую крышу, ведущую к домам из жёлто-коричневого камня. Если не считать редких верблюдов, улицы внизу пустовали. С карнизов свисали пыльные фонари; стёкла их давно разбились вдребезги.

Вскоре крыши закончились, и Насиру пришлось спуститься на главный рынок Лейла, на просторах которого раскинулись прилавки с шаткими ножками. Рваная ткань самых разных оттенков прятала товары от скудных солнечных лучей. В душном воздухе витал запах пота. Обнажённые по пояс уличные мальчишки шныряли под столами и между полосами ткани, пока немалочисленная толпа собиралась у прилавков. Здесь, на рынке, призрачный пейзаж заметно оживился.

В полдень людей прибавилось. Резкие запахи мускатного ореха и сумаха переплетались с ароматом мясного мартабака. Торговцы обслуживали рабочих, добывающих уголь и другие полезные ископаемые в одном из наихудших мест Аравии: пещерах Лейла.

Продавцы неугомонно нахваливали товар: яркие ткани, приглушённые тусклым небом; разноцветные пряности, достаточно пёстрые, чтобы разукрасить папирус; резные каменные тарелки с замысловатыми узорами, в которых Насир не видел никакого смысла.

Протиснувшись мимо группы женщин, Насир чуть не налетел на торговца солью. Окружённый мешками с ценным товаром, он сидел на ковре, скрестив ноги, и держал на плече зоркого сокола. Изнурённый мужчина с широченной улыбкой незамедлительно поднял глаза, взволнованный перспективой нового клиента.

Но стоило ему увидеть одежды Насира, как блеск в глазах превратился в страх.

Другие покупатели тоже обратили внимание на незнакомца, какая-то женщина уронила на землю только что купленный мешок с зерном. Насир, опустив голову, последовал дальше. В непосредственной близости от людей уши улавливали шёпот. Некоторые из покупателей даже осмелились бросить в его сторону любопытные взгляды. Они знали, зачем Насир явился в Сарасин в одеяниях хашашина.

А потому он сделал вид, что не заметил, как выронил мешочек с динарами. Серебро рассыпалось по пыльной дороге, лишившись всякого блеска.

Так будет лучше. В глазах мирных жителей следовало соответствовать жестокости султана Гамека. Впрочем, Насиру не приходилось притворяться. В каком-то смысле он действовал хуже.

Как бы то ни было, сарасинцы давно привыкли к сопровождающей их жизнь безысходности: их халифа только что убили, а земли неправомерно захватил султан. Тем не менее, вопреки всем трудностям, народ не выказывал излишнего беспокойства.

«Восстаньте же! – мысленно требовал Насир. – Бросьте вызов! Боритесь!»

Самоуничижение лишило его голоса.

«А сам-то? Сам-то бросишь вызов султану?»

Всех, кто осмеливался пойти против правителя, Насир собственноручно убивал.

Наконец он добрался до переулка, расположенного в противоположном конце рынка. Девочка, моргнув большими серыми глазами, поспешила спрятаться в тени, подняв за собой облачко пыли. Барханные котята с изогнутыми хвостами юрко сновали по песку. Осыпающуюся стену покрывал рваный папирус с романтическими стихами какого-то дурня, который возлагал на жизнь слишком большие надежды.

Мать Насира неустанно твердила, что человек без надежды – лишь тело без души. Потеря Сестёр почти столетие назад оставила людей без волшебства, от которого зависела вся Аравия. И здесь, где песок обратился золой, а небо никогда не прояснялось, давно уже не было надежды ни на кого, тем более на Насира.

Скрипя сапогами по песку, из темноты явился стражник. Насир с холодным безразличием уставился на обнажённую саблю.

– Стой, – приказал страж, выпячивая грудь, а затем и видный живот.

«Где эти дуралеи находят еду?»

– Поздновато для требований, – без лишней тревоги возразил Насир и тут же щёлкнул механизмом наруча.

– Ты оглох? Стой где стоишь! – рявкнул стражник с гордо поднятой головой.

Насир решил преподать ему урок. Во мраке сверкнуло лезвие клинка.

– Какие жалкие последние слова.

Глаза мужчины заметно округлились.

– Нет! Погоди-погоди… У меня сестра…

Насир, развернувшись на полный оборот, резко уклонился от меча стражника, после чего вонзил клинок прямо ему в шею. Мгновение спустя он оттащил кровоточащий труп в темноту, поправил одеяния и продолжил путь к переулку, скользя пальцами по шершавой каменной стене в поисках зацепов.

«Когда всё закончится, я стану стариком».

Добравшись по стене до крыш с северной стороны рынка, Насир принялся перепрыгивать с одной на другую, пока не достиг самого роскошного и высокого известнякового городского сооружения, квартала Дар-аль-Фавды. Владельцы верблюжьих бегов были одной из известных группировок, на которую покойный халиф из раза в раз закрывал глаза.

На бежевом каменном полу выстроились резные ширмы, за которыми виднелись пышные подушки нежных оттенков. В стороне, окружённый чашками без ручек, стоял традиционный кофейник далла. На посуде остались тёмные кольца. Повсюду валялись простыни и шёлковые платки. Насир знал, что происходило на этих крышах, и был рад, что правильно выбрал время.

Отбросив в сторону груду шёлковых подушек, Насир присел на корточки у края крыши. Серое небо ничем не выдавало истинного времени суток, но внизу, в вади[9 - Вади – арабское название сухих русел рек и речных долин.], где вот-вот должна была состояться гонка, начинала собираться толпа: сарасинцы с тёмными волосами, смуглой кожей и печальными глазами. Его народ.

Глупые люди, которые пришли сюда, чтобы опустошить ларцы, сделав ставки на верблюдов.

С пренебрежительным вздохом Насир взглянул на шатры.

«Где же он?»

В поисках конфеты, оставшейся с прошлой ночи, Насир запустил руку в карман, да только вместо сладости нащупал прохладную круглую поверхность. Большим пальцем он погладил плоскую мозаику из верблюжьей кости. В одеждах Насира хранились солнечные часы, тусклые от старости, лазурные от окисла; стекло их давно треснуло. Когда-то они блестели на ладони султанши…

«Не время для воспоминаний, болван».