Дитя Афины

– И ты думаешь, я решила принять тебя? – насмешливо спросила она. – Из всех девочек, что предстают передо мной, что выстраиваются в очередь с полными руками подношений, считаешь, я приму именно тебя?

– Этого я не знаю, – произнесла Медуза с рассудительностью, не свойственной ее возрасту. – Как знать, ты можешь сразить меня и вышвырнуть на улицы Афин еще до темноты. Тогда так тому и быть. Я знаю, что не мне менять решение могущественной Афины. И знаю, что глупо даже пытаться.

Афина обошла девочку кругом – еще один ритуал, в котором Медузе уже приходилось принимать участие. Она держала голову ровно, плечи прямо.

– Итак, ты мудра? – сказала Афина.

– Для ребенка, – ответила Медуза.

Губы Афины приподнялись в намеке на улыбку.

– Мудрость – это только часть меня. Часть моего храма. Что насчет войны? Что ты знаешь об этом? – Она остановилась. – Ты никогда не стояла на поле битвы. Никогда не зажимала павшему распоротый живот, слыша, как его дыхание постепенно слабеет и исчезает. Тебя никогда не переполнял запах крови, когда вокруг звенят клинки и раздаются крики, желающие тебе гибели. Чем ты можешь быть мне полезна? Ты дитя. Ты нежна и слаба.

Медуза облизала пересохшие губы розовым дрожащим языком. Ее глаза устремились вверх: недостаточно, чтобы встретиться с глазами Богини, но очень близко.

– Это правда, – детский голос Медузы прозвучал медленно и задумчиво, – я не стояла на поле битвы. Я не из дочерей Спарты, рожденных со знанием, насколько тяжел меч и как с ним управляться. Я не знаю войны, но бывала в битвах. Битвах во имя моей семьи, когда первый поклонник пришел за мной, а мне было всего восемь. Битвах, когда не позволила мужским рукам шарить там, где они чувствовали себя вправе, и отказалась прогуляться вниз по тропинке или в оливковую рощу. Я знаю битвы, что вела, стоя на ярмарке и требуя, чтобы мужчины смотрели не на мою грудь, глаза или ноги, а на плоды, которые я продавала. Это действительно были не кровавые битвы, но они все же битвы. Битвы, где я сражалась и побеждала.

Афина отступила от девочки. Сияние вокруг нее поблекло и смягчилось.

– И эти войны, что ты вела, – сказала она, проводя рукой по кинжалу, – думаешь, они закончатся, когда ты войдешь в мой храм? Когда станешь моей жрицей?

Впервые после того, как Медуза покинула дом, она растянула губы в широкой улыбке. Но в мерцании ее глаз не светилась радость. Оно было темным и пустым, и родилось не при ее жизни, но в тысячах жизней до этой. В жизни ее тети, тети ее тети, бессчетными поколениями, затерянными в далеком прошлом.

– Эти битвы, – сказала она, – не заканчиваются никогда.

Глава третья

Гелиос вступил в свои права, появившись в небе легкой пурпурной дымкой на горизонте. Когда Медуза встала, звезд было еще больше; все это время она, как только оделась, подметала в храме. В этот день ей предстояло встретиться с гражданами полиса. Встать перед этими мужчинами и женщинами от имени Афины, отвечать на их вопросы и даровать мудрость Богини в меру своего понимания. Третий раз за долгие месяцы эта обязанность легла на нее. Где-то в мире за пределами храма какие-нибудь женщины, возможно, позавидовали бы, сочли Медузу любимицей Богини, но в храме такие мысли держали при себе. Принижать других здесь просто бесполезно: им все равно всегда одинаково подавали еду, кровати застилали одним и тем же полотном.

Крепко держась за метлу, Медуза подметала храм, и пылинки взмывали и кружили в воздухе, устремляясь к тускнеющим утренним созвездиям тысячей новых звезд. Когда от ее шагов перестали оставаться следы на земле, она забрала метлу и направилась вниз, в комнату под храмом. Там вымыла руки и ноги, умастила их шалфеем и апельсинами и облачилась в тунику. Лоб она закрыла жреческой повязкой, на плечи набросила белую накидку. Некоторые на ее месте надевали золото и драгоценности в честь такого события, но она никогда не хотела ослепить людей, а лишь заставить их заметить ее.

– Он ворует, – сказал ей мужчина. – Ворует и ворует. Уже три раза на этой неделе. Это еда моих родных. Их деньги, их золото.

– Он крал и золото, и еду? – спросила Медуза.

– За что еще можно купить еду, если не за золото?

– Я слыхал, за расставленные ноги твоей жены, – выкрикнул кто-то из толпы. Мужчина подавил секундную вспышку злости и снова повернулся к Жрице.

Медуза сидела на деревянной скамье, окруженная толпой людей, ожидающих, когда их жалобы будут выслушаны. На земле тлели розмарин и мелисса, и от их пьянящих ароматов воздух вокруг сделался густым и вязким.

– Предлагал ли ты сам ему еду?

Проситель ясно расслышал вопрос Медузы, но потряс головой, будто она сказала какую-то бессмыслицу.

– Он меня обворовывает. С чего бы мне предлагать ему еду?

– Именно потому, что он тебя обворовывает. Отдай ему еду. Никто не захочет того, что может получить бесплатно. Твои плоды ничуть не слаще других. Поделись с ним едой. Я очень удивлюсь, если он продолжит воровать.

– Но что, если он откажется брать? – спросил мужчина; от досады его щеки все еще были розовыми.

– Тогда, возможно, он, увидев твое сострадание, поймет ошибочность своих поступков. Если же он примет дар и продолжит красть, наверное, стоит закрыть на это глаза.

Мужчина сжал челюсти, явно не одобряя ее слова.

– То есть мне просто позволить ему красть? – сказал он.

Медуза откинулась на спинку скамьи и оглядела просителя. На его подбородке была ямочка, темные волосы липли к голове. Руку охватывал золотой обруч толще его запястья.

– Господин, отдали бы вы свою еду богам, если бы они об этом попросили?

Мужчина в замешательстве кивнул.

– Конечно. Как и любой здравомыслящий человек.

– А если бы бог ее украл?

– Боги могут брать и отдавать, как считают нужным.

Медуза улыбнулась.

– Да, могут, – сказала она. – Итак, здесь мы согласны. Но, – она сделала паузу и отодвинулась немного, – что, если этот бог скрывает себя? Как Посейдон, когда выходит на берег. Как ты определишь, что человек, которому ты отказываешься дать еды, – смертный, а не бог?

Мужчина снова затряс подбородком:

– Этот сосед жил рядом всю мою жизнь.

– И все же ты видишь его только тогда, когда твои глаза открыты. Куда, скажи на милость, он уходит, когда они закрыты или ты отворачиваешься?

Мужчина покраснел. Его вопросы заняли больше времени, чем было необходимо, и позади него уже слышалось ворчание тех, кто все еще хотел высказаться перед жрицей.

– Ты просил мудрости Богини, и она была тебе дарована, – сказала Медуза мужчине. – Ты понял меня?

Сжав челюсти, мужчина склонил голову и быстро кивнул.

– Спасибо, Госпожа, – сказал он, возвращаясь в толпу.

Большинство вопросов, которые ей задавали в тот день, были глупыми дрязгами и легко разрешимыми разногласиями. Мужчины крали еду, крали женщин, крали домашний скот – скот, о котором часто думали с большей нежностью, чем о своих женщинах.

Им не нужны боги, думала Медуза, им просто нужен кто-то: любой, кто скажет им, что и как делать.

– Мою дочь отослали домой с позором, – сказал другой мужчина, выступая из толпы и привлекая внимание Медузы. – Это был ее второй муж. Я потратил на приданое целое состояние. Почему она так поступает? Почему взваливает на себя такой позор? Неужели она не понимает, что скоро станет слишком старой для замужества и у нас не останется денег на подходящую партию?

– Твоя дочь здесь? – спросила Медуза.

Мужчина покачал головой.

– Здесь женщинам не место, – ответил он. Медуза подняла бровь.