Немая девочка

Внутри пустота и неподвижность, казалось, увеличивались.

Или это она сама стала меньше. Хотя она по-прежнему не знала, где находится и как сюда попала, она все равно ощущала уверенность и безопасность. Холод внутрь не проникал. Даже темноте не удавалось проникнуть сквозь оболочку, защищавшую место, которое не было местом.

Было по-прежнему тихо.

Она молчала. Теперь это почему-то казалось еще важнее. Место, возможно, справится со словами извне, но с ее словами – нет. И тогда все рухнет. Тогда ей не спастись. Поэтому она никогда больше не будет ничего говорить. Никогда. Никому. Это она себе пообещала.

Внутри.

Снаружи было трудно идти через лес в темноте. Она несколько раз спотыкалась и падала.

Вставала.

Шла дальше.

Она добралась до гравиевой дороги. Большая дорога слева. Направо? Дорога ведь должна куда-то вести. Предыдущую ночь она провела на улице. Хорошо бы так больше не делать.

Она пошла по маленькой дороге, представлявшей собой по сути только две разъезженные колеи, и через несколько минут оказалась у железных ворот на двух столбах. Забора не было. Чуть дальше, за огромным рододендроном, виднелся дом. Темный. Машина рядом не стоит.

Дважды крадучись обойдя вокруг дома, она взяла камень и кинула его в стекло входной двери.

Потом быстро опять скрылась в темноте и стала ждать реакции, но ее не последовало.

В доме было холодно, но не так, как на улице.

Она уселась на пол и съела один из бутербродов, или рап, как он именовался на обертке. С ростбифом. Второй она собиралась приберечь на завтра вместе с половиной йогурта. Потом она пошла на кухню. Холодильник оказался пустым, но в одном из шкафов она нашла несколько банок консервов. Тунец, рубленные помидоры и ягоды для коктейлей. Она сунула банки в карманы куртки.

Даже не думая. Просто сунула. Она теперь вообще не особенно много думала. Временами вообще не думала.

Это хорошо. Думать она не хочет.

Помнить тоже.

Она зашла в комнату, где стояло две кровати. Пахло летним домом и пылью.

Она стащила с одной кровати покрывало, взяла подушку и одеяло и залезла с ними под кровать. Прижалась спиной к стене, насколько смогла плотно.

Сделалась маленькой.

Такой же маленькой, как внутри.

Сон.

Этот проклятый сон.

Он уже больше не снится так часто, как раньше. Иногда даже удается уговорить себя, что отделался от него. Что все позади. Но тут он опять возвращается.

Как сейчас. Только что.

Сабина сидит у него на плечах, точно сгусток энергии. На пути к воде. К прохладе и забавам. Воздух влажный и липкий. Чуть поодаль – девочка с надувным дельфином. Последние слова Сабины:

«Папа, я тоже такого хочу».

Море. Брызги. Смех.

Крики с берега.

Шум.

Стена воды.

Ручка дочери в его большой руке. Мысль, что ее ни за что нельзя выпускать. Вся его сила, все сознание сфокусировано. Вся его жизнь в правой руке.

Себастиан сбросил одеяло и пошел в туалет. Помочился в заставляющем щуриться ярком свете неоновой лампы, с болью распрямляя судорожно сжатую правую руку.

Руку, внезапно оказавшуюся пустой.

Ту, что выпустила дочку.

Он спустил воду и вернулся в комнату. Часы под телевизором показывали 04:40. О том, чтобы спать дальше, не могло быть и речи, поэтому Себастиан оделся и вышел на улицу. До восхода солнца по-прежнему оставалось около часа. Темно и пусто. Себастиан пересек улицу и двинулся к воде, шел, по возможности, по берегу, пока не добрался до шоссе. Е16/Е45. Продолжил путь вдоль воды.

Сон.

Этот проклятый сон.

Себастиан знал, почему сон вернулся. Хотя он изо всех сил держался подальше от фотографий с места преступления и почти не слушал во время передачи материалов, было невозможно полностью отстраниться от расследования или забыть, что в числе убитых есть дети.

Снова.

В точности как в прошлый раз.

Ему нельзя иметь дело с убитыми детьми. Он этого больше не выдерживает.

Примерно через полчаса он развернулся и пошел той же дорогой обратно. В номер, быстрый душ, потом в ресторан. Взяв со шведского стола еды, он прошел во внутреннее помещение. Кто-то здесь действительно обожает цветы на стенах. Тут они оказались черными на белом фоне. Он уселся у стены за раскладной столик, рассчитанный на двоих.

Когда он наливал себе вторую чашку кофе, появилась Ванья и стала оглядываться в поисках знакомого лица. Увидев Себастиана, она слабо улыбнулась ему и пошла за завтраком. У нее усталый вид, отметил Себастиан. Похоже, сейчас это для нее норма. Усталость и уныние. Разрыв отношений с самым близким человеком бесследно не проходит.

Себастиану следовало бы радоваться – с тех пор как он узнал, что Ванья его дочь, его самым большим желанием было, чтобы она отстранилась от Вальдемара, – но он держался в тени, памятуя о том, что она только предпочла поверить ему. Не будучи в силах сражаться со всеми и вся. Ситуация могла быстро измениться. Особенно если бы она узнала обо всем, что он сделал.

– Ты хорошо спала? – спросил он, когда она села напротив него.

– Так себе. А ты?

– Как младенец, – солгал он.

Они закончили завтрак за непринужденной беседой и, выходя, встретили Билли, который направлялся в ресторан. Он уже успел побывать в отделении и обустроить, как он выразился, «самую маленькую комнату в мире». Билли предложил подвезти их, если они подождут десять минут, пока он немного подкрепится, но Ванья и Себастиан отказались. Они собирались прогуляться.

Билли действительно немного странно посмотрел на них, когда они это сказали, или Себастиану просто показалось? Из всей команды его он знал хуже всех. Конечно, он с первого мгновения примирился с присутствием Себастиана – в отличие от Ваньи и Урсулы, – но за время, что Себастиан проработал в Госкомиссии, они ничуть не сблизились.