Любовь к жизни

Марика подтверждает и моё собственное наблюдение: «Даже когда ситуация казалась безвыходной, в Мари не было ни зависти, ни горечи. Она всегда радовалась за других. В этом её уникальность».

– Она не просто прекрасный друг: примерно с середины 1980-х я считаю её настоящим образцом для подражания, – говорит Оса Гессле[4 - Оса Гессле – супруга Пера Гессле, основателя группы Roxette, автора музыки (иногда в соавторстве с другими композиторами) и исполнителя некоторых песен. – Прим. пер.]. – Мы общались и путешествовали вместе ещё до создания Roxette. У Пера, Мари и Лассе Линдбома был хобби-проект «Exciting Cheeses», и тогда мы выступали за донаты. Все полученные от публики деньги я складывала в сумку. Нам было так весело! Я лично видела, как Мари благодаря сильному желанию и упорству смогла достичь таких высот. Она из простой семьи и сначала была ужасно застенчива. Но внутренняя сила и удивительный голос превратили её в звезду мирового уровня. Люди во всех уголках Земного шара вряд ли могут остаться к ней равнодушными. Мари всегда верила в себя, и ей удалось добиться чего-то невероятного. Поэтому-то она и служит для меня источником вдохновения.

Об энергии Мари говорят и другие. Режиссёр Юнас Окерлунд – создатель нескольких клипов Roxette и документального фильма «Den st?ndiga resan»[5 - Название фильма можно перевести со шведского как «Постоянно в пути». – Прим. пер.], посвящённого Мари, говорит:

– Её всегда отличала потрясающая энергия, причём не только в том, что касалось работы. Вот уж настоящая рокерша: она пила пиво и частенько зависала в баре, когда заканчивался рабочий день. С ней никто не скучал. И при этом она была невероятно креативна и полностью отдавала себя музыке. Я встречал много суперзвёзд, но Мари и Пер выделяются на их фоне. Они не такие, как все: похожи на простых людей, в них даже есть какая-то безропотность. Думаю, всё дело в том, что они оба провинциалы.

Описать музыкальный талант Мари можно примерно так:

– Она наделена невероятной силой, – поясняет Томас Юханссон, председатель совета директоров компании «Live Nation», друг и коллега Мари. – Она поистине способна передать чувства и эмоции. В ней есть что-то особенное. Она такая хрупкая, а в голосе такая мощь. А ещё она принадлежит к той когорте певцов, которым удаётся донести до слушателя истинный смысл песни. Элтон Джон, Брюс Спрингстин, Род Стюарт, Ван Моррисон и Мари – вот эти талантливые артисты. Они убеждают слушателей поверить в историю, которую рассказывают. Я точно не знаю, как это происходит, – может, они просто-напросто правильно расставляют акценты. Если бы можно было начать всё сначала, я бы стал искать только такие голоса.

– У Мари есть потрясающая способность к импровизации, и она умеет чувствовать, когда и как нужно начинать петь. У неё уникальный голос, не похожий ни на какой другой, – говорит Пелле Альсинг.

– Она поёт лучше всех в Швеции, – соглашается Кларенс Эверман. – Она и Моника Сеттерлунд. Мари невероятно искренняя и полностью отдаёт себя творчеству. Неудивительно, что весь мир идёт за ней. У неё есть то, чего нет у остальных.

Об этой искренности и открытости говорят очень многие. Тексты, которые в устах других звучали бы наивно или глупо, у Мари наполняются смыслом и кажутся правдоподобными. «Этот день будет лучшим в моей жизни»[6 - «Det h?r ska bli den b?sta dan i mitt liv» – строка из песни Мари Фредрикссон «Den b?sta dagen». – Прим. пер.] – эта строка Мари поистине вселяет надежду. Возможно, речь идёт о мужестве, о смелости проявить себя и открыть своё сердце, не пытаясь при этом умничать или иронизировать.

– Она действует интуитивно и может вдохнуть жизнь в свои песни, – говорит Чель Андерссон, работавший на звукозаписывающей компании «EMI», которая сделала Мари знаменитой. – Ей веришь. Её голос трогает до глубины души каждого, кто его слышит. Не знаю, как это происходит. Похоже, что между ней и слушателем устанавливается какая-то связь. В её манере пения есть невинность и наивность, проникающие прямо в сердце. А ещё Мари испытывает искреннюю радость, когда поёт, – и слушатели это чувствуют.

Работать над этой книгой помогали многие: друзья, близкие и коллеги Мари подолгу беседовали со мной, чтобы помочь воссоздать картину её прошлого. Всем этим людям я хочу выразить глубокую признательность. Это Пер Ларссон, Марика Эрландссон, Кларенс Эверман, Андерс Херлин, Пер Гессле, Оса Гессле, Мари Димберг, Кристофер Лундквист, Лассе Линдбом, Никлас Стрёмстед, Ева Аттлинг, Пелле Альсинг, Лотта Скуг, Оса Эльмгрен, Стефан Дернбрант, Мартин Стернхювуд, Ика Нурд, Томас Юханссон, Чель Андерссон, Юнас Окерлунд, родные Мари Тина Петтерссон, Герти и Свен-Арне Фредрикссон, Улла-Бритт Фредрикссон, Тони Фредрикссон, подруга детства Черстин Юнер, Бите Хенриссон, Буэль Андерссон и, главное, Микаэль Болиос – супруг Мари. Он был рядом во время её болезни и не просто поддерживал Мари, а стал настоящим бесценным свидетелем тех событий.

    Хелена фон Цвейгберг
    ЛЕТО 2015 ГОДА

«Только сейчас я могу произнести „опухоль мозга“». Рассказ Мари о болезни

ЭТОТ АД НАЧАЛСЯ 11 сентября 2002 года. 12 сентября я собиралась лететь в Антверпен: там у нас с Пером Гессле была назначена пресс-конференция. Roxette запланировали турне в рамках серии концертов Night of the Proms[7 - Night of the Proms – серии концертов, которые ежегодно проводятся в Бельгии, Нидерландах, Германии и Испании (иногда также и в других европейских странах). В концертах принимают участие известные поп-группы и музыканты, которые выступают, как правило, совместно с симфоническим оркестром. – Прим. пер.]. Организаторами выступали бельгийцы, и на пресс-конференции мы хотели рассказать о нашем участии в этом проекте.

Я должна была лететь утром, а Пер – накануне. Он ненавидит рано вставать и надеялся выспаться. А я, в свою очередь, не хотела лететь в первую годовщину нью-йоркских терактов. Мне казалось, что безопаснее будет подождать и смириться с ранним подъёмом.

В то утро Микке как раз прочитал мне статью об этих терактах.

В ней шла речь о молодом шведе, работавшем в одной из башен-близнецов. Самое ужасное – он просто исчез под завалами. Его родственники так и не узнали, что с ним произошло.

Помню, мы говорили о судьбе этого мужчины. Он, вероятно, думал, что это просто очередной день – самый обыкновенный и ничем не примечательный. Он даже не мог предположить, что случится чуть позже в то страшное утро.

Мы оба решили: как же хорошо, что никому из нас не суждено узнать своё будущее. По сути, это наше незнание о грядущем – настоящая божья милость.

И мы совершенно не представляли, что произойдёт через какие-то пару часов. Мы не знали, что наш мир перевернётся.

Выпив утренний кофе, мы с Микке отправились на пробежку. Он захотел посоревноваться, и я от него убежала. Ха-ха. Как же быстро я могла бегать!

Когда мы вернулись, мне уже было не слишком хорошо. Я чувствовала усталость и тошноту, мне захотелось немного отдохнуть. Вообще-то времени на это не оставалось: надо было собирать вещи.

Но я всё же прилегла – и вдруг поняла, что один глаз перестал видеть. Тошнота усиливалась, и я пошла в ванную. Там я упала. Помню, как сильно испугалась. А потом стало темно.

У меня случился приступ эпилепсии. Всё тело трясло, и я так сильно ударилась головой о каменный пол, что в черепе образовалась трещина. Тогда я, конечно, этого не понимала. Но я помню, как услышала голос Микке. Он говорил как будто откуда-то издалека: «Мари! Что случилось?»

Потом опять темнота. А дальше в памяти всплывает скорая. Перед глазами всё мерцало, я слышала вой сирен. И снова стало темно.

Когда я пришла в сознание, то увидела Микке и его маму Берит. Они сидели у моей кровати.

– Что я здесь делаю? – удивилась я. – Что случилось?

В палате появился врач и осторожно, по-доброму спросил, не хочу ли я изменить мои гастрольные планы.

– Разумеется, нет, – ответила я. И тогда доктор таким же добрым и спокойным голосом сказал, что поездку необходимо отменить.

Постепенно я начала осознавать, что нахожусь в больнице. Я помнила, как упала. Но то, что причиной падения могла быть опухоль мозга, я и представить себе не могла. Мне казалось странным, что перед глазами всё ещё мерцает, но в целом я была уверена: это просто несчастный случай.

Вскоре врач вернулся, держа в руках рентгеновские снимки, и рассказал, что у меня обнаружили опухоль.

Понимаете, какой это был шок?

Мой первый вопрос был: умру ли я? Нет, ответил врач. От этой опухоли я не умру, ведь её можно удалить.

Этот ответ меня полностью удовлетворил: опухоль есть, но от неё можно избавиться. Я буду жить.

Врач продолжал говорить, но я его не слышала или не хотела слышать. Ведь уже тогда было ясно: опухоль появится снова, и ту, новую, возможно, уже не удастся вырезать. Микке понял это. А я нет.

О том, как всё плохо, Микке узнал обходными путями. Собственно говоря, никто из нас не желал слышать, насколько малы мои шансы. Мы хотели бороться и надеяться до последнего.

У нас есть знакомый врач. Он лечил трещину, которая появилась у меня после падения. Этот доктор – наш друг, и уж он-то точно должен был знать, как всё обстоит на самом деле. Он сообщил Микке, что жить мне осталось всего год. Когда Микке побледнел и чуть не потерял сознание, доктор поспешил его успокоить: возможно, я и пару лет протяну.

А если повезёт – то и три года.

Это был самый утешительный прогноз. В лучшем случае мне оставалось жить три года.

Микке пришлось думать, как сообщить детям о том, что мама скоро умрёт. Юсефин тогда было девять, Оскару – пять. В жизни Микке наступил настоящий ад. Ему чудилось, что к нам приближается какое-то чудовище, а он никак не может его остановить. Оставалось лишь сидеть со связанными руками и ждать, когда монстр нападёт. С ужасом ожидать, когда я начну чахнуть и угасать прямо на его глазах. И не иметь возможности как-то изменить это. Вот что казалось ему самым ужасным.

Осознавать своё абсолютное бессилие в сложившихся обстоятельствах.

Микке решил не говорить мне правду, ведь я продолжала надеяться на лучшее. Я верила, что смогу выздороветь, – ведь так сказал врач. Скоро всё вернётся на круги своя.

Бедный, бедный Микке. Как он мог лишить меня надежды? Как мог сказать мне, что я, скорее всего, умру?

Он говорит, что невозможность рассказать всё как есть словно вбила между нами клин. Мы привыкли всегда всё обсуждать открыто и честно. Всегда и всё. Мы не отворачивались друг от друга, не доводили разногласия до конфликтов. И никогда не было чего-то такого, с чем мы не могли бы справиться.

И вдруг мы столкнулись с серьёзнейшей проблемой, которую Микке даже не мог со мной обсудить. А ведь речь шла о жизни и смерти. Ему казалось, будет лучше, если я продолжу жить в счастливом неведении. Он хотел подбодрить меня, хотя и знал правду.

Правду, которой мы не могли касаться.

Я ничего не подозревала, а лишь твёрдо решила, что справлюсь с этим. Но положа руку на сердце, могу сказать: в глубине души я всё-таки понимала, что это может кончиться очень плохо. Первое время именно такие мысли и приходили ко мне по вечерам перед сном. И об этих мыслях я, в свою очередь, тоже не хотела рассказывать Микке. И детям. Дети иногда спрашивали, умру ли я, и я отвечала: нет, мне просто некогда умирать. Но ночами мне порой казалось, что именно это со мной и произойдёт.

Говорить хотелось только о том, что всё будет хорошо. Демонстрировать это всем своим видом. В этом плане мы с Микке оказались в похожих ситуациях – наедине с самими собой.

При падении я получила черепно-мозговую травму, из-за которой нарушились равновесие и координация, поэтому в больнице мне выдали инвалидное кресло. Я могла пользоваться им и дома. Оскару казалось, что это лучшая в мире игрушка. Боже, как он на нём катался! А если не трогал его, то просто носился как ураган – ю-ху!

Когда у меня выпали волосы и я сидела, погрузившись в печаль, он мог ворваться, словно Бэтмен, – и каждый раз я начинала смеяться, видя это. Слава Богу, случались и такие моменты.