О моем светлом принце

Кости прежде погибших могли б ответить,
но молчат, лежа в чаще в глубоких ямах,
ведь не зря ее так охраняет мама.
Тень скользит по земле, в лесу тихо, ясно,
лишь пятном ярким шапки ее цвет красный.

Мать ее больше дома не обнаружит.
Лишь для виду со стен поснимают ружья
мужики, бабы слезы повыжимают,
уже зная, что не придет живая.
Позже шапку найдут в бурых пятнах крови,
не найдя ничего, впрочем, шапки кроме.
Байки станет сюжетом кровавой дева,
и, увы, ничего с этим не поделать.

Впрочем, ходит история все ж похуже,
что чудовище, девушку ту не скушав,
разглядело и кудри, и нежность уст и
из лесу теперь ее не отпустит.
Что случилось, чему суждено случиться:
стала дева невестой его – волчицей.
И лишь мать узнает ее в том оскале,
когда ночью скользит тень по доскам спальни.

Уши – слышать, пасть – рвать, чья-то дочка в брюхе.
Впрочем, может, и это лишь только слухи.

Золото

Как там было на деле, никто не знал.
Говорили, принц стражу в ту ночь не звал,
что кинжал обнаружили на парче,
чьей-то залитой кровью, но только чьей?

Что пиратскую дочь может удивить?
Он шептал ей слова свои о любви,
пальцы прятались в кружево рукава.
А ее руки знали лишь, как канат

оставляет занозы и волдыри.
Задыхаясь от страсти, почти немым,
он ей падал в колени, дрожал, сражен.
Он был легким пером, а она ножом.

Он был птицей, упрятанной в замка клеть,
а она вором, что клеть решил посметь
вскрыть своей огрубевшей за жизнь рукой.
Ворвалась, как волна, отняла покой.

Только все это – сказка не о любви.
Говорил ей отец, должен клад хранить
самый верный и честный из мертвецов,
а любовь не для нас, дочь, в конце концов.

Он доверился ей, в тайный грот пришел.
Она не обманула, сказав, душой
вечно связан с ней станет, ответив «да»,
с ней уже не расстанется никогда.

С того дня прошло много хороших дней,
обратилась та дева в грозу морей,
стал легендой упрятанный ею клад,
но найти его мало сокровищ карт:

мертвец клад охраняет, собак верней.
Только изредка кажется все же ей:
кудрей шелковых золота теплый цвет,
может, был все ж важней золотых монет?

А во мне они чуяли

А во мне они чуяли только лишь зло и смерть,
потому-то никто не решился из них посметь,
все им заместо кожи виделась чешуя,
пасть клыкастая, что проглотит их, не жуя,
когтей видели острые лезвия на руках.
И я видела страх, и затем стал привычным страх.

Но однажды явился чужак, он меня не знал
и он их не послушал, что людям желаю зла,
ликом черта страшнее, сам дьявол мне – старший брат.
И когда к нему вышла, то не повернул назад,
молча взял ладонь в руку, чувствуя, как дрожит,
и я выбрала жизнь, а затем узнавала жизнь;

дни с ним вместе летели, как по небу облака.
А как люди прознали, что стала я дорога
и не видит во мне он монстра, зовет женой,
ходит подле чудовища счастливый и живой,
так объятьем решили отвадить тогда петли.
Но я спрятала крик, а затем запретила крик.

Озарил солнцем ночь охвативший здесь все пожар —
тот, что прежде они представляли в моих глазах —
обернулся чудовищ реальней, страшней их всех.
Ветер носит над пепелищем золу и смех.
Что растили во мне так долго, теперь взросло:
вы посеяли зло и теперь пожинайте зло.

Легче