Прошлая любовь

– Я не знаю, что не так с ними.... Я знаю, что она очень хорошо относится ко всем и к нам.

– Вот она со своей добротой, – поднял голову Сальвадор. Никто ей не вредит.

Молодая женщина искренне рассмеялась.

– А как насчет меня? -спросил Моран. Я тоже хорош?

Магдалена резко перестала смеяться и удивленно посмотрела на Морана.

Мать и Марта обменялись подмигиваниями.

– Что не так с этими людьми? -подумал Моран, настойчиво глядя на Магдалену.

– Продолжай, дитя мое! -сказала женщина своей младшей дочери, подбадривая ее, как подбадривают ребенка, когда он говорит что-то, что, как известно, будет смешным, – "скажи ей сама!

– Вот он, скажи ему! -сказала Марта.

Магдалена снова посмотрела на Морана с тем же испуганным удивлением.

– Ну, дитя мое! Нет нужды выглядеть такой испуганной.... Все в порядке, слава Богу. Ты знаешь, Моран, что ты – герой моей младшей дочери. "Идеальный мужчина"; не так ли, Марта?

– Правильно.

– Мамочка! -умоляла Магдалена.

– Но ты, тварь! Разве мы не слышали твои слова сотни раз? Кого ты защищал с большим пылом, чем своего великого друга Морана?

– Защищен? -он с любопытством поднял голову.

Наступила резкая тишина. Ничто больше не улыбалось.

– Ну, мама, хватит этой чепухи, – сказал Сальвадор, – Если это то, что они так хотели увидеть Моран for.....

Мас ла сеньора:

– А ты, почему ты сейчас такой? Не глупи, Сальвадор! Мы живем здесь, покинутые рукой Господа, так сказать, и когда у нас наступает момент расширения с таким испытанным другом, как Моран, ты выходишь…

– Ну, мама. Это я был дураком, – примирительно сказал Сальвадор. И протянул Морану чашу с фруктами:

– У вас была теория о банановой плантации, если я правильно помню?

– Насколько я знаю…

И снова на этой сельскохозяйственной и всегда приятной местности в стране, разговор продолжался плавно и без остановок, пока Моран не ушел.

VI

В течение недели Моран не выходил из дома. Он воспользовался холодными ночами, чтобы навести порядок в производственной части своей мастерской, где немаркированные банки и кувшины, высохшие после двух непрерывных летних месяцев, так и не смогли занять подобающее им место. Наконец он решил навестить натуралиста Экдаля, о котором он уже имел некоторые сведения в Буэнос-Айресе.

Он обнаружил его посреди кустарника, хотя расстояние от его дома до развалин бара было не больше квартала. Кто-то возвел здесь ранчо-шале – роскошь, если учесть, что на этом месте были постройки такого типа.

Экдаль поселился там со своей женой, которая была молода, как и он, и о которой мы уже знаем, что он использовал стромбут для дорог и ездил верхом, как мужчина.

Они были норвежцами, и для них обоих Мисьонес казался идеальной страной для жизни. Из трех небольших комнат на ранчо одна была их гостиной, другая – спальней, а третью, еще меньшую, чем остальные, занимали лаборатория и ванная комната, наполовину и наполовину.

Физически натуралист олицетворял собой классического норвежца: очень высокий, светловолосый, с мальчишеским взглядом. Но у его жены, Агнес, был тусклый цвет лица, черные волосы и глаза. Любопытное впечатление произвело то, как эта радушная молодая женщина весело говорила по-норвежски.

Уже через полчаса после того, как они оказались рядом, Моран возблагодарил судьбу за то, что она привела Экдаля в Ивирароми. Ничто так не привлекало Морана, как наивность – в женщине, конечно, но еще больше в мужчине. Экдаль, под стать огромной культуре, сам был наивным. То, что Моран был угрюмым и непроницаемым для простых людей, исчезало перед такой душой, и он в свою очередь отдавал дозу детской откровенности, которую ревностно оберегал под своей суровой внешностью.

Поскольку Моран интересовался естественными науками, это сходство вкусов добавилось к моральному сходству, уже взаимно обнаруженному с первого взгляда. И Моран вернулся домой холодной, ясной ночью, пообещав себе не упускать возможности узнать кое-что из того, что ему было неведомо.

VII

На самом деле, дружба Морана и Экдала была крепкой с момента их знакомства. Днем Моран проводил долгие часы среди зоопарков всех порядков, родов и видов, которыми развлекался Экдаль, а ночью они проводили долгие часы, болтая при свете зажженного спирта.