Игра в классики

– Кто о чем, а Орасио о своем, – сказала Хекрептен. – Не слушай его, Тревелер.

– Просто мы с тобой до невозможности мягкотелые, Ману. Миримся с тем, что действительность все время проскальзывает у нас меж пальцев, как вода паршивая. Вот, кажется, она у нас в руках, почти совершенная, точно радуга, поднявшаяся с мизинца. И какого труда стоило заполучить ее, сколько времени нужно, сколько умения… Но тут – бац! – по радио говорят, что генерал Писотелли выступил с заявлением. И капут. Капут всему. «Наконец что-то серьезное», – решает служанка или эта вот, а может быть, и ты. Да и я, потому что, не думай, я вовсе не считаю себя безгрешным. Откуда мне знать, в чем заключается истина. Но что делать, нравилась мне эта радуга, все равно как жабенка поймать на ладонь. А сегодня… Подумай, несмотря на стужу, мне кажется, мы наконец-то занялись чем-то всерьез. Взять хотя бы Талиту: она совершила беспримерный подвиг, не свалилась с моста вниз, и ты вот, и я… Знаешь, некоторые вещи удивительно трогают, чертовски трогают.

– Не знаю, правильно ли я тебя понимаю, – сказал Тревелер. – Насчет радуги – это совсем неплохо. Но почему ты такой нетерпеливый? Живи сам и дай жить другим, приятель.

– Ну, поигрался – и хватит, поднимай шкаф с постели, – сказала Хекрептен.

– Видишь? – сказал Оливейра.

– Вижу, – согласился Тревелер.

– Quod erat demostrandum [[206 - Что и требовалось доказать (лат.).]], старик.

– Quod erat, – сказал Тревелер.

– А хуже всего, что, по сути, мы еще и не начинали.

– Как это? – сказала Талита, отбрасывая волосы назад и оглядываясь, достаточно ли придвинул к ней Тревелер шляпу.

– Не нервничай, – посоветовал Тревелер. – Повернись тихонько и протяни руку, вот так. Погоди, я еще чуточку пододвину… Ну, что я говорил? Готово.

Талита схватила шляпу и рывком нахлобучила на голову. Внизу к служанке присоединилась еще одна сеньора и двое мальчишек, они смотрели на мост и переговаривались со служанкой.

– Ну вот, бросаю кулек Оливейре, и конец, – сказала Талита, почувствовав себя в шляпе более уверенно. – Держите крепче доски, это не трудно.

– Будешь бросать? – сказал Оливейра. – Не попадешь, я уверен.

– Пусть попробует, – сказал Тревелер. – Но если кулек упадет не в комнату, а на мостовую, то как бы не угодить по башке этой дуре Гутуззо, этой мерзкой сове Гутуззо.

– Ах, тебе она тоже не нравится, – сказал Оливейра. – Очень рад, потому что я ее не выношу. А ты, Талита?

– Я бы все-таки хотела бросить кулек, – сказала Талита.

– Сейчас, сейчас, по-моему, ты слишком спешишь.

– Оливейра прав, – сказал Тревелер. – Как бы не испортить все под конец, столько труда вложили.

– Но мне ужасно жарко, – сказала Талита. – И я хочу вернуться, Ману.

– Ты не так далеко забралась, чтобы жаловаться. Можно подумать, ты шлешь мне письма из Мату-Гросу.

– Это он из-за травы так говорит, – пояснил Оливейра Хекрептен, которая стояла и смотрела на опрокинутый шкаф.

– Долго еще играть собираетесь? – спросила Хекрептен.

– Недолго, – сказал Оливейра.

– А, – сказала Хекрептен. – Ну, тогда ничего. Талита уже достала кулечек из кармана халата и теперь примеривалась, раскачивая рукой. Доски под ней задрожали, и Тревелер с Оливейрой вцепились в них что было сил. Рука, видно, устала, и Талита потрясла ею, не отрывая другой руки от доски.

– Не делай глупостей, – сказал Оливейра. – Спокойнее. Ты меня слышишь? Спокойнее.

– Держи! – крикнула Талита.

– Спокойнее, ты свалишься!

– Пускай! – крикнула Талита и бросила кулек. Кулек влетел в окно, шмякнулся о шкаф, и все рассыпалось по комнате.

– Великолепно, – сказал Тревелер, глядевший на Талиту так, словно желал удержать ее на мостике одной лишь силой взгляда. – Превосходно, дорогая. Говоря яснее – невероятно. Вот и demostrandum.

Мостик постепенно успокаивался. Талита взялась за доски обеими руками и нагнула голову. Теперь Оливейра видел только шляпу да волосы, рассыпавшиеся по плечам. Он поднял глаза и поглядел на Тревелера.

– Так полагаешь, – сказал он. – Я тоже считаю, что яснее невероятно.

«Наконец-то, – подумала Талита, глядя на плитку мостовой, на тротуар. – Что угодно, только не торчать между двух окон».

– Ты можешь сделать одно из двух, – сказал Тревелер. – Продолжать двигаться вперед, что легче, и войти к Оливейре или пятиться назад, что труднее, но зато минуешь лестницы и не надо будет идти через улицу.

– Лучше сюда, бедняжка, – сказала Хекрептен. – У нее все лицо в поту.

– Ну чистые дети или психи, – сказал Оливейра.

– Погодите, я передохну минутку, – сказала Талита. – у меня, по-моему, голова кружится.

Оливейра налег грудью на окно и протянул ей руку. Талите оставалось продвинуться всего на полметра, чтобы дотянуться до него.

– Настоящий кабальеро, – сказал Тревелер. – Сразу видно, читал правила поведения в обществе профессора Майданы. Одним словом, граф. Не промахнись, Талита!

– Это он от мороза, – сказал Оливейра. – Отдохни немножко, Талита, и последний бросок. А на него внимания не обращай, известное дело, в мороз, перед тем как заснуть беспробудным сном, всегда бредят.

Талита уже медленно распрямилась и теперь, опершись обеими руками о доску, сантиметров на двадцать переместилась назад. Снова оперлась – и еще на двадцать сантиметров назад. А Оливейра все тянул руку, словно пассажир с палубы корабля, который медленно отчаливает от пристани.

Тревелер вытянул руки и ухватил Талиту под мышки. Она замерла и вдруг откинула голову назад, да так резко, что шляпа планером полетела на тротуар.

– Как на корриде, – сказал Оливейра. – Глядишь, Гутуззо вздумает принести ее.

Талита, не открывая глаз, дала оторвать себя от доски и втащить в комнату. Она почувствовала на своем затылке рот Тревелера, его жаркое, частое дыхание.

– Вернулась, – шептал Тревелер. – Вернулась, вернулась.

– Да, – сказала Талита, подходя к кровати. – А как же иначе? Бросила ему кулек и вернулась, бросила ему кулек и вернулась, бросила…

Тревелер сел на край кровати. Он думал о радуге между пальцами, о вещах, которые всегда приходят в голову Оливейре. Талита опустилась рядом и тихо заплакала. «Нервы, – подумал Тревелер. – Переволновалась». Пойти бы сейчас принести ей большой стакан воды с лимоном, дать бы ей аспирину и сидеть бы обмахивать ей лицо журналом, а потом заставить поспать немного. Но сначала надо было снять энциклопедию по самообразованию, поставить на место комод и втащить в комнату доску. «Какой кавардак, – подумал он, целуя Талиту. – Как только перестанет плакать, надо попросить ее навести порядок в комнате». Он гладил ее и говорил ласковые слова.

– Наконец-то, наконец-то, – сказал Оливейра.

Он отошел от окна и сел на край кровати, не занятый шкафом. Хекрептен кончила собирать ложкой траву с пола.

– В ней полно гвоздей, – сказала Хекрептен. – Странно.