Переводчик

– Значит, они боятся, что русские мужики будут ездить по всему миру и заделывать маленьких шпионов?

– Не то чтобы шпионов, но лет через двадцать пять, когда такой метис вырастет, он будет подсознательно отдавать предпочтение всему русскому – поддерживать политику России, тянуться к её культуре, доброжелательно относиться к русским людям и всё такое прочее. Понимаешь? Своего рода пятая колонна в каждой стране! Этакий мягкий захват мира, без оружия, исключительно силой любви.

У меня перед глазами возникла красочная картина, как тысячи русских мачо активно завоевывают мир своими могучими членами, и от дикого приступа хохота я едва не скатился с неширокого уступа.

– Смеешься? Да тебе плакать нужно. Вот посмотришь, как только результаты этих научных исследований окончательно подтвердятся, вас вообще никуда впускать не будут. Ну или, в лучшем случае, будут заковывать в пояса девственности при пересечении границы. Так что я смогу свободно ездить куда угодно и трахать там кого угодно… женщин, я имею в виду, – уточнил он, поймав мой взгляд. – А ты не сможешь.

– Не смогу, – послушно согласился я. – Потому что я всё равно не смог бы оставить своего ребёнка в чужой стране.

К моему удивлению, Кьёнг промолчал.

Когда у тебя есть деньги и ты знаешь, к кому обратиться, фальшивые документы сделать несложно. Деньги у ведущего нейрореаниматолога Поднебесной имелись в избытке. Как и нужные знакомства. К тому же своенравная мадам по имени Фортуна благоволила ко мне совершенно уж бесстыжим образом. Я этому уже не удивлялся, а Кьёнг предпочитал молчать. Один из интернов внезапно заболел, освободив для меня вакантное место в группе практикантов.

– Итак, кем же ты будешь? – мой приятель окинул меня скептическим взглядом. – На нейрореаниматолога ты вряд потянешь. Да и с человеческой жизнью всё же не шутят. Мало ли что может случиться по пути или уже там, на месте. Невропатолог тоже отпадает. Для этого требуются довольно глубокие специализированные знания. Остается только психиатрия. Ты хоть что-нибудь знаешь в этой области?

– Знаю, – угрюмо кивнул я. – Каждый год у этих изуверов обследуюсь. Они мне каждый раз пытаются поставить диагнозы один страшнее другого и грозят психушкой.

– Вот и прекрасно, – улыбнулся Кьёнг, но, поймав мой убийственный взгляд, поспешно добавил:

– Да нет, прекрасно не то, что тебя в психушку хотят упечь. А то, что ты хоть какой-то медицинской терминологией владеешь. Не будешь абсолютным профаном, если что. Если будут спрашивать, говори, что ты специализируешься на ментальных патологиях переводчиков. А на месте как раз заодно посмотришь на своих бывших коллег…

После полудня к нашему столику в местном ресторанчике из разряда "только для своих" подошел человек в безупречном костюме и вручил мне свиток из плотного шёлка вместе с глянцевой карточкой.

– Вот ваша паспортная карта и диплом. А вам просили передать глубочайший поклон, – повернулся он к Кьёнгу.

– Сколько с нас? – мой приятель полез в карман за бумажником, но человек остановил его жестом.

– То, что вы сделали для нашего господина, не оплатить никакими деньгами. Благодарю вас.

Он отвесил нам легкий поклон, развернулся и упругим шагом вышел из-под крытой террасы на залитую солнцем улицу.

– Жена местного дона попала в аварию, – не дожидаясь моих расспросов, объяснил Кьёнг. – Говорят, это было подстроено, стреляли по колесам.

Она была беременна, на последнем месяце. Её саму мы спасти не сумели, а вот ребёнка вытащили. Да и вообще его парни у нас в реанимационном отделении частые гости.

Я развернул на столе плотный бордовый шёлк, на котором золотыми нитями было вышито, что я с отличием окончил Пекинский институт медицины по специальности психиатрия.

– Да уж, с красным дипломом они явно переусердствовали, – пробурчал Кьёнг. – У меня и то обыкновенный.

Он повертел в руках мой новый паспорт и задумчиво сказал:

– Теперь у нас осталась одна проблема. И если мы её не решим, все наши усилия пойдут прахом. И эта проблема называется Управление государственной безопасности. Нам нужно каким-то образом внести тебя в соответствующие базы данных…

– Вот это как раз и не проблема, – вздохнул я, отодвинул тарелки и вытащил из рюкзака свой планшетник.

– Ты что, собираешься взломать внутреннюю сеть службы госбезопасности?! – глаза Кьёнга были полны ужаса. – Да за такое… за такое и к смертной казни приговорить могут!

– Да ничего я не собираюсь ломать, она уже взломана. Он постарался, – кивнул я на планшет.

– Кто постарался?!!

– Он!

Кьёнг посмотрел на меня так, как, вероятно, смотрел на своих самых безнадежных пациентов.

– Послушай, Кьёнг, когда-нибудь потом я тебе всё объясню. А пока давай сделаем то, что надо. Хорошо?

На причале Кьёнг нервно поправил мне воротничок рубашки, совсем как заботливая мать, провожающая сына в дальний опасный путь. Я увидел, как слегка подрагивают его руки… Да он же за тебя переживает, причем переживает по-настоящему, бессовестный ты эгоист!

– Возвращайся, братишка. Да помогут тебе все боги.

– Вернусь. Обязательно… И спасибо тебе огромное…

Я торопливо обнял его и взбежал по трапу на катер. Махнул ему рукой – мол, не надо дожидаться отплытия, теперь уж я сам, иди – и отошел к левому борту. Чтобы не видеть его глаз… Ты ведь, Алекс, почти уверен в том, что ты не вернешься, правда?

На борту я перекинулся парой слов со своими новыми "коллегами", коротко объяснив им, что прибыл на стажировку из известной пекинской клиники, и – не дай бог начнутся подробные расспросы! – ретировался на нос катера, где уселся на палубу, свесив ноги за борт.

Легкий специализированный катер с красными крестами на бортах почти летел над изумительной лазоревой гладью. Мимо проносились маленькие островки, покрытые сочной лаймовой зеленью, словно шарики мятного мороженого, сквозь нежную сливочную дымку проглядывало желто-дынное солнце и истекало сладчайшим соком лучей на голубичную подложку неба – всё было сочно, радостно, ослепительно, сахарно, как на ярком леденцовом лубке, что дарят детям на новый год! Ветер бил в лицо, нещадно трепал мне волосы, я откинул голову назад и засмеялся. А всё же жизнь – потрясающая штука, несмотря ни на что! И, словно вторя моему восторгу, слово всего этого великолепия ещё было мало, мало, нам устроили расчудеснейшее, распревосходнейшее представление! Внимание, внимание, почтенная публика! Только сегодня на арене цирка специально для вас – водные акробаты дельфины-афалины! Посмотрите, нет вы только посмотрите, что они вытворяют! Какие головокружительные трюки! Кульбит, ещё кульбит, сложнейшее сальто, лунная прогулка на хвосте… Ай да артисты, да таких артистов ни в одном цирке мира не сыскать!

Примерно через три часа на горизонте появились очертания скалистого острова. На душе снова стало муторно-мерзко. Я огляделся вокруг. Просто зона отчуждения какая-то… Дельфины отстали от катера ещё час назад, исчезли из виду вкусные пирожные-островки, даже небо, казалось, налилось серой свинцовой тяжестью… В какие неприятности я впутал Кьёнга? Да, мне удалось убедить его в том, что, если вдруг до него доберутся, он должен строить из себя полнейшую невинность и валить всё на меня – дескать, обманул, мутант, обвёл вокруг пальца, плакался, что на острове у него любимая девушка, без которой он жизни не мыслит, и ему просто позарез нужно с ней встретиться. Поверят ли? Вряд ли, конечно. Но ничего иного я ему предложить не мог… За себя я не боялся. Положа руку на сердце, я был уверен, что остров – это ловушка. Слишком уж гладко всё складывалось, слишком уж всё одно к одному, прав был Кьёнг, ох как прав. Не верю я в такую удачу, а вернее даже в целую вереницу удач. Не бывает такого в этой жизни. Да, меня пустят на остров, возможно, даже позволят встретиться и поговорить с профессором, а потом… потом на том же острове и оставят. Скрыться мне там негде, а вот меня скрыть от кого угодно – пожалуйста.

Вскоре катер замедлил свой ход, круто завернул в узёхонький проливчик между скалами и пришвартовался в укромной бухте, нарушив её блаженное спокойствие. Помимо нас у причала стоял всего лишь ещё один катер чуть побольше нашего, тоже с красным крестом на борту. Судя по всему, визитами островитян не баловали. Нас провели к невысокому административному зданию, где выдали по паре небесно-голубых халатов с желтыми кантами. Голубой цвет действует на больных успокаивающе, а желтый помогает привлечь их внимание, объяснили нам. Заполняя анкету, я задержался на пункте «Темы, над которыми вы работаете» и, немного поколебавшись, решительно вывел «ментальные патологии переводчиков». Давай же, Алекс, смелее! Понятно, что неприятно, но другого выбора у тебя всё равно нет. В остальных темах ты и вовсе ни в зуб ногой. Через час нам выдали бэджи с нашими фотографиями и именами, и, как я теперь подозревал, вживленными в них жучками, после чего пришел спортивного телосложения доктор с пронзительным взглядом, представившийся нам как руководитель практики доктор Чань. Он внимательно просмотрел наши анкеты, позадавал по ходу уточняющие вопросы и пообещал каждому предоставить «чрезвычайно любопытный материал» по интересующей его теме.

Наконец, нас отвели в жилой корпус, распределили по комнатам, где мы должны были жить в течение месяца, и показали столовую, предупредив, что мы находимся на территории психокоррекционной клиники, одним из правил которой является свободное перемещение пациентов, поэтому нам следует быть всегда начеку и соблюдать меры предосторожности. Колючей проволоки я и вправду нигде не заметил, но вот камеры наблюдения висели чуть ли не на каждом дереве и беседке. Да и большинство местного медперсонала выделялось неплохой спортивной подготовкой.

– Пойдём, нам нужно успеть позавтракать и переодеться, – дёрнул меня за рукав мой сосед по комнате. Он прав, нужно поторопиться. Мне непременно, не сегодня, так завтра, нужно встретиться с профессором Лингом. Дольше я вряд ли сумею здесь продержаться, мороча голову настоящим медикам. Да и парни из управления госбезопасности тоже не дремлют. Так что в запасе у меня дня два, не больше.

После завтрака нас ожидала обзорная экскурсия по клинике под предводительством доктора Чаня, за которым мы следовали по пятам, как стая желто-голубых волнистых попугайчиков. Клиника и впрямь оказалась раем для душевнобольных. Под кронами деревьев повсюду виднелись группки людей, которые мирно беседовали, пели, рисовали, танцевали или слушали музыку.

– Мы не ограничиваем наших пациентов в передвижении. Такой подход дает замечательные терапевтические результаты. С одной стороны, люди не чувствуют себя больными, с другой стороны, такая свобода позволяет нам более точно диагностировать состояние пациентов, выявлять отклонения и следить за ходом лечения. Контроль за пациентами обеспечивается при помощи крошечных датчиков, которые вживляются им под кожу при поступлении в клинику. Благодаря ним медперсонал всегда может определить местоположение конкретного пациента на территории клиники. Очень эффективная система, впервые применена на практике в нашем центре.

– А вот, кстати, и объект вашего интереса, – доктор Чань повернулся ко мне и показал на молодого человека в чёрной пижаме, сидевшего перед большим мольбертом. Рядом с ним стояла медсестра и методично громким и отчетливым голосом повторяла: «Рисуй! Рисуй! Рисуй!»

– Типичный случай, – остановившись метрах в десяти от странной пары, прокомментировал он. – Бывший переводчик, работал с четырьмя языками: японским, арабским, языком свистящих и австроле. Как вам известно, чем большим количеством языков владеет человек, тем быстрее деградирует и рушится структура его нейронных сетей. А поскольку указанные языки обладают очень разными, можно даже сказать несовместимыми парадигмами, обрушение нейронных сетей произошло в очень раннем возрасте – в двадцать девять лет.

Только теперь я заметил, что молодой человек пристегнут ремнями к стулу, а кисточка зафиксирована у него на руке при помощи тонких резинок.

– Текучесть сознания III степени тяжести. Нейронные связи образуются и разрываются практически случайным образом. Больной не может сосредоточиться на одной мысли, одном языке или одном занятии. Мы стараемся заново выстроить ему структуру сознания, искусственно создать некие стабильные ориентиры, которые обеспечат устойчивость хотя бы элементарных мыслительных процессов. Представьте себе, что вы вбиваете в землю колышки, между которыми человек потом сможет сплести своего рода паутину мыслей.

– А почему она постоянно повторяет ему одно и то же? – поинтересовался я.

– Потому что он забывает, что делает, – улыбнувшись, ответил доктор Чань. – Перед каждым новым мазком он смотрит на рисунок так, слово видит его впервые. Он не помнит, что хотел нарисовать, поэтому каждый раз ему приходится осмысливать рисунок заново. В общем-то, что именно он рисует, для нас не имеет значения. Для нас важна продолжительность концентрации внимания. В данном случае она, как видите, составляет порядка семи-восьми секунд. Это очень мало, но бывают и более тяжёлые случаи. А сам рисунок… это всего лишь обычная, ничего не значащая мазня.

Я подошел поближе и посмотрел на мольберт. По бумаге вились, расползались по углам чёрные черви, местами свиваясь друг на друге в исступленной безумной пляске, местами скрываясь за инфернальными всполохами расплывчатых медуообразных тел. Рисунок и впрямь был тянущим, сумбурным, но я не мог оторвать от него взгляда.

– Это изображение структуры его сознания в виде мутированной ДНК, – с трудом сглотнув вязкую слюну, наконец произнес я.

– Что?! О чем вы говорите?!! – доктор Чань с неожиданной прыткостью подскочил ко мне и оторопело уставился на мольберт.