Советская Россия, Аравия и Персидский залив. Документированные страницы истории

События разворачивались так. 17 мая 1920 г. к порту Энзели, что в провинции Гилян, подошла эскадра кораблей Волжско-Каспийской военной флотилии большевиков и «Красного Флота» Азербайджана под командованием Федора Федоровича Раскольникова (Ф. Ильина, 1892–1939). Цель похода, как было объявлено, – возвращение угнанных белогвардейцами русских кораблей (около трех десятков судов: крейсеров, торпедных катеров, транспортов и др.). Будучи потесненными из Каспийского моря, белогвардейцы, действительно, ушли на судах в Персию, где совместно с англичанами захватили (3 ноября 1918 г.) советскую миссию (арестованных сотрудников миссии выслали в Индию). Обстреляв город из орудий палубной артиллерии (17–18 мая) и высадив десант, большевики заняли Энзели. Затем в руки к ним перешел и Решт. Согласно замыслам большевиков, Персия должна была стать одним из «шлюзов для экспорта революции в Индию». При этом большие надежды большевистское руководство возлагало на повстанческое движение джангелийцев (лесных братьев), развернувшееся в лесных районах Гиляна, в Северной Персии, во главе с Мирзой Кучек-ханом. Сражались они под знаменем ислама – за освобождение страны от гнета шаха и британцев. Однако воспротивились и незвано пожаловавшим к ним большевикам. Дрались отважно. Местное население никак не притесняли, и потому пользовались у него уважением.

Будучи не в силах сломить джангелийцев, большевики все же смогли подвигнуть их к переговорам. Предложили им объединиться, дабы сообща покончить и с шахским режимом, и выпроводить из Персии англичан, раз и навсегда. В ходе переговоров, как рассказывает в своей книге «Покер с аятоллой. Записки консула в Иране» Реваз Утургаури, кто-то из лидеров джангелийцев вдруг поинтересовался: «А есть ли среди вас Серго?!». Дело в том, пишет он, что в 1909–1910 гг., находясь в Гиляне по решению Бакинского комитета большевиков, якобы для чтения лекций и проведения бесед о русской революции 1905 г., Серго Орджоникидзе (1886–1937) на самом же деле, действуя «в составе группы из 500 кавказцев, готовил в Реште антишахский мятеж». Иными словами, уже тогда занимался «революционным разогревом трудящихся масс Персии».

Что Федор Раскольников ответил Мирзе Кучек-хану в ходе состоявшейся между ними беседы, продолжает Реваз Утургаури, неведомо и по сей день, и незнамо, но общий язык, судя по всему, они нашли, ибо отряды повстанцев Кучек-хан из леса вывел. На организованном затем митинге в Реште (июнь 1920 г.) было объявлено о «рождении Гилянской республики», о чем Ф. Раскольников и Мирза Кучек-хан незамедлительно информировали телеграммой В. И. Ленина.

Первым представителем Народного комиссариата иностранных дел (НКИД) в Гилянской республике стал Владимир Геннадиевич Тардов (1879–1938), хорошо, к слову, знавший страну и персидский язык, автор нескольких серьезных монографий об истории Древней Персии.

Однако попытка большевиков «советизировать Персию» не удалась. В 1921 г. Гилянская республика пала. Расшатали и опрокинули ее революционные перегибы большевиков и все те же их пресловутые экспроприации. Уже 31 июля персы-коммунисты из числа повстанцев-джангелийцев совершили (с молчаливого согласия большевиков) переворот, объявив о создании Персидской Советской Социалистической Республики и о переходе власти в руки «Совета народных комиссаров». При участии наводнивших Гилян большевиков-бакинцев там появилась партия «Адалят» («Справедливость»), развернувшая кампанию по экспроприации собственности у населения, «вплоть до кур и гусей», как отмечает Реваз Утургаури, и внедрению в массы атеизма. Закончилась «персидская эпопея большевиков» тем, что действовавших в Гиляне большевиков-бакинцев поддержавший их вначале «товарищ Мирза», решительно выступивший затем против развернутой ими «социалистической революции в Персии», сопровождавшейся изъятием собственности у населения и кампанией по внедрению атеизма в массы, просто-напросто перестрелял. Не устоял, однако, и сам, утратив доверие и поддержку местного населения. Отступая под натиском Персидского казачьего корпуса с остатками своих джангелийцев в горы, был там настигнут и разбит. Уходя от погони и попав в снежную бурю, замерз и скончался. Тело его преследователи все же обнаружили, голову отсекли, доставили в Решт и, надев на шест, выставили на площади – для всеобщего обозрения и назидания.

Итоговым результатом «гилянской авантюры большевиков» стал «равноправный договор», подписанный Москвой с Персией 26 февраля 1921 года, по которому большевики отдали Персии все то, что накопила там Российская империя (честно, заметим, и законно), а именно:

– права на русские займы (в 1900 г. Россия предоставила Персии пятипроцентный золотой займ на 22,5 млн. руб.; рассматривался вопрос о дополнительном займе в 10 млн. руб.); – госконцессию на железнодорожную магистраль с подвижным составом и инвентарем;

– Учетно-ссудный банк Персии;

– острова на юге Каспийского моря и многое другое (10).

«Революционным разогревом трудящихся масс» большевики занимались и в Афганистане, при активном участии «революционной четы» – Федора Федоровича Раскольникова (Ильина, 1892–1939), полпреда Советской России в этой стране (с 1921 по 1923 гг.), прошедшего «гилянскую школу», и Ларисы Михайловны Рейснер (18951926), его супруги.

События развивались так. В феврале 1919 г. Аманулла-хан (1892–1960), пришедший к власти в Афганистане, расторг все договоры, заключенные ранее с Англией, и заявил о восстановлении национальной независимости Афганистана. Англия в ответ объявила ему войну. Однако, натолкнувшись на мощное сопротивление воинственных пуштунских племен, заключила прелиминарный мир (в Равалпинди, в августе 1919 г.). Схлестка с Англией и подвигла Амануллу-хана к сближению с Советской Россией, первой, кстати, признавшей (27 марта 1919 г.) независимость Афганистана. «Бурлящий Афганистан», большевики рассматриавали в качестве одного из удобнейших «мостов» для превнесения революции в Индию.

Советское представительство, численностью 32 человека, отбыло из Москвы в Кабул 16 апреля 1921 года. Миссия состояла из бывших матросов Балтийского флота, сослуживцев-военморов Ф. Раскольникова. Его самого на должность полпреда рекомендовал Г. Е. Зиновьев, командовавший в свое время Балтийским флотом. В депеше-инструкции Ф. Раскольникову (июнь 1921 г.), учитывая «уроки Гиляна», Г. В. Чичерин писал: «Вы должны всячески избегать роковой ошибки искусственных попыток насаждения коммунизма в стране, не представляющей для него никаких предпосылок. Мы говорим афганскому правительству: у нас один строй, у вас другой; у нас одни идеалы, у вас другие. Нас однако, связывает общность стремлений к полной самостоятельности и независимости… наших народов. Мы не вмешиваемся в ваши внутренние дела, мы не вторгаемся в самодеятельность вашего народа; мы оказываем содействие всякому явлению, которое играет прогрессивную роль в развитии вашего народа. Мы не на минуту не думаем навязывать вашему народу такой программы, которая ему чужда в нынешней стадии его развития» (11). Именно так, считал нарком, в союзе большевиков с лидерами национально-освободитительных движений в странах Востока и тамошними монархами-реформаторами, выступавшими за национальную независимость, как это имело место быть в Афганистане, и можно было добиться реализации задачи по выстраиванию «единого антиимпериалистического фронта». В отличие от руководителей Коминтерна, Г. Е. Зиновьева и К. Б. Радека, главным средством вовлечения народов Востока в «общемировой революционный процесс» Г. В. Чичерин видел не коммунистическую пропаганду, а торгово-экономическое сотрудничество и оказание финансово-экономической помощи странам Востока. Так, в письме (24.05.1923) временному поверенному в делах СССР в Турции Марселю Израилевичу Розенбергу (1896–1938) наркоминдел указывал на существование у Советского Союза одного неоспоримого преимущества перед западными державами во взаимоотношениях с государствами Востока, а именно: «отсутствия тяги к наживе». «Нас не пугает, что английские дипломаты “могут шептаться и даже немного больше того” с деятелями Турции. Определяющим все же является то, что имеется неизлечимая склонность господ из Сити получать в колониальных странах одну маленькую вещь, называемую сверхприбылью; но имеется и столь же неизлечимая склонность тех, с которых она должна быть содрана, ее не платить» (12).

По прибытии в Афганистан «революционная чета» активно включилась в работу. Лариса Рейснер познакомилась и подружилась с любимой женой эмира Амануллы-хана и его матерью. В силу того, что обе женщины играли заметную роль в жизни эмирского двора, Л. Рейснер удавалось получать через них весьма ценную информацию, в том числе и об очень интересовавшей Москву деятельности англичан. Более того, используя эту информацию, влиять на настроения двора и политическую обстановку в Кабуле (13).

Достаточно сказать, что совместными усилиями супружеская чета Раскольников-Рейснер сорвала планы англичан по дискредитации советской внешней политики в Афганистане. При их непосредственном участии Совет старейшин афганских племен (Лойяджирга) одобрил (август 1921 г.) советско-афганский Договор о дружбе от марта 1921 года. Именно они добились того, что афганское правительство официально заявило о прекращении подрывной пропаганды в пределах РСФСР и Туркестанской Советской Республики. Более того, эмир призвал афганцев, участвовавших в набегах басмачей, свернуть свою деятельность и возвратиться к домашним очагам. Благодаря энергичной работе дипмиссии «равновесие между Англией и РСФСР» в Афганистане, отмечал в конце 1922 г. Г. В. Чичерин, стало постепенно «нарушаться в советскую сторону» (14). И для Москвы это было чрезвычайно важно. Большевистские руководители называли Афганистан «азиатской ногой» пролетариата в мировом походе против империализма. Выступая на Конгрессе Коминтерна, Ф. А. Ротштейн говорил: «Восстание Амануллы является частью общего восстания колониальных народов против британского империализма… Но британцы объявили Афганистану войну. Аманулла перенес ее в Индию. Ему удалось создать известное брожение и известные трудности для англичан в тылу британских войск, и в результате британцы вынуждены были уступить» (15).

О своей жизни и работе в Афганистане Ф. Раскольников и Л. Рейснер отзывались как о весьма и весьма нелегкой. В письмах Л. Д. Троцкому (Бронштейну Льву Давыдовичу, 1879–1940) Лариса Рейснер умоляла его «вытащить их из Афганистана», помочь, и как можно скоро, «выбраться из песков» (16). О том же, судя по переписке Федора Раскольникова с Львом Троцким, подумывал и сам он. «Жизнь в нашем советском монастыре», писал он, «мы ведем отшельническую». Нравы в этой стране – жуткие; коррупция – чудовищная; страна – дикая. Эмир здешний, «Аманулла-хан, – человек решительный». Организовал убийство «своего любимого папаши Хабибуллы» и «собственноручно выколол глаза обожаемому дяде Насрулле» (17). В общем, «рвусь назад в Москву», в «Эресефе-серочку» (18).

Большевичка Рейснер «испытание Афганистаном», как шутили советские дипломаты, не выдержала и сбежала в Россию. С Федором Раскольниковым они расстались. Известно, что она скончалась от тифа (1926). Сам же Ф. Раскольников, вернувшись из командировки в Афганистан (1923), руководил (под псевдонимом Петров) Восточным секретариатом Коминтерна, затем служил полпредом в Эстонии (1930–1933).

Активно работой по подрыву на Востоке позиций «главных антагонистов» Советской России (Англии и Франции) Москва занималась в 1920-1930-х гг., как уже упоминалось выше, в Египте, а также в Эфиопии и Эритрее, то есть в землях бассейна Красного моря. Дело в том, что, наряду с Персидским заливом, Красное море выступало еще одним важным для Англии водным морским путем в Индию, в главную, по выражению большевистских лидеров, «базу британского империализма на Востоке».

Эфиопия, к слову, являлась в то время одним из цетров русского зарубежья. Эмигранты из России пользовались в Эфиопии большим влиянием. Достаточно сказать, что доктор В. И. Гаврилов служил личным врачем императрицы Заудиту. Инженер А. Г. Трахтенберг занимал пост управляющего железными дорогами, а капитан Бабикян – должность начальника полиции АддисАбебы. Графу Татищеву рас Тэфери Мэконнын (1892–1975), будущий император Эфиопии Хайле Селассие I, возглавивший борьбу против итальянских захватчиков во время итало-эфиопской войны 1935–1936 гг., поручил в 1928 г. реорганизацию Абиссинского государственного банка. Задача сотрудников ОГПУ, действовавших под прикрытием в советских дипломатических миссиях и представительствах внешнеторговых организаций в Йемене, Хиджазе и Египте, состояла в том, чтобы всячески содействовать руководству Абиссинии в «борьбе с иностранным влиянием». И параллельно с этим заниматься в Эфиопии и в «итальянской Эритрее» созданием агентуры из числа проживавших там русских эмигрантов, а также представителей тамошней интеллигенции и «местных трудящихся масс».

Первый шаг на эфиопском направлении своей деятельности по разжиганию всемирной революции большевики сделали в 1920 г., когда в Аддис-Абебу прибыл Иван Абрамович Залкинд (1885–1928), один из организаторов НКИД (создан 9 ноября 1917 г.). Цель его миссии состояла в том, чтобы «на месте выяснить положение дел в Абиссинии и, если возможно, создать там советское представительство» (19). Задумка не удалась. Миссия И. А. Залкинда успехом не увенчалась. И все потому, как пишет в своей работе «Советско-эфиопские отношения» Ан. А. Громыко, что тогдашние руководители имели довольно тесные связи с государствами Антанты, с помощью которых в 1916 г. и был «совершен государственный переворот в Эфиопии и свергнуто правительство Лиджа Иясу» (20).

Дальше события развивались так. В 1924 г., во время путешествия раса Тэфери в Европу, вспоминал русский эмигрант Анатолий Львович Марков, внимательно наблюдавший в годы его службы в египетской полиции, и за обстановкой в Эфиопии и Эритрее, при проезде через Грецию, Тэфери несколько раз встречался с советским послом в Афинах Алексеем Михайловичем Устиновым (1879–1937). В ходе этих встреч, рассказывает А. В. Антошин, автор информативного очерка о «тайной дипломатии» СССР в Эфиопии и Эритрее, советская сторона, как утверждал А. Л. Марков, зондировала вопрос о возобновлении дипломатических отношений. Тэфери, в свою очередь, просил у СССР «дипломатического содействия большевиков в Абиссинии в борьбе с иностранными влияниями». Интересовался также тем, возможны ли поставки Москвой оружия; направление в Эфиопию «инструкторов, инженеров и техников по разным специальностям»; и «открытие кредитов для торговли с Абиссинией на имя частных туземных предприятий и отдельных групп», дабы замаскировать роль участия в том «самого абиссинского правительства». В Москве все эти инициативы, как отмечал А. Л. Марков, «приняли с восторгом» (21).

По словам А. Л. Маркова, ссылающегося на мемуары советника полпредства СССР во Франции Г. З. Беседовского (1896–1948/1951), бежавшего в октябре 1929 г. из советского посольства и издававшего в Париже антисоветскую газету «Борьба», посол Абиссинии во Франции в 1927–1928 гг. неоднократно контактировал с советским торгпредством в Париже. В 1929 г. полпред СССР во Франции получил указание начать переговоры с прибывшим в Париж абиссинским посланником. Сбором оперативной информации о положении дел в Эфиопии занимались в то время Наум Белкин и Моисей Аксельрод. Иными словами, работу по получению интересовавших Москву сведений об Эфиопии и созданию там «революционных ячеек» вели сотрудники ОГПУ, работавшие в советских дипмиссиях и представительствах внешнеторговых организаций в Хиджазе и в Йемене.

Со слов того же А. Л. Маркова, ознакомлением на месте с положением дел в Эфиопии и, «в особенности, с закулисными влияниями и политическими группировками в Аддис-Абебе», занимался во время поездки в Эфиопию в 1927 г. и известный русский ученый Николай Иванович Вавилов (1887–1943). Информацию получал от представителей тамошней русской эмиграции, конкретно – «от бывшего гардемарина Трофимова… который служил в местном колониальном магазине и уехал впоследствии в Шанхай» (22).

Как бы там ни было, но политико-пропагандистская составляющая в поездке Н. И. Вавилова в Эфиопию, думается, присутствовала; и с русскими эмигрантами проживавшими там, он встречался. Имел беседу и с самим расом Тэфери. И, по-видимому, настолько красочно описал ему «переустройство нашей Родины под руководством Коммунистической партии, что тот, – как сообщает Бахтеев Ф. Х. в своем сочинении, посвященном жизни и деятельности Николая Ивановича Вавилова, – выразил искреннее желание получить для ознакомления программу ВКП (б)» (23).

Заметный след в советско-эфиопских отношениях оставили Аким Александрович Юрьев (1880–1957) – уполномоченный Наркомата внешней торговли в странах Красноморского бассейна, и Самуил Гертик – представитель «Союзнефтеэкспорта». По оценке Карима Хакимова, первого советского полпреда в Хиджазе, именно С. Гертик «внес определенный перелом» в советско-эфиопские отношения (24).

Работе в соседней с Эфиопией «итальянской Эритрее» уделял серьезное внимание, к слову, и Александр Ступак, служивший в Джидде представителем Наркомата внешней торговли.

К сведению читателя, первые шаги по установлению официальных отношений между Россией и Эфиопией связаны с именем поручика Виктора Федоровича Машкова (1858–1932). В 1888–1889 гг. он побывал в Аддис-Абебе; и среди немногих из иностранцев, посещавших эту страну, удостоился чести быть принятым императором Менеликом, одним из потомков, как гласят легенды, сына царя Соломона и царицы Савской. Во время состоявшейся беседы бравый поручик очаровал императора настолько, что в послании императору Всероссийскому Александру III (1845–1894), доставленном Машковым в Санкт-Петербург, Менелик выражал желание «войти в отношения с Государством Российским», и как можно скоро. В 1891–1892 гг. Машков вновь посетил Эфиопию и передал императору Менелику от императора России заверения в дружбе и «памятный подарок в виде оружия» (25).

Еще одна яркая, но мало известная страница «выхода России» к Красному морю – дерзкая попытка Николая Ивановича Ашинова основать в Эфиопии, на побережье залива Таджура (около нынешнего Джибути), в конце 80-х годов XIX столетия, казацкую станицу под названием Новая Москва. Был Н. Ашинов купеческим сыном. Идеей своей увлек нескольких влиятельных лиц в государственном аппарате Российской империи. «Заручился благосклонностью», как тогда говорили, самого Константина Петровича Победоносцева (1827–1907), обер-прокурора Святейшего синода (1880–1905), а также управляющего Морским ведомством.

В записке (от 3 февраля 1889 г.) самодержцу российскому Александру III министр иностранных дел Николай Карлович Гирс (1820–1895) докладывал, что в Таджур за Ашиновым «последовала сотня русских» (26). В качестве посланца Русской православной церкви к группе Ашинова должен был присоединиться, как следует из донесения посла России в Турции, действительного тайного советника Александра Ивановича Нелидова (1835–1910), бывший настоятель Константинопольского подворья афоновского Пантелей-моновского монастыря отец Паисий, специально по этому случаю посвященный в сан архимандрита. При поддержке газеты «Новое время», сообщал А. И. Нелидов, отец Паисий организовал сбор пожертвований на юге России для отправки христианской миссии в Эфиопию (объявление о сборе средств разместили в газете 19 ноября 1888 г.) (27). Из записки Н. К. Гирса следует, что в Одессе при содействии Военного ведомства готовилось к отправке в Таджурский залив судно «Царица» – с «большим количеством оружия для экспедиции Ашинова».

«Проект Ашинова» об основании казачьей станицы на Африканском побережье Красного моря был поставлен, как видим, на широкую ногу. Дело, однако, осложнялось тем, что Ашинов, ставший именовать себя «предводителем абиссинского казачества», действовал в «пределах французского протектората» в Таджурском заливе. В местечке Сагалло, что неподалеку от Таджура, как следует из письма Н. К. Гирса управляющему Морским министерством вице-адмиралу Николаю Матвеевичу Чихачеву (1830–1917), Ашинов занял «покинутое французами старинное укрепление, поднял русский коммерческий флаг и объявил себя владельцем означенной местности в силу соглашения, заключенного будто бы с начальником тамошнего туземного племени» (28). И ответные действия со сторы Парижа не заставили себя долго ждать. «Произвольное занятие» Ашиновым «французской местности Сагалло» и «отказ подчиниться» требованиям французских властей, как информировал Н. К. Гирс в телеграмме А. И. Нелидова, привели к тому, что французы «прибегли к употреблению силы» (29). После официальных сношений с МИД России отряд французских кораблей в составе крейсера, канонерки и авизо (небольшой военный быстроходный корабль, предназначенный для целей разведки и посыльной службы) подошел к Сагалло и предъявил Ашинову ультиматум: спустить флаг и сдаться (17 февраля 1889 г.). Получив отказ, французы обстреляли форт и овладели им. Погибло несколько человек. Тех, кто остался в живых, французы интернировали и доставили в Суэц. Там их принял на борт специально направленный в Суэц клипер «Забияка» во главе с капитаном 2-го ранга С. Н. Давыдовым (30).

Интересным эпизодом «красноморской саги» Российской империи, как отзывались о деятельности «настырных русских» в бассейне Красного моря англичане, является участие известного врача-путешественника Александра Васильевича Елисеева (1858–1895) и офицера Кубанского казачьего войска и исследователя Азии есаула Николая Степановича Леонтьева (1862–1910) в привлечении России к оказанию помощи Эфиопии в ее войне с Италией. По прибытии в Джибути (январь 1895 г.) россиян-путешественников Елисеева и Леонтьева (к ним, к слову, присоединился и капитан запаса, геодезист Константин Звягин) тут же пригласили для конфиденциальной беседы с главой правительства Эфиопии. По его просьбе А. Елисеев прервал путешествие и срочно отбыл в Санкт-Петербург – с дипломатическим поручением довести до сведения российского правительства просьбу императора Эфиопии насчет предоставления помощи и поддержки его народу в войне с Италией. Есаул Л. Леонтьев остался при дворе Менелика II, был произведен в должность военного консультанта императора, и принимал непосредственное участие в разработке планов военных действий Эфиопии в антиколониальной борьбе с Италией (1895–1896).

В подарок русскому царю от императора Эфиопии А. Елисеев привез живого льва и фотографию Менелика с дарственной надписью. В Санкт-Петербурге обращение Эфиопии о помощи встретили с пониманием; и вскоре отправили туда (1896) специальный санитарный отряд российского Красного креста в сопровождении казачьей сотни. Во главе отряда поставили человека, хорошо знавшего военное дело, – атамана Краснова, донского казака, сотника лейб-гвардии Атаманского полка (31). В подготовке экспедиции принимали участие Министерство иностранных дел и Военное ведомство Российской империи. Известно, что большое внимание к ней проявила Русская православная церковь. Сделали пожертвования, достаточные для открытия в Эфиопии православного храма, как отмечает в своих очерках «По белу свету» А. В. Елисеев, и несколько московских храмов (32).

Внимание Российской империи к Эфиопии было неслучайным. Помимо чисто человеческих симпатий к близкому по вере народу, имелись у России и политические мотивы. В конце XIX столетия, в условиях острого соперничества с Англией на Востоке, российская дипломатия активно искала в том районе мира союзника. И одним из таких потенциальных сторонников России могла бы стать, как считали в Санкт-Петербурге, независимая Эфиопия.

Из всего сообщенного выше видно, чем объяснялось наличие в Эфиопии крупной общины эмигрантов, бежавших из Советской России, равно как занятие там ими ответственных должностей в структуре власти. Играя на патриотических чувствах русских эмигрантов в Эфиопии, работники ОГПУ пытались, но в целом безуспешно, сформировать из их числа подконтрольные Москве разведывательно-диверсионные ячейки.

Анализируя так называемый чичеренский период (1918–1930 гг.) отечественной дипломатии на Востоке, в том числе в Аравии, следует сказать несколько слов и о самом Георгии Васильевиче Чичерене (1872–1936), легендарном «красном наркоме». Архивные документы свидетельствуют, что Г. В. Чичерин выступал за проведение внешней политики без «революционных перегибов». Критиковал «дипломатию Коминтерна», в частности в Афганистане, где полномочный представитель СССР Леонид Николаевич Старк (1889–1937) являлся одновременно и уполномоченным представителем Коминтерна (руководил его нелегальной работой как в самом Афганистане, так и в северных провинциях Индии). Прямо называл ее «хулиганской» (33). Неоднократно подвергался за это критике со стороны В. И. Ленина, а потом в полной мере испытал и неприятие к себе И. В. Сталина. Некоторые предложения наркома, конструктивные и рациональные по своей сути с точки зрения дня сегодняшнего (о демократизации, к примеру, советской системы власти в целом), в годы Советской России воспринимались в Кремле как крамольные, так как шли вразрез с политическим мировоззрением большевиков. Владимир Ильич Ленин называл их не иначе, как проявлением «сумасшествия» наркома от переутомления, и даже предлагал членам Политбюро «тотчас же и насильно сослать» Г. Чичерина на отдых в санаторий (34). После смерти В. И. Ленина и утверждения во главе партии И. В. Сталина нарком уже не столь активно и открыто, как прежде, противился революционным перегибам большевиков в их восточной политике, в частности курсу на «советизацию стран Востока». Вскоре и вовсе, по понятным причинам, отказался от критических замечаний насчет ультралевых настроений в советском руководстве, и все чаще и чаще, по выражению одного из исследователей его жизни и деятельности, стал «уходить в болезнь».

Отправным моментом российско-аравийских отношений советского периода можно считать Лозанскую конференцию (ноябрь 1922 – июль 1923 гг.), на которой народный комиссар иностранных дел РСФСР Г. В. Чичерин, возглавлявший российско-украинско-грузинскую делегацию, несколько раз встречался и беседовал (декабрь 1922 г.) с представителем короля Хиджаза Хибибом Лутфаллой. Во время этих встреч и бесед была достигнута договоренность об установлении официальных отношений. Интересна нюансировка в акцентах сторон. Представитель Хиджаза делал упор на том, чтобы при содействии Г. Чичерина убедить правительство РСФСР поддержать «планы создания Великой Федеративной Аравии» во главе с королем Хиджаза и шарифом Мекки Хусейном ибн ‘Али Аль Хашими (1854–1931), и предоставить ему в этих целях необходимую финансовую помощь. Г. Чичерин, со своей стороны, акцентировал внимание собеседника на том, что первым шагом в налаживании двустороннего сотрудничества должно стать «открытие в Джидде советского консульства». Хабиб Лутфалла, как информировал Москву Г. Чичерин, «положительно реагировал на постановку нами этого вопроса».

«У меня был сирийский князь Хабиб Лотфаллах [Лутфалла] (христианин), – писал Георгий Васильевич Чичерин в записке своему заместителю Максиму Максимовичу Литвинову (1876–1951) от 17 декабря 1922 г., – советник короля Геджаса [Хиджаза] по иностранным делам и в настоящее время полпред Геджаса [Хиджаза] в Риме и в Вашингтоне. Гуссейн [Хусейн] Первый, король Геджаса [Хиджаза], вполне самостоятелен, никакого мандата Лиги Наций на его королевство нет. Он участвовал в нескольких больших европейских договорах; не знаю, есть ли это двурушничество, но, во всяком случае…ведет он политику создания большой независимой Аравии и фрондирует против Англии. Лотфаллах [Лутфалла] изложил мне весь план создания Великой Федеративной Аравии, в которой Гуссейн [Хусейн] Первый был бы Верховным Союзным Правителем» (35). Строил Х. Лутфалла, по словам Г. Чичерина, «самые фантастические планы насчет участия России в создании такого союза.

Под большим секретом сообщил… что Муссолини обещал ему полную поддержку против Англии, и что ожидается присоединение Америки к его проекту». Как бы то ни было, но Х. Лутфалла, как явствует из записки Г. Чичерина, встречаясь с ним во второй раз, «представил текст секретного договора, который… предложил подписать» (об участии Москвы в создании «Великой Федеративной Аравии»). Г. Чичерин, со своей стороны, говорил о желательности «оставаться с ним в контакте»; и находил удобным поддерживать таковые в дальнейшем «через тов. Воровского в Риме» (советского полпреда в Италии) (36).

Руководствуясь задачами «восточной политики Новой России», Г. В. Чичерин считал целесообразным использовать заинтересованность Хиджаза в Москве, и добиваться скорого, как можно, открытия советского консульства в Джидде. «Я, действительно, нахожу, – отмечал Г. В. Чичерин, – что нам крайне важно иметь в Джедде [Джидде] консула. Джедда [Джидда] находится рядом с Меккой; в Мекке христианам жить нельзя. Наш консул в Джедде [Джидде] будет в самом центре мусульманского мира, ибо все паломники там проходят. И, таким образом, очень многие совершающиеся в мусульманстве политические движения, которые теперь от нас ускользают, будут происходить перед глазами нашего консула. При нашей мусульманской политике, – резюмировал Г. Чичерин, – нам, по-моему, необходимо иметь человека в самом центре мусульманского мира» (37).

Для успешной реализации «новой политики Новой России» на Ближнем Востоке, представлявшим собой, по выражению большевистских лидеров, «огромный резервуар свежей энергии, которым можно было бы подогревать котел мировой революции», требовалась компетентная и максимально полная оценка нараставшего там национал-патриотического движения. Большевики имели целью использовать его в качестве инструмента для «революционной работы» в исламском мире, огромная часть которого находилась тогда под господством или влиянием Британской империи, главного в то время антагониста Советской России. Лучшим местом для получения точных сведений о настроениях мусульман в странах арабского мира Г. Чичерин считал Джидду. Наличие советского консульства

в Джидде, в ключевом морском пункте на пути паломников в Мекку, давало бы Москве уникальную возможность для сбора и анализа информации об обстановке в странах исламского мира, необходимой для принятия эффективных и своевременных мер по противодействию враждебной Москве деятельности Великобритании на Арабском востоке и в Азии. Открытие дипломатической миссии в Аравии способствовало бы, по мнению НКИД, и решению еще нескольких важных для Москвы задач. Во-первых, – налаживанию отношений с другими странами арабского мира, закрытыми тогда англичанами для Советского Союза. И, во-вторых, – нахождению новых рынков сбыта для российских товаров.

На заседании 4 января 1923 г., рассмотрев вопрос «об установлении сношений с Королевством Геджаса», Политбюро ВКП (б) постановило (Протокол № 42): предложение НКИД (Карахан Л. М., Чичерин Г. В.) о «признании необходимым» установление таких сношений принять (38).

6 января 1923 г. НКИД телеграфировал в Лозанну Г. Чичерину, что Политбюро приняло решение об устновлении дипломатических отношений с Хиджазом (39).

В тот же день полномочный представитель РСФСР в Риме, Вацлав Вацлавович Воровский (1871–1923), получил указание вступить в переговоры с представителями Хиджаза по вопросу о «конкретном претворении в жизнь этого постановления» (40).

18 января 1923 г. НКИД утвердил штат полпредствав Хиджазе в количестве 6 человек (полпреда, секретаря, переводчика арабского и турецкого языков, машинистки, курьера и агента охраны).

В ходе работы Лозаннской конференции Г. Чичерин, как следует из его письма М. Литвинову (от 30 января 1923 г.), встречался и имел беседу – «по вопросу об арабском движении» – и с Наджи ал-Асилем, «представителем Хиджаза на Лозаннской конференции». Король Хусейн, докладывал Г. Чичерин, «поручил ему передать… что он хорошо настроен по отношению к Российской Республике». Упомянул ал-Асиль, замечает Г. Чичерин, и об имевшемся «затруднении», которое помешало шарифу «ратифицировать Версальский договор». Суть такового состояла в том, что шариф Хусейн не хотел тогда «быть признаваемым только как король Геджаза [Хиджаза]». «Согласиться быть признанным под этим титулом, – пояснял ал-Асиль, – значит согласиться на всю английскую систему распределения арабских стран, и отказа от национального единства. Хусейн же претендует на то, чтобы стоять во главе объединительного национального движения» всех арабов. Позиция шарифа заключалась в том, указывл Г. Чичерин, что «англичане вели с ним переговоры в 1915 г. как с главой всего арабского движения». Поэтому он и хотел быть признанным в качестве «верховного главы» всех арабских стран при «создании из них конфедерации» и при «сохранении в отдельных из них их правителей».

Г. Чичерин, со своей стороны, отвечал, что Россия признает «нечто существующее», но признавать «гипотетическое правительство» не может. Мы приветствуем объединение арабского народа, уточнял нарком, «но мы не можем вмешиваться в вопрос о том, желательно ли это объединение в форме конфедерации под главенством Хусейна или в какой-либо другой форме; это – дело самого арабского народа» (41).

Переговоры об установлении дипломатических отношений Советской России с Хиджазом затянулись. Причиной тому – продолжительное отсутствие прямых контактов между представителями обеих стран. «Решение о вступлении в дипломатические отношения с Хиджазом, – говорится в одном из писем Г. Чичерена, – принято еще в бытность мою в Лозанне; причем т. Воровскому поручено было оформить это с имевшим на то мандат представителем Хиджазского Правительства. Так как в тот момент представитель Хиджаза не находился в Риме, выполнение… решения задержалось. В результате кончины т. Воровского [10 мая 1923 г.] оно задержалось еще более» (42).

Следует сказать, что до февраля 1923 г. отечественную делегацию, отстаивавшую российские интересы на международной конференции в Лозанне, посвященной выработке положений мирного договора с Турцией и условий прохода кораблей через черноморские проливы, возглавлял нарком иностранных дел Г. Чичерин. Потом, после перерыва и возобновления ее работы (конец апреля 1923 г.), главой советской делегации выступал полпред В. В. Воровский, один из видных советских дипломатов.

Вечером 10 мая, когда Вацлав Вацлавович Воровский вместе с двумя членами советской делегации, Иваном Львовичем Аренсом (1889–1938) и Максимом Анатольевичем Дивильковским (погиб в 1942 г.), ужинал в ресторане гостиницы, бывший российский офицер-белогвардеец Морис Конради выстрелил полпреду в затылок. Аренс и Дивильский получили ранения. Следствие, проведенное швейцарской полицией, установило, что организатором убийства являлся Аркадий Полунин, другой белогвардейский офицер. Суд присяжных, что интересно, оправдал и убийцу советского дипломата, и лиц, причастных к этой акции. Москва на такое решение отреагировала разрывом дипломатических отношений со Швейцарией (восстановили их только после Второй мировой войны, в 1946 г.) (43).

Контакты между Москвой и Хиджазом возобновились в конце 1923 г., когда в качестве посланника Хиджаза в Рим прибыл Хабиб Лутфалла, а пост полномочного представителя СССР в Италии занял Николай Иванович Иорданский.