Фуэте на Бурсацком спуске

Фуэте на Бурсацком спуске
Ирина Сергеевна Потанина

Ретророман
Харьков 1930 года, как и положено молодой республиканской столице, полон страстей, гостей и противоречий. Гениальные пьесы читаются в холодных недрах театральных общежитий, знаменитые поэты на коммунальных кухнях сражаются с мышами, норовящими погрызть рукописи, но Город не замечает бытовых неудобств. В украинской драме блестяще «курбалесят» «березильцы», а государственная опера дает грандиозную премьеру первого в стране «настоящего советского балета». Увы, премьера омрачается убийством. Разбираться в происходящем приходится совершенно не приспособленным к расследованию преступлений людям: импозантный театральный критик, отрешенная от реальности балерина, отчисленный с рабфака студент и дотошная юная сотрудница библиотеки по воле случая превращаются в следственную группу. Даже самая маленькая ошибка может стоить любому из них жизни, а шансов узнать правду почти нет…

Ирина Потанина

Фуэте на Бурсацком спуске

© И. С. Потанина, 2018

© Е. А. Гугалова, художественное оформление, 2018

© Издательство «Фолио», марка серии, 2015

* * *

В воскресенье, 16 февраля 1930 года, Харьков весь день засыпа?ло снегом.

Драли втридорога не жалеющие лошадей извозчики. Деловито щупали фарами путь редкие авто. Обледеневший внутри и снаружи спецтрамвай, опустив забрало и отчаянно визжа, расчищал рельсы Пушкинской, заодно подвозя ближе к театру горстки благодарных попутчиков. Матерились, но упрямо шли к цели недовольные саботажем погоды начальники. Скользили по протоптанным ими тропам обрадованные негородской белоснежностью романтики. Со всех сторон столицы, нервно заслоняясь от снега или счастливо подставляя ему лицо, оживленно переговариваясь или тихонько нашептывая что-то нежное, толпой, парами или поодиночке почтенная публика пробиралась к Национальному театру оперы и балета.

Долгожданная премьера должна была состояться при любой погоде.

1

Погодите оценивать! Глава, в которой всё выглядит не тем, чем является

Тремя часами ранее директор вышеозначенного театра громко ругался на крыльце служебного входа. Надпись «День открытых ступней» на афише, а также плакатное «Культурный отдых нам всегда множит силы для труда» по стойкому убеждению страдальца должны были свести его в могилу. И это он еще не заметил сюрреалистичную растяжку на окнах: «Рев ревбалета – наша сила! А лебедей – на мыло!»

– Диверсия, – спокойно констатировал главный художник. – Причем, товарищ Рыбак, диверсия с вашей стороны. Это вы привлекли к оформлению служебных помещений невесть кого.

– Ох, да! Ох, да! – хватался за голову директор. – Но что мне было делать? Не мог же я в канун премьеры переключать вас на украшение какой-то про-хо-дной… Вы, товарищ Петрицкий, сценограф, а не про-хо-димец, – внезапный каламбур немного примирил директора с действительностью. – Вот почему я могу талантливо играть словами, а они – нет? В городе полчища литераторов, мы вон целый дом отгрохали и ими заселили…

– Еще не заселили… – все так же флегматично протянул художник. – Котлы отопления не готовы. И, пардоньте, что значит «мы отгрохали»? Партия, конечно, помогла, но все владельцы квартир дома «Слово» в ходе строительства исправно платили паи, причем немалые…

– Простите, – перебил директор совсем не извиняющимся тоном, – я забыл, что вы, Анатолий Галактионович, тоже из этих «словян». Кстати, почему? Вы ведь художник… А, да, паи… В общем, передайте будущим соседям, что во всей столице не нашлось текста для нормального театрального плаката про День открытых дверей.

Сегодня в театре проходил эксперимент. По образцу московского Большого и по совету приехавших оттуда коллег (то есть в совершенно обязательном порядке) перед премьерой балетного спектакля проводились «открытые танцклассы». Любой желающий мог зайти в театр со служебного входа и посмотреть, как занимаются танцовщики перед спектаклем. Задумывалось это как еще один шаг искусства к массам. Но все пошло не так. Все! От противоречащих понятию «искусство» дурных плакатов до того, что в предпремьерной суматохе забыли кинуть клич по профсоюзам, и на танцклассы собрались лишь журналисты и вездесущие театральные завсегдатаи, которые к «массам» не имели никакого отношения. К тому же задача «сделать балет понятней простым людям» отвлекала артистов, и грандиозная премьера могла провалиться.

– Зачем? Зачем я только согласился на эти глупые нововведения? – всхлипнул директор Рыбак.

– Струсили, – невозмутимо ответил Петрицкий. – Не смогли отказать покровительствующей инстанции. С кем не бывает?

– Р-р-р! Умеете вы, Анатолий Галактионович, утешить впавшего в отчаяние коллегу, – не выдержал Рыбак. Потом поднял голову, с тоской вчитался в растяжку на окнах и чертыхнулся: – Ч-черт! Полный театр разгильдяев! Пойду убью кого-нибудь, может, полегчает…

* * *

Внутри на проходной тем временем царила куда более воодушевляющая атмосфера.

– Грандиозная идея! Легендарная! Неповторимая! – твердила публика на разные голоса. Людей пришло не так уж много, но узкая лестница, ведущая на второй этаж к танцклассам, с потоком не справлялась. Образовалась давка.

– В толкотне, да не в обиде! – авторитетно подбадривал окружающих стриженный ежиком мужчина с повязкой «Корреспондент» на рукаве. – Ничего! Скоро любителям балета не придется тесниться, как сельдям в бочке! Я уже видел подписанный проект! Не сегодня, так завтра город начинает строительство «Театра массового действа». – Рассказчик широко расставил руки, изображая масштабы будущего заведения. – В нем будет и театр, и кинотеатр, и даже цирк! Оперно-балетная труппа обретет, наконец, нормальные гримерные и репетиционные. Зрительный зал вместит, цитирую, «2200 человек живого зрителя»!

– Это так бездушно! – вмешался старческий голос. – Мешать все в кучу можно только в ущерб атмосфере. Гардероб оперного театра и раздевалки в цирке не могут быть одним и тем же местом! А буфет? Хотите, чтоб пирожные с балетного антракта пахли дешевой колбасой из бутербродов кинотеатра? Фи!

– Я лично, может, не хочу. Но архитектор Бекетов считает, что смешение ничего не испортит, – ловко прикрылся чужим авторитетом корреспондент. – Понимаете, дореволюционный бекетовский проект нового оперного театра старые власти откладывали-откладывали, жадничали, как могли… А новые – оп! – и подхватили. Задачу подправили согласно текущим потребностям и выставили на конкурс для доработок. Причем старика, несмотря на его в обед 70 лет и неподходящее происхождение, к конкурсу тоже допускают.

– О! Раз бекетовский проект, то я на все согласна. Мастер, бесспорно, знает толк… Но, позвольте, где же будет стоять этот новый театр?

– Да практически тут. По ту сторону Карла Либкнехта. Вместо Мироносицкой церкви. Приказ о ее сносе тоже уже подписан.

Как типичный диалог в очереди, разговор сопровождался регулярным продвижением толпы на полшажка вперед и постепенно удалялся.

– А вот церковь жаль, – пряча лицо за вспышкой, прокричал вслед переместившимся на лестницу фотограф. – Не как учреждение, конечно, а как память. Черт знает что! Только я смирился, что трамвайщики добились решения о скором сносе Николаевского собора, он вроде действительно лишает поворачивающий трамвай обзора, так теперь и Мироносицкую собираются сносить? Да город облысеет весь без куполов! – Автоматически фотограф чуть заметным движением поправил парик. – Только представьте – промчишься вверх по Гоголя и не выйдешь к ажурным воротам с часовенкой. А если вы, пардоньте, с девушкой гуляете? Как же без лавочек для поцелуев? Где еще в центре встретишь укромное место, скрытое от посторонних глаз свисающими из-за церковного забора ветвями?

– Ну, знаешь ли, приятель! – фыркнул корреспондент уже практически со второго этажа. – Оттого, что тебе негде целоваться, государство не обязано содержать никому не нужные аварийные здания. Церковь все равно стояла бы заколоченной или открывалась бы, как Благовещенский собор, раз в месяц для концертов духовной музыки. Что за вредительство? А новый театр Харькову действительно нужен. Ломать, чтоб строить – это неизбежно. И это правильно! Тем паче, собираются ведь строить театр, а не какой-нибудь дом для партийных начальников.

Речь журналиста так понравилась присутствующим, что даже сорвала овации. Фотограф сделал пару удачных снимков и решил не возражать. Толпа довольно быстро рассосалась, переместившись в танцкласс, но проходную тут же наполнила новая партия посетителей.

– Держитесь рядом, крошки! – громко басила пожилая разряженная дама, обращаясь к двум своим спутницам весьма провинциального вида. – Тетя вас привела, тетя тут все знает, тетя вам все объяснит! – Дама решительно двинулась вперед, собираясь распахнуть небольшую дверь, расположенную прямо по курсу.

– Простите, вам туда нельзя! – Между дамой и дверью, переместившись ловким стремительным прыжком, возник высокий голубоглазый блондин с мягким голосом. – Эта дверь ведет в предбанник сцены, за кулисы. Там сейчас ничего нет. А классы проходят на втором этаже. Прошу туда! – Он указал на лестницу, где уже снова толпилось несколько человек.

Дама окинула советчика недобрым взглядом, но послушалась, резко развернувшись.

– Не будем терять время на осмотр сцены, – сказала она спутницам. – Нам нужно поскорее попасть в танцкласс. Это такой зал с зеркалами и станками, вы же понимаете? Я слышала, что сам Асаф Мессерер приехал из Москвы смотреть премьеру и проведет сегодня разминку с кордебалетом. Что? Что такое станки? Кто такой Асаф Мессерер? – Повторяя вопросы своих спутниц, она то и дело с ужасом всплескивала руками. – Поверить не могу! Вы что, серьезно? Станки я покажу, ну а Мессерер, это… Это новатор, гений, постигший все секреты мастерства, хотя начал учиться балету в том возрасте, когда балеруны обычно уже выпускаются из училища. Всего за два года этот самородок достиг такого уровня, что был принят на работу в Большой театр! И сразу внес огромный вклад в развитие советского балета!

Даму с большим интересом слушали уже не только ее сопровождающие, но и вся проходная.

– До 1922 года балет был совсем не таким, – рассказчице явно нравилось быть в центре внимания. – Тогда танцоры мало танцевали, но очень много говорили жестами. Буквально сделал пару па, потом стандартной примитивной пантомимой объясняет, что имел в виду. Например, в «Лебедином озере» мать принца выходила на сцену и вместо танца излагала речь руками: «Ты уже вырос (махала вверх), тебе двадцать лет (два раза поднимала руки с оттопыренными пальцами). Ты должен жениться! (Показывала на палец, где носят обручальное кольцо.)» На эти жесты уходило полбалета, пока Асаф Мессерер не плюнул на эти традиции и не стал вести свои партии без жестикуляции, показывая мысли и эмоции танцем. – Рассказчица сделала многозначительную театральную паузу. – И все увидели, как это должно быть, и сразу же признали верховодство нового гения.

– Ну, – вмешался тот самый голубоглазый молодой человек, – все было не совсем так гладко, но в целом вы все верно рассказали.

– Что значит «было не совсем так»? – переспросила рассказчица и, явно разозлившись, перешла в наступление. – Вы по какому праву вмешиваетесь, мальчик? Работаете в театре и думаете, что все о нем знаете? У вас, наверное, и сертификат дипломированного искусствоведа есть?

– Нет, что вы, – «мальчик» улыбнулся. – Сертификата искусствоведа не имею.

– То-то! Охраняете дверь? Вот и охраняйте себе. А балет доверьте профессионалам! – удовлетворенно хмыкнула дама.

Тут со второго этажа, чудом просочившись сквозь поднимающуюся публику, вниз прибежала хрупкая девушка в красной безрукавке.

– Товарищ Мессерер! Товарищ Мессерер, ну что вы застряли тут? Пора начинать разминку кордебалета, потому что скоро уже придут примы. Все ждут, что вы проведете класс!

– Сейчас-сейчас! – прокричал в ответ голубоглазый. – Дайте мне еще пять минут! Так интересно послушать, что говорят люди.

Последней фразой он скорее оправдывался перед ошарашенной дамой, схватившейся за сердце, чем отвечал девушке.

– Нет-нет, вам не туда, танцклассы наверху! Нет, вам туда нельзя! Им – да. Увы, они сотрудники театра. Что? Не грубите, я вас умоляю.